Александр Арсаньев - Иерусалимский ковчег
— Ну и ну! — промолвил Кинрю, и мы с ним поспешили в оставленную без присмотра карету.
Домой я вернулся глубоко за полночь, но в гостиной меня встретила Мира. Индианка все еще не спала.
— Как прошел вечер? — спросила она спокойно, но голос ее по-прежнему дрожал. Катюша была для нее почти что членом семьи, сестрой и подругой.
— Неплохо ответил я. — Мне удалось разузнать много всего интересного, не без помощи Кинрю, конечно. Однако загадок пока еще хватает.
— Я так и думала, — сказала Мира в ответ и бросила на меня обеспокоенный взгляд черных заплаканных глаз. Выглядела она ужасно, в траурном муаровом платье с разводами, которое переливалось при свете светильника, с фиолетовыми кругами под глазами, от чего ее взгляд казался еще более глубоким и темным, с неуложенными в прическу блестящими волосами.
— Не стоит терзать себя, — сказал я Мире в ответ. — Девушку все равно уже не вернешь.
— Но могут быть новые жертвы, — ответила индианка. — Убийцу-то все еще не нашли, — глухо проговорила она и заложила руки за спину. Потом моя Мира присела на оттоманку и откинулась на подушки.
Я обнял ее за плечи и сказал:
— Я обещаю, что найду его со дня на день.
— Хочется верить, — сказала индианка. — Но я переживаю за вас.
— Твой талисман хранит меня, — я указал ей на фанг-шенг, который я всегда носил на груди.
— Пантакли не всегда берегут нас от бед, — печально сказала Мира. — Яков Андреевич, я никогда не рассказывала вам о своей сестре.
— Никогда, — ответил я удивленно. — Я и не знал, что у тебя есть сестра.
— Была, — вздохнула Мира. — Ее отравили так же, как и Катюшу — добавила она. — Но мне никогда не хотелось говорить об этом.
— Теперь я понимаю, почему ты так сильно, — я замолчал на мгновение. — Это… переживаешь!
— Да, — кивнула мне индианка. — Они даже были с Анджаной чем-то похожи. Так звали мою сестру, — объяснила она. — Анджана погибла из мести.
— Бедняжка, — промолвил я.
— Но дело не только в этом, — сказала Мира.
— А в чем? — я догадывался, что индианка вот-вот примется меня предостерегать.
— Я видела сон, — ответила Мира. — Вещий сон, — добавила она со значением.
— Очень внимательно тебя слушаю, — устало промолвил я. Кому-кому, а масону-то не пристало отмахиваться от знамений судьбы.
— Я видела женщину, — сказала она. — Прекрасную белокурую женщину. И это была сирена!
При этих словах я вздрогнул, потому как перед глазами у меня возникли русалочьи глаза графини Полянской.
— Она наделена большим могуществом, — продолжала Мира. — В своих хрупких руках сирена держала скипетр — символ власти, и скипетр этот светился зеленым светом. Она указала им в сторону моря, которое превратилось в бассейн с крохотными золотыми корабликами, — индианка перевела дух, встала с диванчика и подошла к окну, потом снова заговорила:
— Море, увиденное во сне, означает свободу, и кто-то должен ее лишиться, — Мира бросила в мою сторону выразительный взгляд и нахмурила брови. Надо было быть полным идиотом, чтобы не догадаться, кого, говоря об этом, она имеет в виду. К тому же меня беспокоили ее слова о корабликах, невольно напрашивалась ассоциация с ковчегом.
— Это и весь твой сон? — осведомился я наигранно весело.
— Нет, — качнула головой индианка. — Сирена звала вас в свою обитель. Ее скипетр вспыхнул фейерверком, и я увидела вас.
— Я и во сне тебя преследую? — усмехнулся я, но моя шутка не удалась. Глаза индианки оставались серьезными.
— Я увидела вас в тюрьме, — мрачно произнесла она. — На окнах были решетки из чистого золота.
— Ну, утешает хотя бы это, — улыбнулся я и похлопал свою подругу по плечу.
— Я не шучу, — горько сказала Мира. — А вы никак не хотите прислушаться к моим словам. Вспомните про дамоклов меч! — призывала она. — Анджана тоже носила пантакль, но это не уберегло ее от несчастья!
— Каждому уготована своя судьба, — философски заметил я.
— Береженого Бог бережет, говорила Катюша, — и Мирины глаза снова заблестели от слез. — Не торопись на зов сирены! — предостерегала она.
— Конечно, хорошая моя, — поспешил я ее успокоить. Но сам-то я только и ждал зова Полянской, чтобы за нею устремиться в Елагино.
По тому, как Мира взглянула на меня, я понял, что она мне не поверила, но разубеждать ее я не стал, потому как понимал, что бесполезно спорить с гадалкой.
Я зашел к себе в кабинет, захватил свой дневник, чернильницу и стакан с остро заточенными перьями, а затем поднялся по лестнице в спальню. Камердинер зажег свечи и оставил меня наедине с собой. Стоило мне только обмакнуть перо в чернильницу, как слова стали сами проситься на бумагу. Я так долго не брался за перо, что невольно соскучился по этому занятию. Мне было в чем исповедаться, потому я провел за этим делом довольно много времени и закончил почти что на рассвете, с первыми лучами утреннего солнца. Воск от свечи закапал мою тетрадь, но я не обратил на это внимания и с легким сердцем отправился в постель.
Проспал я около четырех часов, однако чувствовал себя отдохнувшим. Во мне фонтаном била энергия, которую мне удавалось сдерживать с огромным трудом.
Я ликовал, что графиня Полянская назначила мне встречу в кофейне, и ждал очень многого от этого рандеву. Пророчест— ва Миры забылись, неприятные впечатления от разговора с ней сгладились, и я почти позабыл и про странный сон и про Сире— ну со скипетром.
Я помнил только чудесные глаза Лидии Львовны, ее благородные черты, тонкий ум и прекрасный голос. Соперничество с ней еще сильнее подогревало мой интерес. Ее загадочный образ маячил в моем сознании. Лунев непременно сказал бы мне, что меня пленила любовная лихорадка. Сей род недуга мой друг когда-то основательно изучил, но лекарства целебного так и не придумал.
Я спустился в столовую в радужном расположении духа. Смущали меня лишь зеркала, занавешенные в знак траура. За огромным столом сидела одна лишь Мира и выглядела она еще хуже, чем вчера.
— Как вам спалось? — отрешенно спросила она меня. — Я вижу, Яков Андреевич, что вы не прислушались к моему совету, — добавила Мира безнадежно. — Да свершится воля богов! — вздохнула индианка.
— Мира, ты преувеличиваешь, — ответил я уже раздраженно. — А где Кинрю? — я оглянулся по сторонам. — Снова играет в свою вай ки?
— Нет, — возразила Мира. — Он занят похоронами, — объяснила она. — Завтра похороны Катюши, — сказала индианка чеканным голосом. — Яков Андреевич, вы не забыли?
— Извини, — слова моей Миры меня смутили. — Но мое расследование продвигается к своей кульминационной точке, и я иногда забываю о самых важных вещах.
Мира взглянула на меня укоризненно, поджала губы, помедлила немного, а потом проговорила:
— Конечно!
Из-за стола я вышел уже расстроенным но тем не менее отправил лакея в цветочную лавку на Невском, где торговали цветами из зимнего сада. Как никак, а на дворе-то ноябрь.
— Только алые розы, — напутствовал я его.
— А как же, барин?! Неужто ж мы не понимаем? — ответил слуга, принимая от меня деньги.
Как только лакей ушел, в прихожей возникла Мира.
— Цветы для сирены? — осведомилась она.
Я закусил губу и ничего не сказал.
— Не говорите потом, что я не предупреждала вас, Яков Андреевич! — сухо проговорила она, развернулась и хлопнула дверью.
«Вот и имей дело с женщинами!» — развел я руками.
Я вспомнил вопрос своего поручителя, когда меня принимали в Орден.
— Назовите свою самую сильную страсть, что служила преградой вам на пути добродетели?
И тогда я, смутившись, ответил:
— Женщины.
Но сегодня я не мог вспоминать свой ответ без невольной улыбки.
Как же я был тогда по-детски наивен!
И снова я мысленно увидел в своем сознании зеленоватые, томные глаза графини. Они манили меня, звали на верную погибель.
«И впрямь сирена», — подумал я. Но я должен был выполнить свой долг перед братством.
Я пожал плечами и оправил манжеты.
Почему бы не совместить приятное с полезным?! То, что она любит Елагина, ничуть не удручало меня. В конце-концов, это мне не помешает исполнить задуманное!
Спустя около часа вернулся посыльный.
— Да я все ждал, пока цветы из оранжереи привезут, — оправдывался он, сжимая в руках охапку огненно-красных роз.
Я велел обрезать им кончики и поставить в высокие этрусские вазы. Мира в этом участия на принимала, пришлось бедной Сашеньке обходиться самостоятельно.
Розы, расставленные по всему дому, наполнили своим благоуханием гостиную и прихожую. Составлением букета я занялся собственноручно. Алые розы должны были говорить графине Лидии о моей любви. Я и сам не знал, что чувствовал на самом деле в этот момент.
Я взял из вазы одну из роз, которая казалась мне наиболее прекрасной, и укололся ее шипом. На пальце выступила маленькая капелька крови. Эта роза напоминала мне ту, что алела в центре креста, там, где кровоточило сердце Спасителя. Именно такой крест был изображен на эмблеме нашего ордена вместе со скипетром.
