Дарья Иволгина - Ядовитая боярыня
Еле высвободили пальцы. Несколько волосков остались у Глебова в руке, и все время наказания он тискал их, как будто хотел найти в них защиту и утешение.
Как и предполагал Флор, палач хорошо знал свое дело, и после тридцати страшных ударов Глебова, еще живого, потащили на виселицу.
— Пойдем домой, — решил Флор. — Довольно с нас на сегодня. Обычно фальшивомонетчикам заливают в горло расплавленный металл.
Харузин зажал ладонями уши.
— Ребята, мне никогда в жизни еще не было так страшно, — признался он. — Даже когда меня убить хотели.
— А каково Колупаеву, — сказал Вадим, — ведь он такие вещи учиняет раз в полгода по собственной инициативе.
— Колупаев — государственный человек, — неожиданно вступился за приказного дьяка Лавр. — Он это не своей волей делает, но как бы по послушанию.
— Слушайте, — медленно проговорил Харузин, отнимая ладони от ушей, — а если Колупаев ошибся?
Они пробирались домой сквозь возбужденную толпу. Люди валом валили смотреть на казнь. Кое-кто, не скрываясь, злорадствовал. Кто-то вздыхал и крестился. Были и такие, что испытывали лишь любопытство. Смерть обладает удивительным свойством завораживать людей. И страшно, и глаз не отвести.
Харузину никто не ответил. Было совершенно очевидно, что Назар на сей раз абсолютно прав. Фальшивомонетчик уличен и осужден. Никаких судебных ошибок.
Жалеть его, вроде бы, не с чего. Недельку бы пожалеть, злодейски и коварно убиенного!
И все-таки жалость острыми крючьями терзала душу Харузина. И ничего с этим он поделать не мог.
— Со слугами что будет? — спросил он.
— Накажут кнутом, — ответил Флор. — Обычно так делают. За пособничество. О слугах ты позабудь, Харузин, эти люди погибли по вине Глебова, и нам их не вызволить. Он и тебя едва под кнут не подвел, еле удалось Колупаева уговорить, чтобы выпустил…
— Да знаю уж, — проворчал Харузин. — А еще раньше вы меня под тот же кнут подвели, когда к нему в дом внедряли.
— Никто не знал, что так повернется, — сказал Вадим. — Все ведь обошлось, Серега.
— Ну да, — сказал Харузин. — Обошлось.
И тяжело вздохнул.
Он думал о детях Глебова. Что с ними теперь будет?
* * *Мальчик Животко бродил по Новгородским лесам, как бы на границе между прежним своим скоморошьим житьем и новым, пока еще непонятным. На море он ходил с Флором Олсуфьичем, но на море ему не понравилось — много работы и слишком опасно кругом. Торговое дело тоже не очень его привлекало. В прислуги идти — так придется день-деньской трудиться. Может, в монахи податься? Эта мысль представлялась привлекательной, но монахи на Руси тоже много работали…
Пока что решил Животко побродить в одиночестве да подумать над своей грядущей судьбой в покое, чтобы ничто не довлело. Обзавелся он длинным ножом — стянул в одной деревне. Это на всякий случай.
Драться мальчик умел, хотя не любил. Была у него еще праща — умение древнее, почтенное со времен царя Давида, известного своей кротостью — как о том в псалмах поется.
Съестной запас у Животко был, правда, более чем скуден: десяток хлебных корок, выпрошенных в одной деревеньке.
Но лето — пора благодатная, лес сам человека кормит, стоит только попросить да поклониться — тут же найдутся и грибы, и ягоды, пусть пока недозрелые, но бодрящие, кислые.
Ни мгновения не пожалел Животко о том, что не задержался у Флора, в прохладе, а выбрал пока что бродяжнический путь. Знал: и вернуться к Олсуфьичу в Новгород может он в любой момент, дорога не закрыта.
К одиночеству Животко привык и не боялся его. Напротив. Внешняя тишина проникала в его душу, утихомиривала внутренний шум, который непрерывно гудел в сердце у мальчика, наполняя его тревогой.
Он ждал: пока Бог пошел ему знак и укажет верный путь. И дождался.
Как-то утром, сидя на обочине дороги и размышляя о разных отвлеченных предметах, по обыкновению многих бродяг, Животко услышал стук копыт. Привычно приник к земле, скрываясь за кустом. Неизвестно еще, кто на большой дороге повстречается — лучшее поостеречься да последить за путниками из надежного укрытия.
Вскоре показались два стрельца и за ними — телега, запряженная одной лошадкой, которой правил сонный щуплый человечек неопределенных лет.
А на телеге сидел, поджав под себя ноги, мальчишка — вроде самого Животко — в пыльной и рваной черной одежде. Животко видел, как тот то сжимает, то разжимает пальцы, словно примеривается, не сжать ли кулак и не хватить ли возницу по жилистой шее. Потом мальчик вдруг начал озираться по сторонам — видать, звериным чутьем, какое бывает иногда у детей и пленников, уловил чужое присутствие поблизости. И на мгновение Животко встретился с ним взглядом. Мальчик на телеге вздрогнул всем телом, когда придорожный куст неожиданно посмотрел на него человеческими глазами, блестящими и любопытными. Губы пленника шевельнулись. Животко показалось, что он произносит: «Помоги!»
Не раздумывая, Животко положил камень в сумку пращи, размахнулся — и возница, без единого вскрика, повалился под колеса телеги. Камень угодил ему прямо в середину лба.
Телега запнулась и остановилась, лошадь перепугано заржала, а стрельцы, не сразу поняв причину переполоха, чуть помедлили, прежде чем повернуться.
Это мгновение и решило исход дела.
Мальчишка, сидевший на телеге, моментально спрыгнул на землю и устремился в лес. За ним поскакали стрельцы, опустив пики, однако паренек уже ворвался под защиту деревьев. Волей-неволей охранникам пришлось спешиваться — а это был выигрыш еще нескольких секунд.
Черная фигура быстро мелькала между стволами. Животко выскочил на пути беглеца, быстро сунул ему в руку кинжал и отскочил, как ошпаренный.
Он ощутил прикосновение чужой ладони, шершавой и твердой. Мальчик не проронил ни звука. Метнувшись в сторону, он притаился за упавшим стволом. Животко, нарочно шумя, побежал в другую сторону.
Вскоре он услышал то, что и рассчитывал: тяжело сопя и с хрустом переламывая сапогами сухие ветки, за ним гнался рослый мужчина с пикой в руке.
Животко раскрутил пращу, стоя на вершине маленького холмика, и камень просвистел возле виска одного из стрельцов, больно чиркнув того по уху. Он вскрикнул и схватился за щеку.
— Проклятье! Разбойники! — закричал он. — Онфим, беги с того боку!
И показал рукой.
Второй камень разбил ему переносицу. Животко свистнул, с удовольствием услышав, как отзывается ему эхо, и перебежал на новое место.
Но погони больше не было, и ничьи голоса в лесу не перекликались. Стояла тишина. После короткого недоуменного молчания вновь начали петь птицы. Казалось, можно расслышать, как облака проплывают по небу, высоко над вершинами деревьев.
Животко покрутил головой. Никого и ничего. Он сделал несколько шагов и вдруг споткнулся о лежащее тело. На мягком мху, как на постели, спал рослый мужчина, а из его груди росла рукоять кинжала. Животко наклонился, потянул за рукоять — кинжал хороший, жаль с таким расставаться.
И тотчас словно бы из-под земли перед ним вырос мальчик в черной одежде.
Животко невозмутимо вытащил кинжал из груди убитого и выпрямился.
— Хорошо бьешь, — сказал он одобрительно.
— А ты хорошо кидаешь камни, — ответил мальчик.
Они помолчали немного, разглядывая друг друга.
Потом Животко деловито сказал:
— Уходить нам надо отсюдова. Как бы не хватились тебя.
— Меня нескоро еще хватятся, — сказал чужой мальчик. — А ты обоих убил?
— Не знаю, — Животко пожал плечами. — Когда еще они очнутся… Камни больно бьют.
— Ладно, — решил мальчик, — идем.
Он протянул руку, желая забрать кинжал. Животко отпрянул.
— Нет, это мое, — сказал он.
— Дай, — настойчиво потребовал мальчик.
— Нет, — повторил Животко.
— Меня убьют, — сказал мальчик. — Дай мне кинжал. Я умею драться.
— То-то ты попался, — язвительно проговорил Животко.
— Тогда я не был готов. Они ночью напали.
— Всегда нужно быть готовым, — назидательно сказал Животко. — У меня отца убили, знаешь?
— И у меня, — сказал мальчик. — Тебя как зовут?
— Животко.
— Это не имя, а прозвище.
— А имени нет пока. Нужно в церкви Божьей окреститься, тогда и имя будет. А пока я вот странничаю и думаю, думаю…
— А я — Севастьян Глебов, — объявил мальчик.
Животко отскочил от него, будто ожегшись. Мальчик прищурился:
— Ты что?
— Не твой ли отец моего убил?
— А кто был твой отец? — спросил Севастьян.
— Скоморох, — признался Животко.
— Мой отец в жизни не убивал людей за просто так, — убежденно проговорил Севастьян. — Может, и вовсе не убивал, я ведь не знаю… Его по оговору взяли и убили в Новгороде. И матушку…
Животко подумал, пожевал губами, как это делал Неделька в минуты глубокого раздумья. Потом изрек:
