Андрей Воронин - Русская княжна Мария
Неизвестно с какой целью явившийся в дом вместе с отцом Евлампием дьякон во время этого разговора скромно стоял в углу, засунув кисти рук в рукава своей порыжелой короткой рясы, сгорбив плечи и непрестанно стреляя из стороны в сторону чрезвычайно живыми, смотревшими сквозь занавес спутанных волос черными глазами. Княжна Мария, не в силах удержаться, два или три раза удивленно взглянула на эту совершенно новую для нее фигуру, но спрашивать ничего не стала и через несколько минут вовсе забыла о присутствии не вполне обычного дьякона, захваченная печальной торжественностью момента.
Дьякон между тем переместился в другой, дальний от двери и затененный выступом книжного шкафа угол кабинета. Здесь он, пользуясь тем, что о нем как будто все забыли, с видимым облегчением опустился в кресло. Посидев немного в позе отдыхающего после тяжких физических нагрузок человека, дьякон вдруг спохватился и зачем-то полез под рясу. Задрав пыльный подол, под коим обнаружились высокие, армейского фасона сапоги и синие французские кавалерийские рейтузы, дьякон вытащил из-за пояса и положил в кресло подле себя большой заряженный пистолет. Бросив в сторону княжны и отца Евлампия быстрый испуганный взгляд и убедившись, что его странный маневр остался незамеченным, дьякон прикрыл пистолет полой рясы и принял прежнюю расслабленную позу, выглядевшую весьма необычно в сочетании с его одеянием и в особенности, с его прической и бородой.
Княжна пошла проводить отца Евлампия к умирающему. О дьяконе, казалось, все забыли. Оставшись в одиночестве, он тяжело поднялся из кресла и подошел к окну, больше не горбясь и держась, напротив, с той почти неестественной прямотой, которая свойственна кадровым офицерам. Стоя у окна и глядя во двор, по которому слонялись уланы, дьякон бормотал слова, которых, к счастью, не мог слышать отец Евлампий. Его небольшие, красивые и крепкие ладони с длинными нервными пальцами то и дело сжимались в кулаки, выдавая обуревавшие его чувства, испытывать которые, по всеобщему мнению, священнослужителю не пристало.
Потом дверь княжеской спальни распахнулась, и в кабинет вышла Мария Андреевна, оставившая отца Евлампия наедине с князем для свершения последнего таинства. Стоявший у окна спутник батюшки быстро обернулся на шум. Княжна заметила его и остановилась в нерешительности, не понимая, кто он и зачем пришел в дом.
– А вы… – начала она и замялась, не зная, как обратиться к этой странной косматой фигуре. – Вы… Не хотите ли воды с дороги? Больше, увы, мне нечего вам предложить.
– Не стоит беспокоиться, ваше сиятельство, – отвечал дьякон чистым, звучным голосом, в котором слышался странно знакомый княжне акцент. Только два человека, которых знала княжна, говорили с таким акцентом, но один из них был мертв, а другой необъяснимо исчез, о чем она вспомнила только сейчас, услышав знакомый акцент. – Простите, Мария Андреевна, – продолжал дьякон, делая шаг от окна по направлению к княжне, – но неужели же этот нелепый маскарад обманул вас, и вы меня совсем не узнаете?
Княжна вдруг почувствовала слабость в ногах и вынуждена была схватиться рукой за край письменного стола.
– Но это… – слабым голосом едва сумела проговорить она, – это просто не может быть!
Дьякон вздохнул и снял головной убор вместе с паклей, изображавшей волосы. За волосами последовала приклеенная на меду козлиная бороденка, и перед Марией Андреевной предстал Вацлав Огинский в порыжелой рясе с чужого плеча, с забинтованной головой, но несомненно живой вопреки имевшимся у княжны сведениям о его смерти.
– Я должен просить у вас прощения за этот глупый спектакль, разыгранный в столь тяжелое для вас время, – продолжал он, – но я не знал иного способа проникнуть в усадьбу и разузнать о вашей судьбе.
– Но вы… Как это может быть, что вы живы? – воскликнула княжна, не веря собственным глазам. – Ведь я же… Ведь мне… сказали…
Не в силах более сдерживаться, она подбежала к Огинскому и, упав к нему на грудь, разрыдалась, смачивая пыльную рясу слезами огромного облегчения. Судьба, отнявшая у нее все, что было ей знакомо и дорого, неожиданно вернула ей того, кто считался умершим. Радость была слишком нежданной, чтобы приготовившаяся стойко встретить неисчислимые беды княжна могла теперь удержаться от слез. И она плакала, вовсе не думая о том, что ее поведение может показаться неприличным, на время забыв даже о том, что происходило сейчас за закрытой дверью спальни.
– Мне сказали, – справившись с рыданиями и утирая слезы платком, – что вы убиты на дуэли.
– Почти так оно и было, – заботливо усаживая ее в кресло и садясь напротив, сказал Огинский. – Я был на волосок от смерти. Пуля попала вот сюда. – Он осторожно прикоснулся рукой к повязке, показывая, куда попала пуля. – Но кто, хотелось бы мне узнать, передал вам это известие? Мне казалось, что у свидетелей дуэли просто не было на это времени.
– Ах, это странная история, – сказала княжна, впервые сама серьезно подумав о том, что история вышла и в самом деле странная. От этой мысли она нахмурилась, и между бровей ее пролегла поперечная складочка. – Нет, право, странная, очень странная история. Уже после того, как ваши товарищи покинули усадьбу и сюда вошли французы, вчера ночью ко мне явился ваш кузен. Он совершенно определенно сообщил мне о вашей смерти. Что же, он солгал мне?
– Кузен? Кшиштоф здесь? Вот славно! – обрадовался Огинский. – Не думаю, чтобы его ложь была намеренной. В том состоянии, в каком я находился сразу после дуэли, меня легко было принять за… ну, вы понимаете, за мертвое тело. Ежели было нападение французов, то у кузена просто не оставалось времени разобраться, жив я или уже умер.
– Но он даже передал мне ваши последние слова! – воскликнула княжна, в другой раз подумав, как все это странно, будто в романе.
– Вот как? – Вацлав Огинский рассмеялся, несмотря на серьезность момента. – И какими же они были, мои последние слова?
– Он сказал, что вы велели ему позаботиться обо мне, – вдруг смутившись, ответила княжна.
Огинский тоже несколько смутился.
– Что же, – сказал он наконец, – это как раз очень может быть, хотя я ничего этого не помню. Помню лишь, как шел к барьеру, а потом ничего… Просто стало темно. Перед этим я как раз думал о вас, так что… Но что же, – воскликнул он, оборвав себя на полуслове, – значит, кузен здесь? Как же ему удалось? Где он? Ах, как славно, когда под рукой в нужную минуту оказывается верный человек!
– Право, не знаю, где он может быть, – несколько растерянно сказала княжна, не видевшая пана Кшиштофа с самого утра и почти о нем не вспоминавшая. – В последний раз я видела его утром, где-то в десятом часу. Я дала ему платье дедушки и представила его начальнику французов как своего родственника, приехавшего из Москвы мне на выручку. Казалось, этот Жюно всему поверил, но вот… Ваш кузен куда-то пропал.
– Возможно, у него есть какой-то план, – сказал Вацлав задумчиво. – Но может статься, что ваш Жюно оказался много хитрее, чем вы думали, и тогда Кшиштоф угодил в скверный переплет. Что же, это придется проверить… Ведь вы не станете возражать, если я попрошу у вас приюта на какое-то время?
Княжна потупилась.
– Если бы я только могла надеяться, – сказала она, – если бы я могла просить вас… просить остаться здесь хотя бы на несколько дней… Но я понимаю, что вы должны будете скоро уехать, и это очень грустно.
– Мы уедем вместе, княжна, – твердо сказал Огинский. – Я не оставлю вас одну. Прошу лишь извинить все те неудобства и опасности, которые доставит вам мое пребывание в доме. Я постараюсь изо всех сил сделать его как можно менее заметным и как можно более полезным. Мы уедем, как только… – Он запнулся и бросил смущенный взгляд на дверь княжеской спальни, поняв, что едва не сказал бестактность. В самом деле, единственной причиной, по которой княжна все еще оставалась здесь, был старый князь. Его смерть, как это ни прискорбно, должна была развязать Марии Андреевне руки. – Мы уедем, как только это станет возможным, – твердо закончил Вацлав начатую фразу.
За дверью спальни раздавались шаги и голос читавшего молитву отца Евлампия. За окном слышались крики улан, горячо споривших из-за какого-то котла, потом раздался зычный командирский окрик, и голоса спорящих стихли. Княжна Мария серьезно посмотрела на Вацлава Огинского.
– Это хорошо, что вы живы и пришли сюда, – сказала она тихо. – Право же, очень хорошо.
Глава 8
Спустя какое-то время дверь княжеской спальни распахнулась, и оттуда выглянул отец Евлампий. Поманив к себе княжну, он сказал ей:
– Дитя мое, мужайся. Обряд почти завершен. Александр Николаевич приготовлен к встрече с Господом нашим настолько, насколько это было в моих слабых силах. Есть, однако же, одна вещь, которую было бы не худо сделать для нашего благодетеля. В покоях князя я не нашел ни одной святой иконы. Нет ли поблизости образа, который я мог бы приложить к устам князя, дабы надлежащим образом завершить обряд?
