Александр Арсаньев - Казна Наполеона
— А господин ничего не велел мне передать? — обеспокоенно поинтересовался я в надежде на лучшее.
— А вы кто будете-то? — оторопел привратник от моего внезапного натиска. И только теперь я понял, что из-за волнения позабыл представиться. Я порылся в кармане и протянул слуге свою визитную карточку.
— А, господин Кольцов, — привратник словно даже обрадовался, заулыбался, подкручивая седые усы. — Так вам послание, — сообщил он многозначительно и крикнул камердинера. А я остался дожидаться ответа на улице, заключив про себя, что в этом доме придерживаются довольно экзотических правил приличия. Однако я обнадеживал себя тем, что «легкая» почта все-таки доставила мое письмо по назначению.
Наконец камердинер вынес мне объемный конверт и протянул прямо в руки. Я радостно принял его и отблагодарил лакея какой-то мелочью. Седоусый привратник с завистью взглянул на эти несколько гривен, так что пришлось и ему руку посеребрить.
— А дома ли граф Титов? — поинтересовался я. На что получил ответ, что граф уехал в имение, чем объяснялась нерасторопность прислуги. Впрочем, я больше не стал задерживаться и поторопился вернуться в экипаж, чтобы без посторонних глаз распечатать конверт и углубиться в прочтение послания.
Я вскрыл конверт и пробежал глазами письмо, написанное по-английски, черными чернилами на брюссельской бумаге.
Аллан Рид сожалел, что не смог меня дождаться, в связи с неотложными делами, возникшими у него в Лондоне. Однако он подтверждал, что Радевич является вкладчиком — какое везение! — именно его банка. Так что с изъятием незаконно присвоенных денег проблем, очевидно, не возникникнет. Масоны всегда считали весь мир своей чертежной доской. Что нам какой-то Радевич, поставивший себя в оппозицию Ордену, а тем самым и жизнь свою под угрозу. Теперь я и сам не дал бы за жизнь Родиона Михайловича и ломаного гроша. Хотя вряд ли Радевич подозревал об этом, он и сам еще до конца не осознал, в какую историю ввязался.
Однако из письма Рида мне стало известно, что в Англии назревает банковский кризис, подобный тому, что разразился в Лондоне в 1793 году, и неизвестно еще, сумеет ли Английский банк выступить «заимодавцем на крайний случай», как это случалось ранее, и хватит ли его наличности, для того чтобы покрыть неожиданные выплаты частных банков.
Вот теперь-то я понял, почему Радевич засуетился. Он подозревал, что вскоре сможет потерять значительную часть своего состояния, и эти опасения требовали от него позаботиться как можно лучше о том, что осталось. Скорее всего, он перепрятал сокровища где-то в своем имении, не полагаясь больше на банковскую систему. Я предполагал, что Радевич буквально на днях отправится в Англию, чтобы попытаться уладить свои дела. Если уже не отправился! По крайней мере, я поступил бы именно так на его месте.
Тогда дело осложнялось, но я все же надеялся застать его в Петербурге и сделать так, чтобы Родион Михайлович лично вывел меня к своему тайнику. Вот только каким путем? Об этом, пожалуй, стоило подумать.
Тонкие стенки экипажа не спасали от промозглого ветра, сдувающего все на своем пути, и я пожалел, что не оделся теплее.
Дома я застал просто идиллическую картину. Мира и Варя щебетали как старые подружки и ходили по дому, не иначе как приобнявшись за талию. Надо же! Нашли ведь общий язык! Кто бы мог подумать? На столе в гостиной лежала стопка французских модных журналов и гадальные карты Миры. Интересно, какую судьбу предрекла моя индианка Варваре Николаевне?
— Ну что? — спросила Варенька с надеждой в голосе. -Сочтет ли ваша кузина приличным мое пребывание у нее?
— Не беспокойтесь, — сказал я уверенно. — Божена Феликсовна действует исключительно сообразно своим желаниям, она не из тех, кого больше всего волнует единственный вопрос: «Что скажет свет?»
— Вы уверены? — Варя волновалась.
Я кивнул:
— Уверен. — И обратился к Мире:
— Подбери, пожалуйста, нашей красавице платье на этот вечер. Я должен так представить ее Божене, чтобы она понравилась.
Мира взяла Вареньку за руку и сказала:
— Пойдем, я сделаю из тебя принцессу.
В способностях индианки я не сомневался, поэтому предоставил ей возможность действовать по своему усмотрению.
Мира преобразила Варю настолько, что из прелестной провинциалки она, словно по волшебству, превратилась в великосветскую придворную даму. Варвара Николаевна вышла из будуара в белом платье из лионского шелка, затканном серебром и отделанном по краю подола цветками искусственной сирени. Волосы ее были убраны в иную прическу, завитые и по-прежнему разделенные пробором, они теперь спускались вдоль щек. Нежная лебединая шея была украшена ниткой жемчуга, в ушах поблескивали жемчужные сережки.
Я заключил, что Мира не иначе как поделилась с подругой частью содержимого своего ларца.
Милую Варенькину головку венчал одетый чуть набок берет с эгреткою сбоку, по последней парижской моде.
Я не смог удержаться от возгласа:
— Прелесть!
Кинрю молчал и не сводил с Вари влюбленных глаз. Я велел закладывать экипаж и сам отправился переодеваться. Однако чувствовал я себя по-прежнему дурно, и мое состояние ухудшалось, хотя и медленно, но верно.
Карета загремела по мостовой, Варя то и дело норовила высунуться наружу. В Петербурге она была впервые и ожидала от северного Вавилона чего-то необычного, сногшибательного и великого. Будто и не в Петербург она приехала, а на сам Олимп к небожителям. Я, однако, побаивался, как бы этот ее Олимп ей аидом не обернулся. Где-то теперь Радевич? И сколько в загробном мире душ, им загубленных?
В голове у меня зрела идея, в которой я и себе признаться не осмеливался. Пожалуй, лишь Варя и могла меня вновь вывести на Родиона Михайловича и помешать ему покинуть российские просторы. Правда не хотелось мне девушкой рисковать, мерзко от этого как-то делалось на душе. Не для того же я ее от чудовища Демьяна увез, чтобы здесь тотчас сунуть в лапы Радевича. Вон как она жизни радуется, светится вся от счастья. Поди позабыла уже и молитву свою, и прежнее свое отчаяние. Но, кажется, у меня не оставалось иного выхода. Я полагал необходимым обсудить свою идею с Кутузовым, если он, конечно, еще не утратил ко мне своего драгоценного доверия, на что, к сожалению, указывали некоторые веские обстоятельства. Тем не менее я собирался переговорить начистоту со своим мастером. Вдруг мне это только мерещится! Так или иначе, я должен был отчитаться перед Иваном Сергеевичем и собирался разыскать его в ближайшее время.
Карета остановилась у парадного подъезда на Гороховой улице, и я с удовольствием помог своей юной спутнице выйти из экипажа. Она куталась в кашмирскую шаль и поддерживала край платья. Весь ее вид говорил о жутком волнении, которое она испытывала.
Я сжал ее руку в белой перчатке, безмолвно обещая свою поддержку. Она кивнула мне в ответ, оповещая о том, что все понимает.
Божена проводила свой светский вечер в узком кругу ближайших друзей, расположившихся в уютной диванной, обставленной в персидском стиле роскошной комфортной мебелью, полы которой были застелены цветными коврами, в ворсе которых вполне можно было и утонуть.
Кузина расцвела в радушной улыбке, едва заметив меня. Я увидел, как зорко скользнула она глазами по Вареньке, старавшейся изо всех сил держаться с достоинством.
— Господа, — обратилась к присутствующим Божена. -Позвольте представить вам моего двоюродного брата Якова и нашу родственницу Варвару Николаевну Кострову, — она благосклонно кивнула ей, но тем не менее едко добавила:
— Дальнюю родственницу.
Но, к моему удивлению, Варенька не смутилась, ей было довольно и того, что она нашла все-таки на этой земле приют подальше от своего мужа. Мне снова стало ее пронзительно жаль и стыдно от того, что я собирался ее немилосердно использовать.
Божена была, как всегда, обворожительна, в масаке, струящейся по ее телу мареновым бархатом, с высокой античной прической из золотистых, сверкающих волос. Она шепнула мне на ухо:
— Она мила! Однако не хватает чего-то, эксцентричности, что ли? Впрочем, она мне нравится, — быстро проговорила кузина. — Я выполню твою просьбу и оставлю ее погостить у себя на неопределенное время.
Я в благодарность склонился перед сестрой и поцеловал ей руку.
— Какой нежный брат! — услышал я знакомый женский голос и обернулся в сторону особы, произнесшей эти слова. А Варенька в этот момент охнула, ухватившись за мой локоток, и зашептала: «Богородица дева, единственная Чистая…»
На меня во все глаза смотрела Нелли, вся задрапированная в фиалковые шелка.
«В цвет глазам, вероятно», — подумал я неожиданно.
— Добрый вечер, — растерянно приветствовала она меня. Рассмотрев ее, я заметил, что выглядела она неважно. Нелли похудела, спала с лица, под глазами легли темно-коричневые тени, а тонкий нос с изящно вырезанными ноздрями заострился.
