Питер Акройд - Хоксмур
Не такой уж и веселый, отвечал он.
Мы пошли обратно к конторе; ветер, когда мы друг к другу обращались, задувал слова нам в лица. И опять спросил я его: кто они такие, что про меня с Вами болтают?
Они Вам известны, сэр.
Они мне известны своим злодейством, отвечал я, однако не стал более пытать Вальтера касательно до сего дела. Ведь я не слеп, сам вижу, кто против меня замышляет: господин Ли, конторщик Ревизора, тяжелый, скушный, будто старый ростовщик; господин Гейес, Инспектор по замерам, переменчивой и во всегдашнем смятении, что твоя вдовушка без состояния, к тому ж источает беспокойство, словно заразу; господин Колтгаус, старший плотник, глупый, пустой, угрюмый малый, равного коему я не встречал как по самодовольству, так и по отсутствию причин для оного; господин Невкомб, казначей, хоть сам вечно не в духе, однако от замечаний его всякому впору трястись от хохота над его сумасбродством; господин Ванбрюгге, мастер, чьи произведения суть лишь жалкия, необработанныя штуки, подобныя виденьям больного. Все эти пустозвоны только наружностию щеголяют, и я скорее стану хлебать суп из миски за общим столом с простолюдинами, нежели радоваться, словно безумный, в их обществе. А как времени своего я им не уделяю, следственно, они и презирают меня.
А Вальтер меж тем говорит: о похвалах печься — глупая суета.
Притом лучшими делами восхищаются не столь сильно, отвечал я, ибо остолопов кругом более, нежели людей здравых. Взгляните на работу господина Ванбрюгге, о коей толико кричат: когда он взялся строить малую Рипонскую церковь, то карнизы оказались столь узки, что не способны были защищать здание от непогоды, от дождя — и от того не прикрывали!
Не в силах более выдерживать гнет сей жизни, я едва ли был в состоянии говорить. Тогда я вышел из Скотленд-ярда на Вайтгалл, направился к свешному складу, а после, дабы успокоить колотящиеся мысли, вошел в церковный дворик рядом с аббатством. Мне доставляет удовольствие бродить в одиночестве по этим безмолвным, тихим местам, ибо если время и вправду есть язва, то такого свойства, что способны излечить мертвые. Когда же голова моя покоится на могилах, то слышу, как они разговаривают между собою: трава над нами, говорят они, синего цвета, да только зачем мы ее по-прежнему видим и зачем нас не вынут из земли? Я слышу, как шепчут они, давно умершие, в Криппль-гате и в Фаррингдоне, в Кордвайнерс-стрите и в Крутчед-фрайарсе; уложены они рядышком, словно камни в растворе, и мне слышны их разговоры о городе, коим они крепко схвачены. И все-таки от недавних слов Вальтера я пылаю огнем, посещаемый такою мыслию: зачем меня не прекратят преследовать живые, коли я обитаю средь мертвых?
В гневе на себя самого я покинул церковный дворик и направился в Чаринг-кросс: миновал Мевс-ярд, Дерти-лен, а после пошел по Кастль-стриту к своим комнатам. Войдя, я застал Ната Элиота за мытьем тарелок в кухне. Господь с Вами, сэр, говорит он, что ж Вы так рано возвратились? И вскакивает с своего стула, башмаки с меня снять. Заходил посетитель, продолжает (а у самого во рту каша, да и только), каковой пожелал, дабы я Вам поведал о его пребывании здесь и о том, что он желает, коли сие не причинит беспокойства, к Вам допущенным быть.
Так попросту и сказал?
Однако Нат, не обративши на мою шутку внимания, продолжал: я ему говорю, хозяина моего дома нету, а где он есть, сие мне неведомо. Человек он был самый что ни на есть простой, а когда осведомился, что Вы за делом занимаетесь, так я ему сказал: из меня ничего не вытянуть, мол, нашел себе приятеля. На руках у него были перчатки, хозяин, а на голове шапка меховая.
Так-так, сказал я, проходя к себе в спальню, поживем — увидим.
Нат пошел следом и, взявши мою шапку, встал передо мною и говорит: знаете ли, хозяин, что давеча с утра пошел я новую купить (ибо моя шапка успела поистрепаться), стало быть, стою я на улице перед шапошной мастерской, что в Голден-сквере, гляжу себе, как тут подходит ко мне мальчишка-подмастерье и говорит, мол, нашел себе чего по нраву, а то с виду кажется, будто в карманах у тебя одни дыры. Я ему: а тебе-то что, деньги у меня есть, могу заплатить за все, что мне угодно, и нечего на меня фыркать за погляд; знаете небось поговорку: не все то золото, что блестит, а после я ему еще добавил…
…Хватит, Нат, сказал я, тебе бы язык свой придержать, да смотри, все пальцы обслюнявишь.
А он наземь уставился и отвечает: извиняюсь, что обеспокоил столь сильно. За сим он ушел; однако позднее, когда я позвал его, приполз обратно и читал мне, покуда я не уснул.
Все раскрылось на следующий день, когда мне случилось проходить через Ковент-гарден. Свернувши с Пьяццы одесную, я миновал было Джемс-стрит, как вдруг меня что-то подтолкнуло в локоть, и я, взглянувши на того, кто был поблизости, узнал в нем одного из членов моего собрания с Блек-степ-лена; мне он был известен под именем Джозеф, простолюдин в тканом плаще и забрызганных панталонах. Я к Вам заходил, прошептал он, да мальчишка Ваш мне отказал.
Меня дома не было; да зачем Вы ко мне туда приходили? И я бросил на него негодующий взор.
Вы никак новостей не слыхали?
Каких еще новостей? спросил я, вздрогнувши.
Речью он отличался неряшливою и прерывистою, однако я составил воедино его рассказ следующим образом, сиречь: двумя днями раньше в округе распущен был некой донос о нашей деятельности, после чего на улицах возле дома, где мы встречались, поднялся мятеж супротив нас, люди затеяли большую смуту. В нутри дома было шестеро человек, они, услыхавши невнятный шум, что к ним приближался, поначалу заперли на засов переднюю дверь, а после и на заднюю, в коей имелись окна, навесили замок, да принялись закрывать на ней ставни. За сим чернь стала бросать по окнам камнями, среди коих были кремневые, такого размера и веса, что достало бы убить любого, в кого они попадут (в чем их цель и состояла). Таким же манером останавливали они проходивших по Блек-степ-лену, отбирали у них шляпы, срывали парики и осыпали ударами, подозревая, что сии люди суть сподвижники (слово, кое они выкрикивали). Среди тех прохожих был Джозеф, едва сумевший спастись бегством. Толпа меж тем заполонила обе дорожки, проходящие по обе стороны дома (так вытекает из раны гной), и взломала двери. Тем, что были в нутри, ничего не оставалось, как отдаться на милость черни, последняя же оной не проявила и по-варварски их искалечила: рубили и кромсали их тела до тех пор, покуда не лишили их всякой жизни. Сам дом совершенно уничтожен был.
Рассказ сей меня ввел в такое замешательство, что я, не будучи в состоянии произнести в ответ ни слова, лишь прикрыл рукою лицо. Не извольте волноваться, сэр, продолжал Джозеф, ибо о Вашем участии не разузнали, мертвые же говорить не могут. Те из нас, кто остались, им неизвестны. Сие несколько умалило мои горести, и я отвел его в Красныя ворота, пивную подле Севен-дайелса, где мы и просидели с шести часов до без малого десяти, беседуя о сих событиях, покуда я мало-помалу не успокоился совсем. Нет худа без добра, как говорится, и в виду сей крайности сподобился я измыслить новую хитрость, каковой должно было восстановить порядок во всем и тем самым защитить меня. Ибо прежде было мне невдомек, как заниматься собственною спешною работою, да так, чтобы дело не скоро раскрылось; мне уж приходило на мысль, что работники в Спиттль-фильдсе и в Лаймгаусе, возможно, имеют подозрения на мой счет. Теперь же я уговорил этого человека, Джозефа, мне послужить, ибо, как я ему сказал, негоже, чтобы делу нашему препятствовало буйство черни; коль скоро мне дана комиссия возвести новыя церкви, столь же твердо намерен я построить высший Храм в Блек-степ-лене.
А что делать касательно до жертв, кои надлежит нам приносить? сказал он, улыбаясь собравшимся в таверне.
Сие должно делать Вам по моему указу, отвечал я, а еще добавил: у Плиния Старшего имеется наблюдение о том, что nullum frequentius votum, ничего люди не желают более часто, как смерти. И еще: возможно ли человеку узреть Бога и остаться жить? И еще: все Вам потребное найдете среди мальчишек-карманников в Мор-фильдсе.
Что ж, говорит он, выпьем за здравие, чтоб мне жопу свою сберечь, — и поднял кружку.
Сказано — сделано, отвечал я.
Когда я с ним расстался, стояла ночь, темная, хоть глаз выколи, однакожь я направил стопы к Хей-маркету, дабы развлечься, и смешался там с толпою, окружившей двух певцов, что исполняли баллады в сиянии своих фонарей. Дикое пение их разносилось вокруг:
Исчадье ада, лиходей и вор,За то его ужасный ждет костер.Была ль то явь иль тяжкий снился сон?Диаволом представился мне он.
И тут они обернули ко мне лица, хоть и были совершенно слепы, я же пошел далее в ночь.
