Леонид Юзефович - Журавли и карлики
– Не поможет, – сказала она с пониманием всей важности проблемы. – По дачам лазали и будут лазать, но есть способ сделать так, чтобы, по крайней мере, не попортили мебель и не нагадили прямо на диване. Когда уезжаете, оставьте на столе бутылку водки. Тогда бомжи возьмут только то, что им нужно, а пакостить не станут. Переночуют и уйдут.
– Старинный русский обычай?
– Да, как зажигание спички для девушек. Советую сделать это перед отъездом.
Включили верхний свет. Раздеваясь, Катя заметила на столе газету «Сокровища и клады».
– Хотите найти клад?
– Уже нашел, – масляно глядя на нее, отозвался Жохов. – Знаете, что я больше всего ценю в женщинах?
Она промолчала, пришлось отвечать самому:
– Умение устраивать маленькие праздники.
– А большие?
– Это многие умеют.
Он отыскал штопор, откупорил «Каберне», попутно набивая ему цену рассказом о том, что это вино входит в обязательный рацион подводников и работников атомных электростанций, оно выводит из организма продукты радиоактивного распада.
– Не с того начинаете. Вскипятите лучше воду для вермишели, – велела ему Катя и принялась выкладывать на стол еду из пакета.
Магнитофон продолжал работать, отшипела пустая дорожка. Танго «Маленький цветок» напомнило о том времени, когда на каждую вечеринку шла как на встречу с судьбой. Мутное чувство, с каким она теперь ходила в «Строитель» за ужином или в кино, надеясь познакомиться там с каким-нибудь мужчиной, было пародией на то давнее, пронзительное ожидание счастья. В юности, особенно летними вечерами, его обещала случайная музыка из чужого транзистора, блики на мокром асфальте, внезапный шум ветра в листве, а непреложнее всего – полосы света и тени, бегущие по потолку от фар проехавшей под окном машины. Это продолжалось даже в те месяцы, когда мама после операции ходила с выведенной из живота резиновой трубкой и баночкой в кармане халата, и квартиру приходилось все время проветривать.
Днем Катя постригла ногти на ногах и подровняла волосы на лобке. Она уже знала, что останется здесь на ночь, но чтобы не сглазить, сказала:
– Давайте побыстрее. Я ненадолго.
– Здрасте! – огорчился Жохов. – Чего это?
– Постирать надо. Скоро весенние каникулы. Тетка с дочерью приедут, спать не на чем.
– Завтра постираете. Чего на ночь-то глядя?
– Сегодня я в машине постираю, а завтра опять электричества не будет. Вам моих рук не жалко?
Жохов решил не торопить события. В Монголии ему объяснили, что единственный верный способ направить ход вещей в нужную сторону – не вмешиваться в их естественное течение.
– Вот Чингисхан, между прочим, под страхом смерти запретил монголам стирать одежду, – рассказал он, ставя на плитку кастрюлю с водой. – Постельного белья у них, сами понимаете, не было, а то за него тоже бы секир башка.
– Почему?
– Сами догадайтесь. Вы же библиотекарь.
– «Мойдодыра» не читали? – догадалась Катя.
– Нет, серьезно. Зачем Чингисхан издал такой указ?
– Чтобы воины приучались к лишениям?
– Нет.
– Тогда не знаю.
– Дело в воде, – подсказал Жохов.
– Ее надо было экономить?
– Ее нельзя осквернять. Вода священна.
Он достал из серванта стопку тарелок, дунул на верхнюю и, решив, что мыть их необязательно, спросил:
– Вы воду кипяченую пьете?
– Да, здесь она неважная. Можно подцепить инфекцию.
– Ерунда! Я везде пью сырую.
Жохов зачерпнул из ведра кружкой и отхлебнул пару глотков.
– М-мм! Отличная водичка!
– Поносом прохватит, будете знать.
– Не прохватит. Монголы считают, что плохой воды в принципе не существует. Есть только наши плохие мысли о ней. Если, например, я сейчас дурно подумаю об этой воде, мои мысли могут причинить мне вред. А сама вода тут ни при чем.
– Интересно.
– Монголы – мудрый народ.
– Бывали в Монголии?
– Да, с экспедицией.
– Что вы там искали?
– Счастье, – сказал Жохов. – А заодно – вольфрам.
Вода вскипела, он засыпал в нее вермишель, незаметно выловил ложкой всплывшие на поверхность мышиные экскременты и взялся резать хлеб, объясняя, что настоящий буддист должен быть занят исключительно тем, чем он в данный момент занимается. Если он режет хлеб, он просто режет хлеб и ни о чем не думает, а если начинает думать, то думает, иначе невозможно противостоять беспорядочному потоку дхармы.
Этим потоком его опять вынесло к серванту. Жохов снял с полки и выставил на стол два фужера, предварительно звякнув ими друг о друга, чтобы по этому камертону настроить дальнейшее течение вечера. Закуривая после трудов, посмотрел на висевшую в простенке большую фотографию хозяина дачи. К вечеру он научился распознавать его в любом возрасте. Архитектор Богдановский, уже абсолютно лысый, с отекшими подглазьями и удлинившимся к старости носом, был снят крупным планом на фоне занавески. Фотограф сумел ухватить на его лице усталость от жизни и одновременно гордость за то, что она прожита достойно.
– Вылетело из головы, как зовут вашего брата, – сказала Катя.
– Борис. А что?
– Мне тетка рассказывала… Жена Александра Семеновича, когда была беременна, очень хотела девочку. После родов ей сказали, что у нее мальчик, она расстроилась. «Ой, – говорит, – а куда же бантик?» А врачиха ей: «Бантик на крантик».
– Остроумно.
– Во всяком случае, так просто не забудешь. Тетке рассказал сам Александр Семенович, она как-то напомнила эту историю его жене, а та все забыла. Странно, да?
Катя смотрела выжидающе.
– Да, – подтвердил Жохов ее невысказанную гипотезу, – это было с моей матерью. Отец перепутал.
Кастрюлю на плитке сменила сковорода, на ней шипели и брызгали расплавленным маслом ломтики колбасы. В две руки перевернули их, чтобы с другой стороны тоже обжарились. Он орудовал ножом, она – вилкой. Ломтики пузырились, приходилось придавливать их к сковороде, отчего они начинали пищать, как живые.
Катя виновато вздохнула:
– Вообще-то сейчас Великий пост…
– А Пасха когда?
– Еще не скоро, восемнадцатого апреля. Говорят, в пасхальную ночь монахов будут резать.
– Кто?
– Неизвестно. Ходят такие слухи.
– То евреи боятся, что кто-то их резать будет, то монахи, – сказал Жохов, шлепая по тарелкам непромытую вермишель.
Катя придерживала ее вилкой, чтобы не перевалилась через край.
– Перед Новым годом я ездила в Москву, – вспомнила она, – и в электричке говорили, что нынешний год – год антихриста. Если сложить единицу, две девятки и тройку, в сумме получается двадцать два. Это почему-то нехорошо.
– Почему?
– Не знаю. Так считается.
– Зато, – нейтрализовал Жохов эту опасность, – по восточному календарю сейчас год Петуха. Петух – враг сатаны, он криком разгоняет тьму.
– Что-то плохо он ее разгоняет, – заметила Катя.
Жохов усадил ее лицом к двери, чтобы не дуло в спину, сам сел напротив. То, как она ловко и красиво разложила на столе свою жалкую снедь, вызывало умиление. Это было чистое чувство и верный признак, что, когда дойдет до дела, ей не придется работать с ним, как с глиной.
Садясь, Катя расправила юбку. Она постоянно помнила, что в правом кармане лежит упаковка с двумя презервативами, и временами ощупывала их сквозь шотландку. Пачка таких пакетиков из фиолетовой фольги обнаружилась в коробке с гуманитарной помощью, которую ей выдали на работе вместе с выходным пособием. У нее тогда слез не хватило оплакать себя, сидящую на полу с этой пачкой в руках.
Жохов разлил вино, поднял бокал.
– Ну, за знакомство?
– Давайте лучше за эру Водолея, – предложила Катя. – Водолей покровительствует России.
На просвет вино было неоднородным, багровый туман клубился в нем, как кровь укушенного акулой аквалангиста в морской воде, а на вкус отдавало такой жгучей кислятиной, словно если бы его не открыли сегодня, уже завтра оно превратилось бы в уксус. Катя пригубила, но допивать не стала. Жохов выпил до дна и оценил:
– Вполне.
Начали есть. Он спросил:
– До лета вы здесь, а потом что собираетесь делать?
– Не знаю. Может, газетами торговать пойду.
– Ну зачем же так! Что-нибудь придумаем, – ободрил ее Жохов и посмотрел на часы.
Полчаса назад его сумка в «Строителе» подорожала на двести рублей.
18За столом Жохов рассказывал про дворец Богдо-хана, монгольского монарха и живого будды, умершего в один год с Лениным.
В уставленных чучелами дворцовых апартаментах на нижнем этаже, в просторной зале с белеными стенами и трещиноватыми, но по-прежнему мощными потолочными балками, которые в сухом здешнем климате почти сто лет продержались без ремонта, знакомая монгольская геологиня показала ему маленькую юрту не из войлока, а из ста восьми леопардовых шкур – сказочный по щедрости дар одного из расстрелянных позднее аймачных князей. Полог был откинут, над входом горела голая электрическая лампочка на допотопном витом шнуре. Жохов наклонился и заглянул в пахнущий нафталином полумрак. Внутри было уютно, как в кукольном домике.
