Исторический криминальный детектив. Компиляция. Книги 1-58 (СИ) - Шарапов Валерий
«Делать нечего, придется выкладывать последний козырь», – мысленно подытожил он.
– Мне к-кажется, последняя ц-цифра была са-самой важной, – произнес он, борясь с «отшибленной памятью».
Время было раннее. В большой комнате присутствовало полтора десятка бандитов. Все, за исключением одного, стоявшего у двери, завтракали за длинным столом. Когда пленник произнес последнюю фразу, в комнате стало тихо.
– Ну, – застыл со стаканом чая в руке пожилой. – Разродишься ты когда-нибудь или нет?
Третья цифра кода действительно была самой важной, так как служила оценкой вероятности возвращения бывшего осужденного к преступному прошлому. По сути, именно третьи цифры в каждом коде стали итогом нелегкой и кропотливой работы группы подполковника Туманова.
И Васильков после неимоверных усилий «вспомнил»! Все так же заикаясь, он раскрыл бандитам секретную информацию. Правда, с небольшой особенностью: «случайно» перепутав цифру наибольшей вероятности с наименьшей.
Такая ошибка перевернула весь смысл, заложенный в коде, и теперь отпетые негодяи резко поумнели и исправились, а давно осознавшие вину мужики вдруг стали не прочь пощекотать себе нервы новыми опасными приключениями.
Завладев заветными данными по кодам, Дед Сафрон одним кивком поставил задачу Лавру. Схватив со стола несколько папок, тот исчез за дверью в длинном коридоре.
«Значит, я был прав: с «делами» кто-то работает где-то рядом. Возможно, этот «кто-то» приезжает сюда на своей машине. Вон во дворе стоит трофейный «опелек», – отметил про себя Васильков.
И невольно перевел взгляд на главаря. В эту минуту тот решал его дальнейшую судьбу.
* * *«Они выудили из меня все сведения по трехзначному коду. Больше я им не нужен, – лихорадочно размышлял Сашка по дороге в сарай. – Это значит, что дни мои сочтены – приказ «закопать в саду» может поступить от пожилого главаря в любой момент. Или уже поступил».
До сарая шли привычным порядком: впереди мужик с голым торсом и большой розовой бородавкой под носом. Следом вышагивал Васильков. Замыкал шествие сухонький бандит со смуглым обветренным лицом. Оба сопровождавших были вооружены пистолетами. Руки пленнику они не связывали, видно, поверив в его покорность.
Часового у сарая Сашка не заметил; должно быть, на время допроса тот покидал пост и уходил в дом. Двор пустовал, разве что у раскрытого капота «полуторки» копошился чумазый водитель.
В общем, ситуация была соблазнительная. Если затеять свару не во дворе, а в сарае, и сделать это по-тихому, есть неплохой шанс сорваться отсюда. Добежал от сарая до забора, перемахнул его, нырнул в лес и – поминай как звали. В лесу бывший разведчик чувствовал себя как рыба в воде. Там его и сотня бандитов не найдет.
Когда «бородавочник» отворил скрипучую дверь, план в голове Василькова уже созрел. «Была не была!» – выдохнул майор, шагая в сарайный полумрак.
Первым получил сухонький – тот, что шел позади. Хлесткий удар кулаком наотмашь в челюсть вышел на загляденье. Сухонький сложился пополам и повалился на земляной пол, как мешок.
Полуголый успел оглянуться. Он недоуменно посмотрел на падающего товарища и тут же словил свою порцию. Васильков приголубил его тремя точными ударами в голову и в корпус.
Сознание ликовало – у него получилось! Майор сумел обезвредить двух матерых бандитов без шума и криков. Оба лежали на застланном соломой полу, сарайная дверь оставалась незапертой. Путь к свободе был открыт.
Оставалось забрать оружие. Оно в лесу может пригодиться.
Наклонившись, Сашка потянул за рукоятку револьвер, торчащий за поясом полуголого. И вдруг на его голову что-то упало.
Удар был таким неожиданным и сильным, что майор ничего не успел понять. Свет померк, сознание отключилось.
И он повалился на лежащего «бородавочника»…
Глава четырнадцатая
Котельники – Москва; июль 1945 года
Допив чай, Сорокин крякнул, закурил и начал понемногу приходить в себя. Частое дыхание успокоилось, руки тряслись поменьше, зубы не стучали. Взгляд стал осмысленным, голос окреп.
– Так ты, говоришь, тоже воевал в нашей дивизии? – прикурил он очередную папиросу.
– До середины сорок третьего. Потом тяжелое осколочное ранение, несколько месяцев по госпиталям. На том и закончилась для меня война – комиссовали подчистую, – вздохнул Старцев. – Поэтому о твоей истории я не слыхивал, а Васильков рассказать не успел.
Они так и сидели в подсобке продовольственного магазина, насквозь пропахшей смесью залежавшихся продуктов, хлорки, табачного дыма, перегара и еще бог знает чего. Раиса давно открыла основную дверь, запустила в магазин первых покупательниц. Те поначалу галдели, как на базаре, но заведующая цыкнула на них, и тут же стало тихо.
Вспоминая о своих злоключениях в плену, Сергей Игнатьевич часто курил. Настолько часто, что Егорову пришлось распахнуть створки единственного окна и немного приоткрыть дверь служебного входа.
– Что же произошло дальше, когда тебя забрал Смерш? – спросил Старцев.
Сорокин горько усмехнулся:
– Будто не знаешь, как обходятся с теми, кто побывал в плену! Начали мурыжить по разным палаткам и кабинетам. Сначала на передовой в контрразведке, потом передали в Особый отдел армии. Оттуда в Особый отдел фронта…
Старцев знал, как поступали с бывшими пленными. Знал о существовании целой сети советских фильтрационных лагерей, через которые контрразведка пропускала тех, кого судьба забрасывала в немецкие лагеря. Это было объяснимо, ведь за год или два фашисты могли обработать человека до такой степени и так промыть ему мозги, что тот становился неузнаваемым. Его убеждения менялись полностью, переворачиваясь с ног на голову.
После такой обработки нормальный советский человек вдруг начинал мыслить по-другому и совсем иначе себя вести. Однако в конкретном случае с Сорокиным естество Ивана отказывалось понимать его логику. Майор провел в плену всего двое суток, большую часть из которых просидел в запертом помещении; допрашивали его всего один раз. Неужели и такой малый срок способен перечеркнуть заслуги, поставить на человеке жирный крест?
– Я еще отделался легко, – признался бывший майор. – Два месяца в жерновах, под следствием. Поначалу была надежда, что разберутся, вернут на фронт, в родную дивизию. Где там… Лишили всех наград, звания. Хорошо хоть не били, не морили голодом, как других… Осудили на десять лет без права переписки.
– Но ведь выпустили же! Значит, разобрались? – вмешался Егоров.
– Да, отсидел я под Куйбышевом совсем немного. Повезло. Сразу после войны два пленных немецких офицера давали показания и рассказали о моем пребывании в плену. Даже фамилию припомнили. Дескать, на сотрудничество не пошел, секретов не выдал, на допросе тянул время, за что меня должны были расстрелять или отправить в концлагерь.
– Выходит, дело пересмотрели? – с надеждой спросил Старцев.
– Пересмотрели, статьи отменили. Выпустили и даже разрешили вернуться на родину – в Подмосковье. А вот звания, награды и партбилет не вернули.
– Как же так? Почему?
– Я тоже об этом спросил, когда получал справку об освобождении. Сказали: радуйся, что живой и на свободе. И лучше помалкивай в тряпочку. Так вот… А потом еще супружница моя удружила. Приехал сюда, а дома нет.
– Как это нет? – подивился Бойко.
– А вот так. Жена как узнала, что меня отправили в лагерь, так помчалась подавать на развод. Дескать, знать меня не хочет. Следом продала дом, а его дед еще мой строил. Потом нашла себе нового хахаля и сбежала с ним в неизвестном направлении.
В подсобке повисла тишина.
– Я вот у него по первости в каморке ютился, – кивнул связист на участкового Рубанова.
Молчавший до этого старлей подтвердил:
– Наслышан я об этой истории. Так оно и было. Приехал Сорокин, встал на учет, а жить-то и негде. В моей конторке ночевал первую неделю, пока Райка его в магазин не взяла.
