Купеческий сын и живые мертвецы - Алла Белолипецкая
Что было сил он застучал костью по боковине колодца и прокричал:
— Дедуля, помоги мне! Это я, Ванятка! Я не могу отсюда выбраться!
На последнем слове голос его сорвался и он дал петуха — как бывало несколько лет назад, его Иванушкин голос ломался. И этот тоненький вскрик прозвучал совсем уж по-детски. Возможно, именно это и сыграло решающую роль. Или, быть может, то, что купеческий сын вспомнил то имя, которым называл его когда-то дед: Ванятка. Да еще и прибавлял обычно со смешком: Ванятка на белой лошадке. Эту лошадку-качалку, которая стала Иванушкиной любимой игрушкой, дед ему и подарил. И теперь согбенная тень у края колодца зашевелилась — подалась вперед. А затем Иван Алтынов увидел лицо.
Смутно увидел, по счастью. Подступавшие сумерки милосердно его затемняли. Но — и той картины, которая ему открылась, Иванушке хватило, чтобы он выронил свою костяную дубину. А его горло будто самой собой издало сдавленное оханье. Да, он знал, что Кузьму Петровича положили в гранитный саркофаг с согнутой спиной. Но — почему глаз-то у него оказался только один?! И — отчего лицо дедово сделалось темно-коричневым, словно у какого-нибудь эфиопа?
Впрочем, все эти мысли пронеслись у Иванушки в голове в одну секунду. И он даже не успел испугаться. Да что там: после событий сегодняшнего дня у него и сил-то не осталось на то, чтобы пугаться. А в следующую секунду его дед отпрянул от колодца — так что согбенная тень пропала из глаз. И место одноглазого купца занял Эрик Рыжий — у которого оба глаза были в целости и горели зеленоватым огнем. Котофей издал короткое мяуканья — но в нем не было ни страха, ни угрозы. Странное дело: на Иванушкиного деда присутствие кота не подействовало никак. Если Эрик и был для кого-то стражем загробного мира, то явно — не для него.
«Да и дедуля той — явно не такой покойник, как все здешние…» — успел подумать Иван. И тут рядом с кошачьей головой снова возникла согбенная тень Кузьмы Алтынова. Иванушкин дед больше не склонял лицо над створом колодца — слава Богу, что не склонял! Вместо этого он медленным, но уверенным жестом показал Ивану: Отстранись!
Иванушка отплыл к противоположную изгибу колодезной стенки, неловко подгребая онемевшими руками и ногами. И его дед тут же кинул что-то вниз — его единственный глаз явно был зрячим.
То есть, это Иванушка в первый момент решил, что его восставший из мертвых дед кинул что-то — какой-то канат с утяжелением на конце. Вроде тех, какие купеческий сын видел как-то раз на представлении в губернском цирке. Вот только — никакой это оказался не канат. Да и откуда ему было взяться тут — в алтыновской усыпальнице? Вниз, к самой воде, выметнулась рука — неимоверно удлинившаяся конечность Кузьмы Петровича Алтынова. Руку эту покрывала такая же темно-коричневая, эфиопская кожа, что и лицо Иванушкиного дедули. И — на этой руке обнаружилось столько локтевых изгибов, что Иванушка мгновенно сбился, когда попробовал их сосчитать. Причем сгибались они в разных направлениях и под неодинаковыми углами — словно это было чудовищное подобие портняжного метра. А то, что Иван Алтынов принял за утяжеление на конце каната, оказалось сжатой в кулак ладонью его деда.
Иванушка услышал, как наверху тревожно замяукал Эрик: котофею тоже явно пришлось не по душе то, что он увидел. Однако абрис кошачьей головы от края колодца не пропал: Рыжий никуда не ушел — ждал, что будет происходить дальше с его хозяином.
— Дедуля, — прошептал Иванушка едва слышно, — да кем же ты был на самом деле?..
И тут же сам себя одернул: почему это — был? Вот он, его дед, здесь и сейчас — не был, а есть! И рука его медленно разжимается, изгибается в предпоследнем локте и простирается прямо к внуку Ванятке!
Непроизвольно Иванушка дернулся, пытаясь увернуться — но только ударился спиной о каменную стену колодца. А затем — рука его деда намертво вцепилась в ворот Иванушкиной рубахи — промокшей насквозь, но остававшейся весьма прочной. По крайней мере, когда купеческий сын дернулся во второй раз, нитки в вороте затрещали — однако не порвались. И — рука деда потянула его вверх.
3
Зина ожидала чего угодно: что возле ворот Духовского погоста будут снова толпиться умирашки, что они вырвались наружу, даже — что они уже бредут в сторон домов на Губернской улице. Но — всё оказалось совсем не так. В розоватом предзакатном свете поповская дочка узрела возле ворот лишь одну фигуру — женскую. И эта однорукая (кукла) женщина была облачена в шелковое платье лазоревого цвета.
Зина споткнулась на бегу и упала, едва успев выставить перед собой руки. Если б ни это, она точно пропахала бы носом грунтовую дорогу перед воротами. При падении поповская дочка содрала кожу на обеих ладонях, и левая её рука мгновенно отозвалась саднящей болью. Зато правая рука вообще не дала о себе знать. Зина поняла, и эту руку поранила, вот только совершенно не ощутила полученной раны.
Кукла с раздавленной головой упала наземь, так что её лазоревое платье расплескалось наподобие крыльев бабочки-махаона. Вывалилась у Зины из полмышки и кукла — добрый молодец, изображавшая Ванечку. И — эта вторая кукла, мокрая насквозь, осталась лежать там, где и упала. В отличие от лазоревой.
Однорукая, с раздавленной головой, кукла в шелковом плате начала вдруг дергаться, как припадочная баба из соседнего с Зининым дома. А потом — перекатилась на бок, на живот и снова на спину. Повторила это еще раз. И еще. И таким вот манером — крутясь быстро и беспрерывно — устремилась к чугунным воротам.
Зина даже не попробовала встать, погнаться за жуткой игрушкой и остановить её. Девушке это даже в голову не пришло. Лежа на грунтовой дороге, поповская дочка только лишь следила, не отрываясь, за перемещением лазоревой. Точнее — за перемещениями обеих тварей в лазоревых платьях. Поскольку большая тоже не осталась на месте — заковыляла навстречу своей кукольной копии.
И, когда они обе очутились возле чугунных створок ворот, кукла с раздавленной головой подскочила вверх — словно её подбросила пружина. А её большая копия просунула голову
