Жил отважный генерал - Вячеслав Павлович Белоусов
– У нас, в столице, в своё время под Кремлём тоже лазали, – успокоил его Кравцов. – Тоже искали. Читали, наверное, про клады белых эмигрантов? Библиотеку Ивана Грозного до сих пор ищут. Сумасшедших и фанатиков хватает. У вас, Николай Петрович, чувствую, конкретная криминальная банда. Здесь не обошлось без организованной операции. Люди серьёзные рыскают под землёй старого города. Ищут большие деньги, вероятно, древние драгоценности. Подземелью и его тайникам следует уделить серьёзное внимание.
Игорушкин помрачнел, забарабанил пальцами по столу, задумался.
– А не оказать ли мне вам помощь, Николай Петрович? – улыбнулся ему Кравцов. – Вызову сюда своих орлов. Пока я здесь косточки грею, они в два счёта разберутся.
– Это чего же? – Игорушкин не знал, радоваться ему или горевать, взглянул растерянно на Колосухина, Ковшова, Шаламова. – Не доверяете, Борис Васильевич?
– Почему сразу? Доверяю – не доверяю. Помочь хочу.
– Справимся сами, Виктор Антонович? – поднял на ноги Колосухина прокурор области.
– Справимся, конечно, но помощь не помешает… – Колосухину давил шею воротник, опять пришлось гримасничать, опять крутить шеей, беда с этими новыми рубашками!
– Вот! – не дал заместителю договорить Игорушкин и метнул взор на Ковшова с Шаламовым.
– А вы?
– Нет сомнений!
– Конечно!
– Так что спасибо за помощь, Борис Васильевич! – приподнялся и поклонился прокурору республики Игорушкин. – Аппарат мой не нуждается в опеке.
– Ты уже и обиделся, – рассмеялся Кравцов.
– С экспертизой бы помогли? – вырвалось у Ковшова. – Спелеологов тоже бы…
Но Игорушкин грозно зыркнул на него, и Ковшов вовремя спохватился.
– О подземельях кремлёвских немного ведомо и мне, – вдруг подал голос архиепископ Иларион, когда тишина воцарилась над столом. – Если позволите, поделюсь своим мнением. Чую, сии знания способствовать будут установлению истины.
– Будем только благодарны, владыка, – кивнул Кравцов старцу. – Николай Петрович, а не угостишь-ка ты нас ещё чайком? Прекрасный чай у тебя готовят!
Страх и слёзы
Вторые сутки, не переставая, сильные боли в ногах и пояснице не давали сомкнуть глаз. Мучаясь, Лавр, привыкший за долгую свою жизнь ко всякому, перепробовал все средства: пошли в ход испытанные примочки, припарки, мази и настойки внутрь. Ничего не помогало.
Скрутило так, что старец уже и стонать не мог. Лежал в углу, близ перекосившейся печурки, древней, как он сам, обшарпанной, со следами былой белизны на впавших боках. Бабка Илария пробовала закрыть его от людских глаз шторкой полотняной, уже и верёвочку наладила, натянула на гвоздях и уже намеревалась задёрнуть, но дед смекнул её уловки, в последний момент поднял глаза из-под лохматых бровей, затряс гневно бородой и заорал ещё сохранившимся хриплым, но грозным когда-то басом:
– Не замай, старая! На миру хочу быть! Мисюрь должен прийтить!
И добавил, переведя дух:
– Подохну, так на глазах!
– Сгинул твой Мисюрь, – злилась бабка Илария, отбегала от шторки, пугаясь Лавра. – Был бы где, давно прибежал. Я всех соседей оповестила. Опять, видать, в подземельях промышлят. Доползается. Доищет. Придавит, как жену его, Марийку!
– Уймись, злыдня! Чего несёшь?
– Непутёвые вы все! Ты сам руку там оставил! Марию подземелье сколечело до смерти! Мальчишки пропадают там день и ночь. Их сгубите!
– Бес попутал старую! – крестился Лавр.
– Чего ищете-то? Полоумные!
– Уймись, говорю, – без сил уронил старец голову на лежанку.
– Златку Донат таскает туда ж! Не дозволю, чтоб последняя радость моя…
Илария залилась слезами, не сдержавшись, убежала в свой угол, махнув на старца рукой и бормоча про себя ругательства. Лавр отворачивается к стенке, стонет. Нет на этих баб никакой управы! Говори им не говори, чтоб язык за зубами держали! А к старости Илария совсем ополоумела.
В доме пусто. На улице жаром убивает. Дверь Илария остерегается лишний раз открывать. Занавеску привесила какую-никакую, а спасает: от мух злющих, воздуха горячего, – старику и так дышать нечем от заразы какой. На Златку, дочку ненаглядную, хоть и приёмную (самой-то когда рожать было, да и врачи упреждали – помрёшь!), с утра покрикивала, если та зазевается у дверей, но Златке не терпится, не сидится, да и надоело слушать шум и гам стариков, унесли её молодые ножки невесть куда. Давно уж не видят её ни Лавр, ни Илария, скучают, заждавшись, а друг от друга скрывают. Девчушка, что стрекоза порхает, подлетит, помелькает ресничками длинными, как бабочка крылышками, коснётся пальчиками прохладными – и враз отлегло от сердца у Иларии и легчает деду, пуще лекаря боль унимают Лавру ладошки Златкины.
– Где Златка-то? – кряхтя, поворачивается он снова в сторону Иларии, трясёт бородой, забыв уже перебранку. – Куда сгинула? Ты куда заслала?
– Да здесь вот бегала, – растерянно обводит глазами комнатку Илария. – Кажись, никуда не собиралась. И мальчишки за ней давно не прибегали, как обычно. Ни Донат, ни Игнашка. Аль ты куда её спровадил?
– Что мелешь, старая? Куда мне посылать?
– Куда, куда? Известно, к Мисюрю своему ненаглядному! – Илария взмахивает худющими руками, возмущается. – Сил моих на вас нет!
– И не думал, – отворачивается старец к стене снова.
Когда особенно тошно, Лавр смотрит слезящимися глазами на почерневшую икону в углу над ним, молится Матери Божьей, заступнице. Да что просить? Уже всё, отпросился. Отвернулся от него и Спаситель. И то! Сколько помогать можно! Сколько себя помнит, столько и болят ноги. С молодости ещё пошло. Последний раз привалило их в подземелье под кремлём с Мунехиным, Мисюрь сам уцелел и его спас, откопал тогда, без врачей даже обошлось. Отлежался. А второй раз не повезло. Один полез, без Мисюря. Нашёл тогда почти совсем заветный тот тайник и к «каменному мешку» подступился, где корону свою Марина схоронила, да угодил в её ловушку. Не видать бы ему белого света больше, но спас его и второй раз Мисюрь, откопал, выволок наружу. Вот с тех пор спину перестал чуять. Постепенно отпускало. Ноги с кровати через полгода спускать начал. Снова заходил помаленьку, за стенки держась. Но под землю – как отрезало! И мысли не появлялись. Какое там! Скоро снова слёг. Ещё год лежмя мучился. Снова заходил с трудом месяцев через семь-восемь. В подземелье больше не лазил. Все свои дела недоделанные надо было кому-то передавать. Не в чести у Лавра останавливаться на начатом. Дед ему завещал тайну ту про польскую панночку, царицу Марину. А тому деду –
