Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов
— А ты видела нож, какой он из себя? — спросил следователь.
— Видела.
— Какой?
— Складной и кривой — словно садовый…
— Если покажу — признаешь?..
— Отчего нет…
Гуленькой показали нож. Она его признала.
— А кому он принадлежит?
— Да Соболихе, она тогда хвасталась ножом, а крючник подарить просил…
— Что дальше?
— Кавалеры были страсть пьяны. Особливо натранбаба-хался любовник Соболихи. Коченогий — мы его прозвали, кутяпый он был да гунявый… а нашей сестре нравился, большой фурор имел… Албеевская и давай с ним закручивать, да шутить, накаливать, значит, а Соболиха злится — страсть! Вот Албеевская и говорит Коченогому — покажи часы… тот показал. Я, говорит Албеевская, себе их на память спрячу — и взяла… Тот говорит: бери, мне Соболиха другие достанет; а Соболиха ругать их — как только возможно. Я, говорит, тебя как поросенка приколю! Зачем, пучеглазая, взяла часы? Отдай! Да так заревновала и такая страшная стала, что Албеевская часы-то скорей отдала — испугалась, слимонилась. Соболиха помалу утихла. Вся компания разошлась. Я тоже. Только это моталась я, моталась и чего-то меня к «Шате» потянуло; иду по другой стороне, уж поздно было, к утру дело шло, слышу — шум, ругня. Гляжу — Соболиха ругается. Я подошла ближе, гляжу, а она в крови запачкана и морда-то тоже припачкана. Ну, думаю, ловко избили и, чтобы самой не наздрючиться, ушла улицей на Печерск. Вот и все, господин следователь.
Гуленькая замолчала и ждала распоряжений. Следователь задавал ей еще массу вопросов, но ничего нового она не показала, и он прекратил допрос, отпустил Гуленькую и вызвал следующего свидетеля…
Глава IV
ТАИНСТВЕННЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Трое таинственных посетителей подвигались к водокачке и от нее они направились к скамье. Они шли уверенно, видимо, хорошо зная дорогу. Когда они стали приближаться к скамейке, шаги их замедлились и разговор стал стихать; двое остановились, а третий, осторожно ступая вперед, направился к намеченному месту. Подойдя как можно ближе, он нагнулся и ощупал скамью; руки его наткнулись на какой то предмет, — это была женщина, она полулежала и от прикосновения сделала усилие приподняться, хрипло застонала и снова ткнулась в скамью.
— Жива, — прошептал третий и подозвал спутников. — Вы вот что, помогите мне ее оттащить отсюда. Сволокем ее к откосу, а то здесь разом заметят.
Те отказались, не желая пачкаться кровью, которая обильно текла из ран женщины.
— Ну, черт с вами, сам справлюсь.
Третий взял раненую, столкнул на землю, взял за ноги, как за оглобли, и потащил несчастную к откосу. Сперва она стонала, но потом смолкла. Голова колотилась о кочки, и сучья драли ее лицо. Наконец он дотащил ее, втащил, повернул головой вниз и бросил. С минуту он простоял за деревом, как будто ждал, что кто-нибудь выйдет посторонний и придется его прикончить. Затем торопливо направился к двум сотоварищам; там он вынул огарок свечи, зажег ее и стал осматривать скамью. По счастливой случайности ни одна капля крови не попала на нее, а вся она обильно смочила платье раненой. На песке также не было следов крови. Следов их ног не было заметно, они мешались с сотнями других. Увидав, что все обстоит благополучно, незнакомцы пошли к выходу, но вышли не из ворот, а махнули через ограду и скрылись по направлению к Подолу.
Раненая лежала неподвижно. Жизнь оставила ее, душа вылетела из бренного тела.
И он спрятался за дерево...
Коченогий на другой день был сильно возбужден, он пьянствовал, угощал товарищей-босяков, что с ним случалось редко, то ругался беспричинно с ними, то вдруг смолкал, и на лице появлялась тень — не то беспокойства, не то грусти. Пьянство продолжалось весь день, и наконец он, нализавшись, мертвецки уснул, а его собутыльники разошлись по домам или, вернее сказать, по притонам…
* * *
Коченогий проснулся в одном из частных ночлежных домов. Он встал ранее всех. Все оборванное царство — еще спало мертвым сном. Он осмотрел себя и увидел на штанах три-четыре пятна крови. Первой мыслью было замыть их; но как это сделать, чтоб не бросилось в глаза?
Кто-нибудь из босой команды мог проснуться и все могло принять очень неприятный для Коченогого оборот. Медлить нельзя — надо было на что-нибудь решиться. Еще пять-шесть минут и все должно закопошиться. Коченогий соображал; хитрая улыбка появилась на его лице; затем он прилег и осторожно, чтобы нельзя было заметить, начал неистово теребить нос и ковырять в ноздрях. Кровь хлынула и закапала и на «спинжак», и на штаны.
В это время начали подыматься головы спящих, послышалось кряхтенье, зевота, вздохи, и вот темнота, грязь, разврат, воровство, убийство, несчастье, горе, все… зашевелилось, стали вставать и готовиться на денное скитанье. Когда проснувшихся оказалось достаточное количество — Коче-ногий приподнялся и с притворным удивлением посмотрел на кровь; потом, как бы сообразив, в чем дело, — выругался и громко сказал: «Надо обмыться, а то, как есть, убивец…»
Держа под носом руку ковшиком, Коченогий направился на двор, — там он взял пригоршню воды и начал обмывать нос, руки, а затем, когда кровотечение остановилось, начал замывать пятна… Многие это видели и не придали особого значения. Но вот к Коченогому тихо подошел не босяк, а какой-то полуоборванец. Он остановился перед ним и тихо сказал:
— Что ты делаешь?
Коченогий вздрогнул, посмотрел на спрашивающего и не признал в нем никого из своих, здешних…
— Видишь, что делаю… да и какое тебе дело?
— Где был вчера ночью? Куда девали босячку? Зачем тащили в откос?
Коченогий побледнел и невольно схватился за нож, спрятанный за пазухой…
— Кровь из носу? А вот эти пятна откуда, засохшие, что на штанах? Я все видел и знаю, как вы ее подкололи… Я говорю тебе, что я не здешний. Я приехал на гастроли и прятался в саду… Голоден и
