Дело глазника - Георгий Персиков
Спустя некоторое время людской поток иссяк, и последним в избу вошел старик. Он низко поклонился собравшимся, на что те ответили ему таким же поклоном. Отец Глеб услышал, что вошедшего зовут Федот. Несмотря на преклонный возраст, он был крепкого телосложения. На босых ногах – холщовые штаны, простая длинная рубаха подпоясана черным кушаком. Худое морщинистое лицо обрамляла седая борода, лоснящаяся от лампадного масла, а из-под кустистых бровей пронзительно смотрели черные глаза. Держался Федот прямо и уверенно, и его цепкий взгляд сразу упал на Глеба.
– А, у нас гости! – обратился он к священнику. – Что ж, вам и псалмы начинать!
Отец Глеб, нисколько не смутившись, встал с лавки, прочистил горло и, перекрестившись, басовито запел первый псалом Давида:
– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе; но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь. И будет яко древо насаженное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет; и вся, елика аще творит, успеет.
Тем временем Федот вышел на середину комнаты, бросил косой взгляд на отца Глеба и сказал:
– Братья и сестры! Давайте помолимся за всех, кто истинную веру не понял и не принял!
Собравшиеся принялись монотонно читать молитву, отчего слова отца Глеба утонули в гуле нестройных голосов. Однако он не сдавался и продолжал:
– Не так – нечестивые, не так: но они – как прах, возметаемый ветром с лица земли. Потому не устоят нечестивые на суде, и грешники – в собрании праведных.
Федот стал обходить по кругу молящихся, сопя и дуя каждому в лицо. Покончив с обрядом испускания духа, он прервал отца Глеба:
– Спасибо, брат, достаточно. Я продолжу. – И выйдя в центр комнаты, громко, почти радостно запел: – Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною…
Отец Глеб вдруг с удивлением понял, что старик поет псалом на мотив песни «Ах вы, сени, мои сени». Тут все собравшиеся хором подхватили псалом-песню, и дальше началось интересное – Федот, продолжая петь, затрясся всем телом, а потом и вовсе заскакал по избе. Народ также начал прыгать, кто-то в экстазе повалился на пол. Какой-то мужик начал неистово кружиться, как юла, хрипя и брызжа слюной. Было слышно сквозь всеобщий гвалт, как во дворе завыл пес, как бы участвуя во всеобщем безумии.
Отец Глеб изумленно смотрел на корчащихся людей, потом взглянул на старика – Федот уже не пел, а что-то сбивчиво бормотал, изо рта его шла пена, глаза закатились. На мгновение отцу Глебу показалось, что он у себя в больнице, где всех буйнопомешанных вдруг поместили в одну палату. Глядя на радеющих с интересом и ужасом одновременно, он с содроганием подумал: «Неисповедимы пути Господни. Как только додумались люди до такого? Однако, может, они со своей простой и наивной верой ближе к Христу, чем я?»
Он подошел к Федоту и среди бессвязного потока слов смог разобрать: «Звонарь… убил…» Решив взять инициативу в свои руки, отец Глеб завершил псалом:
– Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима: тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение; тогда возложат на алтарь Твой тельцов.
Как только прозвучали последние слова, общее исступление закончилось так же внезапно, как и началось. Люди, кланяясь старику и друг другу, стали расходиться. Вскоре в избе остались лишь Федот и отец Глеб.
– Пойдемте чаю попьем, – пригласил старик.
Они сели на лавку у стола в углу, дверь открылась, и мужик, что стоял на дверях, внес самовар. Налив чай в цветастую фарфоровую чашку, Федот протянул ее отцу Глебу со словами:
– Что же вы не радели со всеми?
– Да, видимо, не созрел я еще, – ответил тот, принимая чашку, – учусь ведь только.
Федот улыбнулся и, положив в рот кусок колотого сахара, тихо сказал:
– Дальше можете не притворяться. Вижу, что вы из полиции. Нет-нет, не надо ничего объяснять. Мы уже привыкли к таким гостям. Вот, примите.
С этими словами старик достал из-за пазухи кошель, вытащил оттуда несколько ассигнаций и положил на стол перед отцом Глебом. Тот поставил чашку, медленно отодвинул деньги и ответил:
– Все так, да не так. Я действительно священник, а полиции помогаю лиходея искать, черную душу, что страху навел на Энск. Может, слышали? Есть мысль такая, не из вашей ли паствы он может быть?
– Слышал я про ужас этот. А почему вы думаете, что он из наших?
– У всех жертв вырваны глаза. Вот мы и подумали – а что, если преступник неправильно истолковал стих от Матфея?
– Это который?
– Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его.
Федот задумался, затем покачал головой:
– Нет, у нас такого толкования нет. Ну а если кто так и измыслил по своему недоразумению, то тут я не ответчик. Однако во время радения дух на меня находил, видения были да круги перед глазами плясали, как радуга. А что я там бормотал навроде детской потешки – не расслышали вы?
– Что-то про звонаря было…
– Хм, есть звонарь у нас. Человек он сурьезный, да вот как овдовел, так совсем голову потерял от горя, пить стал сильно. Так что проверьте его, чем черт не шутит.
Отец Глеб допил чай, поблагодарил, попрощался и пошел к выходу, надевая скуфью. Уже у дверей он вдруг повернулся и сказал:
– Мне бы списочек общинников ваших получить надобно, иначе сам становой пристав всех допрошать будет!
Федот, уже было обрадовавшийся уходу отца Глеба, вдруг погрустнел, однако согласно кивнул:
– Будет вам список, но всех баб да мужиков трясти без разбору – труд напрасный!
– Это почему же?
– А вот почему: ты видению моему поверь лучше! Дух ведь на меня снизошел, такое зря, без причины-то, не бывает! Круги яркие да цветные, как радуга Господня, светлая-светлая! А слова, словно ребенок говорит, как ангел Божий. Ты точно не расслышал больше ничего, кроме как про звонаря? Не помнишь?
– Нет, уж больно неразборчиво говорил ты тогда. Надо было поближе к тебе подойти. Но про звонаря – что он убил, точно слышал!
Глава 14
Нестор Барабанов длинными шагами несся по замерзшей уличной грязи, как страус по саванне.
