Юлиан Семенов - Горение. Книга 4

Богров ответил не сразу — он просчитывал, как лучше оступить: обидеться, сыграть недоумение или пустить в ход свое обаяние и юмор. Стремительная логика провокатора подсказала ему, что обижаться сейчас нельзя: вдруг Николай Яковлевич поднимется и уйдет? Тогда комбинация, коронная его комбинация с вхождением в боевую группу террора, провалится. Недоумение не прозвучит, боевики — люди однозначные, они штучек не принимают, это с Кулябко можно играть, охранка — сентиментальна, агента бережет, где их сейчас найдешь, особенно из мира интеллигенции?!

— Куда уж доверять мне, — усмехнулся Богров, остановившись на «версии юмора». — Барич, жид крещеный — что конь леченый, горя не хлебал, побегов с каторги не имеет…

— Вы плохо ответили мне, — сказал Щеколдин. — Не рекомендуй вас достойные товарищи, я бы мог заподозрить в вас двойное дно.

Богров дрогнул, не сдержался:

— Что вы подразумеваете под «двойным дном»?

— То самое, — еще круче нажал Щеколдин.

— Вы не имеете права оскорблять меня такого рода подозрением.

— Ответьте мне, — словно бы пропустив слова Богрова, гнул свое Щеколдин, — при каких обстоятельствах была арестована киевская группа анархистов-интернационалистов-коммунистов во главе с товарищами Рощиным и Нечитайло?

— Я думаю, их выдал провокатор.

Выдал их он, Богров. Именно поэтому вариант ответа был у него готов, выверен интонационно, мотивирован.

— Вы были членом этой группы?

— Да.

— Значит, вы знаете всех, кто входил в организацию?

— Почти. За полгода перед провалом мы разбились на пятерки.

— У вас есть подозрения на кого-либо?

— Нет.

— Кто избежал ареста?

— Я, в частности.

— Чем вы это объясните?

— Благородством моих товарищей по борьбе с самодержавием. Никто из них не назвал меня.

— Кого еще не взяли?

— Не знаю… Точно — во всяком случае — не знаю… Кажется два человека из пятерки Нечитайло ушли благополучно за границу…

— Их имена вам известны?

— Нет.

— У вас в организации было обговорено заранее, чем карается предательство?

— Нет… Это, по-моему, само собою разумеется.

Щеколдин покачал головой:

— Отнюдь. Товарищи социал-демократы ограничиваются тем, что оповещают в своей прессе о провокаторстве открытого ими агента охранки и предупреждают остальных от общения с выродком… Мы же, как вам, должно быть, известно, караем измену смертью… Вы знаете об этом?

— Я слыхал… Но кое-кто ушел от возмездия, Николай Яковлевич.

— Татаров не ушел. Лысков не ушел. Потапчук не ушел. Гринберг не ушел… Никто никуда не денется, вопрос времени… Вы, кстати, готовы к тому, чтобы — в случае, если мы примем ваше предложение о терроре, — подписать добровольное обязательство казнить провокатора, коли в этом возникнет нужда?

— Конечно.

— Как, по-вашему, товарищ Богров, кто сейчас в России является самым главным врагом революции?

— Министр юстиции… Щегловитов…

— А отчего не царь? — медленно приблизившись к Богрову, прошептал Щеколдин. — Вы боитесь поднять руку на царя, Дмитрий Григорьевич?

— Я… Я не боюсь поднять на него руку… Но это…

Щеколдин откинулся на спинку стула, усмехнулся:

— Вы готовы на смерть, товарищ Богров? Или думаете, что вам удастся избежать ареста сатрапов после центрального акта?

— Конечно, я мечтал бы избежать ареста, Николай Яковлевич, я не смею лгать… Но, полагаю, коли чаша смерти уготована мне, я найду в себе силы испить ее достойно.

— Почему вы назвали Щегловитова, а не Столыпина?

— Потому что Столыпин… Его так охраняют после всех покушений… Столыпин есть Столыпин.

— А вы готовы к тому, чтобы убить его?

— Да, если партия социалистов-революционеров, истинно народная партия, возьмет этот акт на себя, научит меня действию, организует слежение за премьером, выделит мне помощников и руководителя, продумает вопрос возможного спасения…

— Партия не приемлет такого положения, при котором ей ставят условия, товарищ Богров: однозначное «да» или «нет», «готов» или «не могу».

— Я ведь сам искал вас, Николай Яковлевич, я сам просил Егора Егоровича устроить мне встречу с вами…

— Молодость, порыв, желание революционного аффекта, всяко бывает… В казино часто играете?

— Ни разу не играл…

— Зря. Сегодня в девять встретимся у входа… Успеете добраться до Монте-Карло?

— Ежели дождь кончится…

— Хорошо… В девять… Меня не ищите, я сам вас найду.

— До встречи, Николай Яковлевич, — ответил Богров.

Он успел приехать к девяти, постоял возле входа, освещенного ярким светом газовых фонарей; Николая Яковлевича не было; по-прежнему моросил дождь, словно бы процеженный сквозь сито; воробьи, однако, гомонили совсем по-летнему, как в мае на Крещатике; пошел через мокрый парк в кафе, заказал перно, выпил, не разбавляя водою, ощутил во рту вкус и запах мятных капель — как только французы хлещут эту гадость с утра и до вечера? «Откуда он узнал про выдачу Рощина? — в который уже раз спрашивал себя Богров, наново анализируя разговор с Николаем Яковлевичем. — Они ничего не могут знать обо мне, ведь я говорил только с Кулябко, рапорта в тот раз не писал, дело было срочное, вечером я рассказал, где будет сходка, а ночью всех взяли. Если бы родилось подозрение, оно бы родилось тогда, три года назад, а я потом встречался с Рощиным, после его побега, он no-прежнему верил мне, нет, нет, у них не может быть подозрений, Кулябко говорил, что если он узнает об опасности, грозящей мне от „товарищей“, то сразу предупредит, чтобы я мог скрыться… Если я доведу операцию с проникновением в террор до конца, тогда я стану первым… Кулябко прав. Хотя нет, это будет мое дело вместе с фон Коттеном, а не с Кулябко. Жаль, Кулябко более искренний человек, в нем нет барства, а Коттен все-таки сноб, хозяин… »

Богров вздрогнул, даже голову втянул от ужаса, когда ощутил у себя на плече тяжелую руку; стремительно обернулся: над ним стоял Щеколдин в мокром реглане; лицо доброе, глаза светятся улыбкой:

— Пошли, Дмитрий Григорьевич, простите, что припозднился, глядел, не топают ли за вами, тут ведь охранка тоже довольно игриво работает… Вы, к счастью, чистый, а для нашего дела, особенно будущего, какое вы предлагаете, сие — самое главное.

До казино добрались быстро; Щеколдин не произнес ни слова (ротмистр Асланов особенно отмечал в своем агенте прекрасную особенность: давить жертву не столько словом, сколько молчанием, средоточием, паузой).

Купив жетонов для игры в рулетку, Щеколдин спросил:

— У вас сколько денег с собою?

— Пятьдесят франков.

— Отец не субсидирует?

— Мне неприятно брать его деньги…

— Отчего?

— Покуда русский народ живет в нищете, стыдно барствовать.

— Барствуют иначе, Дмитрий Григорьевич… Покупайте жетоны, я хочу поглядеть вас в деле…

Они прошли в зал; было здесь сумрачно, низкие зеленые абажуры высвечивали одно лишь изумрудное сукно рулеток; было их здесь восемь, вокруг каждого стола тесно толпились люди; все вроде бы и молчали, однако в огромном зале слышался постоянный тревожный гул голосов, будто на бирже, за момент перед тем как начаться буму. Крупье восседал возле каждого стола как на троне, расставлял по номерам жетоны, словно дирижер, лихо манипулируя своей палочкой.

Щеколдин протолкался к тому столу, где ставки были самые высокие, минимальная — двадцать франков; три игры наблюдал — лицо каменное, бесстрастное; один только раз глянул на Богрова, когда дама с серебряными кудряшками сняла крупный выигрыш, что-то около двух тысяч.

Когда до начала шестой по счету игры осталось несколько мгновений и большинство ставок уже было сделано, Щеколдин сказал Богрову:

— Поставьте все свои деньги на цифру четыре, вы выиграете.

Сам же поставил на семь и на тридцать два, пополам с тридцатью тремя.

Фишка остановилась на тридцати трех; крупье подвинул своей палочкой щеколдинский выигрыш, более трехсот франков; сдержанно поблагодарил, когда Щеколдин бросил ему через стол чаевые за хорошую игру — жетон в пять франков.

— У вас было предчувствие, что проиграете? — спросил он Богрова.

— Я доверился вам.

— Держите, — сказал Щеколдин, — здесь двести франков. Попробуйте теперь сами.

Богров пожал плечами:

— Я не могу принять ваши деньги, Николай Яковлевич.

— Это наши деньги, — ответил Щеколдин. — Я имею в виду не наш совместный выигрыш, а нечто совершенно другое, думаю, вы понимаете меня?

— Вы хотите сказать, что эти деньги принадлежат не нам?

— Именно это я и хотел сказать.

— И те, кому они принадлежат, хотят, чтобы я проиграл их?

— Те, кому они принадлежат, хотят видеть, как вы играете.

— Игра должна кончиться выигрышем, Николай Яковлевич, это — закон, здесь я не выиграю, каждый живет своей методой.

— Так я не держу вас, идите к любому столу…