Эллис Питерс - Послушник дьявола
— Ты остаешься здесь, в приюте? — спокойно спросил Хью, глядя на юношу. — Аббат послал тебя сюда на служение?
— Да, милорд. Пока меня не призовут в аббатство, я буду здесь. — Это было произнесено не как простая констатация факта, а со значением, подчеркнуто, словно он, Мэриет, ощущает себя уже давшим обет и его удерживает здесь не только долг повиноваться, но и собственная воля.
— Хорошо! Значит, мы знаем, где тебя найти, если будет нужно. Ладно, продолжай спокойно трудиться, но, если аббат велит, явишься в мое распоряжение.
— Да, милорд. Конечно, — ответил Мэриет, повернулся кругом с каким-то грустным достоинством и стал подниматься по склону к калитке в плетеной ограде.
— Отдаю должное выдержке, которую ты проявил, не сказав ни слова. Зато теперь, полагаю, будешь ругать меня, что я так грубо обошелся с твоим птенцом, — вздохнул Хью, когда они с Кадфаэлем ехали в сторону предместья.
— Нет, ругать не буду, — честно признался Кадфаэль. — Мэриет и правда временами раздражает. Не закроешь глаза и на то, что подозрения скапливаются вокруг него, как по осени паутина вокруг кустов.
— Это тот самый человек, и Мэриет знает это. Он все понял, как только вытащил граблями сапог с ногой. Именно это, а не просто ужасная смерть какого-то незнакомца, потрясло его так, что он едва не обезумел. Он знал — совершенно определенно знал, — что Питер Клеменс мертв, но так же определенно не знал, что стало с телом. Ты согласен?
— Увы, я тоже так думаю, — печально отозвался Кадфаэль. — Но надо же случиться, что по иронии судьбы Мэриет привел свою компанию прямо сюда, а ведь он хотел только найти для этих бедняг топливо на зиму. Кстати, она совсем уже на пороге, если мой нюх меня не обманывает.
Воздух действительно стал тихим и холодным, а небо нависло над землей свинцовыми тучами. Зима задержалась в пути, но была уже совсем близко.
— Прежде всего, — продолжал Хью, возвращаясь к главной теме, — нам нужно как-то увязать коня и эти кости. Поскольку все в доме Аспли видели гостя и провели вечер в компании с ним, они должны узнать его украшения, как бы их ни попортил огонь. Пожалуй, я пошлю за Леориком, пусть приедет и скажет, узнает ли он кольцо и крест своего гостя. Если его мысли начнут разлетаться и дико метаться — знаешь, как бывает, когда запустишь в голубятню разъяренного кота, — может, нам и удастся подобрать перышко-другое.
— А я бы не стал этого делать, — возразил Кадфаэль серьезно. — Не говори никому ни слова, дай всем успокоиться. Пусть станет известно, что мы нашли покойника, но не больше. Если ты выдашь слишком много, тот, кому есть что скрывать, убежит и окажется вне досягаемости. Пусть думает, что все в порядке, и тогда можно будет застать его врасплох. Не забывай, свадьба старшего сына назначена на двадцать первое число этого месяца, и за два дня до этого весь клан, соседи, друзья и прочие соберутся у нас в странноприимном доме. Пусть съедутся, и они все будут у тебя в руках. К тому времени мы найдем способ отделить правду от лжи. А относительно доказательств того, что это действительно Питер Клеменс, — я-то в этом не сомневаюсь! — не говорил ли ты мне, что каноник Элюар намеревался заехать к нам по пути из Линкольна, оставив короля возвращаться на юг без него?
— Верно, Элюар собирался так сделать. Он очень ждет новостей, чтобы передать их епископу в Винчестере, но хороших новостей у нас нет.
— Если Стефан рассчитывает провести Рождество в Лондоне, каноник вполне может оказаться здесь раньше, чем все съедутся на свадьбу. Элюар хорошо знал Клеменса — они оба из самого близкого окружения епископа Генри. Он будет самым лучшим свидетелем для тебя.
— Ладно, пару недель Питер Клеменс может подождать, ему теперь это безразлично, — скорчив гримасу, согласился Хью. — А знаешь, Кадфаэль, что самое странное в этой запутанной истории? У него ничего не украли, все сожгли вместе с ним. При этом погребальный костер складывал ведь не один человек и даже не два. Нельзя ли из этого заключить, что, хотя все было сделано с целью скрыть убийство, кто-то строго-настрого запретил брать даже самую мелочь? А те, кому он приказывал, боялись его — или по крайней мере слушались — больше, чем жаждали колец и крестов.
Это была правда. Кто бы ни распорядился сжечь Питера Клеменса, он сделал все так, что никому и в голову не могло прийти, будто эта смерть — дело рук обычных разбойников и грабителей. Если этот человек надеялся таким образом отвести подозрение от себя и своих людей, он совершил ошибку. Однако безупречная честность значила для него больше, чем безопасность. Убийство входило в разряд ужасных, но понятных поступков, а вот допустить ограбление мертвеца он не мог.
Глава девятая
Ночью ударил мороз, предвещая целую неделю холодов. Снега не было, жгучий восточный ветер гулял по холмам, лесные птицы перебирались ближе к жилью, где им могли перепасть крохи со стола человека, и даже лисы прокрадывались ближе к городу. Так же повел себя и некий неизвестный, который иногда, как хищник, таскал одну-другую курицу из загона или кусок хлеба из кухни какого-нибудь отдаленного дома. Городским властям от хозяев усадеб, расположенных вблизи границ с предместьем, стали поступать жалобы на кражи из амбаров, стоявших вне оград, и из курятников, причем виноваты в этом были вовсе не лисицы или другие хищные звери. Один из жителей Долгого Леса принес в город даже рассказ об убитом месяц назад и выпотрошенном олене, что свидетельствовало о наличии у мародера хорошего ножа. Теперь холод гнал тех, кто скрывался в диких местах, ближе к городу: можно было проводить ночи в хлеву или сарае, где все-таки теплее, чем в открытом лесу.
Король Стефан этой осенью задержал при дворе шерифа Шропшира, приехавшего к Михайлову дню отчитаться, как обычно, о положении дел в графстве, а потом взял его с собой, когда отправился к графу Честерскому и Вильяму Румэйру в Линкольн, так что дело о разорителе курятников вместе с другими делами о нарушении мира и порядка во владениях короля попало в руки Хью.
— Вот и ладно! — сказал Хью. — Все равно хорошо бы без помех закончить дело Клеменса, раз уж оно зашло так далеко.
Он хорошо понимал, что, если он хочет сам довести его до конца, у него остается не слишком много времени, потому что король рассчитывал быть к Рождеству обратно в Вестминстере, а значит, и шериф может вернуться в свое графство буквально через несколько дней. А лесной дикарь орудовал на восточном краю леса, что вызывало у Хью интерес по ряду причин совершенно иного рода.
В стране, измученной гражданской войной, где трудно было сохранить законность и порядок, всякий дурной поступок приписывался какому-нибудь беглецу, прячущемуся в диком лесу, и такое предположение часто оказывалось верным. Хью не питал особых надежд и был очень удивлен, когда один из его сержантов, торжествуя, доставил в тюрьму замка вора, обкрадывавшего недостаточно осторожных жителей предместья. Торжество было вызвано не личностью пойманного — именно такого и ожидали, — а тем, что у него нашли кинжал с ножнами. Это свидетельство его злодеяний сержант и передал Хью. На кинжале оставались еще следы запекшейся в пазах клинка крови — видать, чьей-либо курицы или гуся.
Это был очень красивый кинжал, с украшенной крупными камнями рукояткой такой формы, чтобы кинжал удобно было держать в руке; металлические ножны были обтянуты тисненой, некогда цветной кожей, теперь почерневшей, потерявшей краски, а возле острия совсем стершейся. На ножнах еще висел кусок тонкого кожаного ремешка. Хью уже видел раньше петлю, к которой этот кинжал или его собрат, очевидно, крепился.
Войдя в теплое помещение внутренней тюрьмы замка, Хью бросил быстрый взгляд вокруг и приказал стражнику:
— Давай его сюда.
В очаге горел хороший огонь, и рядом стояла скамья.
— Сними с него цепи, — велел Хью, только глянув на развалину, которая некогда была крупным мужчиной, — и пусть сядет к огню. Если хочешь, стереги его, но сомневаюсь, чтобы он попытался бежать.
Пленник мог бы выглядеть внушительно, если бы на его крупных, длинных костях сохранились мускулы, но он был совершенно истощен, и, несмотря на наступившую зиму, на нем не было ничего, кроме жалких лохмотьев. Наверное, он был не стар, об этом говорили его глаза и спутанные бесцветные волосы, да и его руки и ноги, хоть и невероятно худые — одни кости, обтянутые кожей, двигались, как у молодого. Оказавшись у огня и согревшись после сильного мороза, он раскраснелся и даже как будто распрямился, став почти своего обычного роста. Однако голубые глаза на лице с ввалившимися щеками по-прежнему с немым ужасом смотрели на Хью. Он был похож на попавшего в ловушку дикого зверя, который весь напрягся в ожидании удара. Не переставая, он тер запястья, с которых только что сняли тяжелые цепи.
— Как твое имя? — спросил Хью настолько мягко, что человек, застыв, уставился на него, боясь поверить, что к нему обращаются таким тоном.
