Курт Ауст - Второй после Бога
– In nominee Patris, et Filii, et Spiritus Sancti, – произнес он звучным певучим голосом. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. – Этот голос прокатился по всей маленькой церкви, прикоснулся ко всем предметам и ко всем фигурам, изображенным на картине, Олав Святой в нише выпрямился. Я тоже невольно выпрямился, пауки в углах, жучки в скамьях, мухи – все замерли и слушали нунция.
С бутылкой в руке нунций ходил от стены к стене, брызгал из бутылки на каменные стены и произносил по-латыни:
– …привел он меня обратно к дверям храма, и вот из-под порога храма течет вода на восток… – Его чистый голос красиво звучал в церковном пространстве, и меня начало трясти. – И всякое, живущее существо, пресмыкающееся там, где войдут две струи… сделаются здоровыми… Аллилуйя, аллилуйя!
Он дошел до алтаря, остановился на низких каменных ступенях, побрызгал из бутылки на каменный стол и наконец обернулся ко мне. Поднял глаза к потолку, но ничего не сказал. И воздел руки в молитве.
И тут произошло то, что потом я счел предназначенным только для меня. Солнечный лучик, словно живое существо, наделенное собственной волей, нашел путь, отыскал ничтожный просвет в низких тучах, пробежал мимо камней и скал возле церкви, скользнул между тяжелыми от дождя ветвями деревьев и наконец заглянул через среднее окно в церковь, где он упал на роспись и осветил ее образы. Это длилось одно мгновение, даже меньше, и было так мимолетно, словно этого и не было, но я успел все увидеть. Я увидел женщину, Деву Марию, сидевшую с младенцем на руках, она была исполнена гордости за своего сына, и она смотрела на меня. Это длилось короче, чем один удар сердца, но в то светлое мгновение она смотрела на меня!
Нунций этого не заметил, он не принимал в этом участия и ничего об этом не знал. Это произошло за пределами его мира.
– Аллилуйя, – тихо сказал я и вышел из церкви.
Дождь превратился в изморось, но тучи по-прежнему висели над землей плотной серой массой, даже на юго-востоке, где пряталось утреннее солнце.
– Она хотела мне что-то сказать, – пробормотал я в замешательстве. – Дева Мария смотрела на меня, она хотела мне что-то сказать. – Как и на Люндёёйене несколько лет назад, когда мы были в Ютландии.
Я спустился на берег, ополоснул лицо и, присев на корточки, оглядел бухту. Потом проверил, надежно ли привязана лодка, и наконец вернулся к церкви и сел под развесистым дубом, под которым земля была совершенно сухая. Что она хотела сказать мне?
В ветвях копошились мелкие птахи, с листьев на меня падали капли, но вообще все было тихо, почти мрачно. И я вдруг с удивлением подумал, что этот остров всегда был местом, где, как говорится, все было или – или.
Или здесь никого не было, словно людей вообще не существовало, как, например, сегодня и вообще большую часть года. Или в середине лета на него обрушивался прибой человеческой жизни с ее молитвами и слезами, которые смешивались с пением псалмов и возносимыми к Творцу молитвами. Позже, когда источник Олава Святого стал творить чудеса, исцеляя больных людей, очищать их от греха и скверны, здесь звучало громкое пение псалмов и крики “аллилуйя”. Постепенно пиво и бренневин потеснили флюиды Олава Святого, и мы услышали старые песни, часто более смелого содержания, особенно с наступлением ночи, по-прежнему под аккомпанемент плача тех, кому не удалось очиститься, и невнятного рева выпивших. На другой день люди исчезали, а с ними и многие звуки, и остров снова был предоставлен самому себе, деревьям, птицам, косулям, дождю, стекавшему по скалам. Тишине самой природы.
Иногда я пробирался через остров к Разбойничьей пещере – не настоящей – и собирал на скалах птичьи яйца. Несколько раз я собирал их вместе с Нильсом. Потом мы разводили костер, пекли яйца на плоском камне и наслаждались одиночеством, недоступные глазу хозяина.
А порой, когда мы возили товары, нас сюда загоняла непогода, именно так я впервые встретил Томаса Буберга. Ветер и волнение на море грозили унести нас на север за цепь островов, закрывавших внутреннюю бухту, мы были вынуждены искать укрытия и пристать к берегу.
Я достал новый нож, лоскут кожи и начал оборачивать ею ручку.
Святая вода. У нунция в бутылке была святая вода! Этой водой паписты кропят, чтобы очистить от греха и благословить все, чего она коснется. Эту святую воду он повсюду носил с собой. Как это раньше не пришло мне в голову? Я вытащил из ножен мой старый нож, чтобы продолжить обстругивать ручку. Значит ли это, что нунций чист от греха и вины, что он благословил Юстесена, а вовсе не убил его? Значит ли это, что моей шее не угрожает никакая опасность? Мне очень хотелось думать, что все так и есть, но верить этому я боялся. Это было слишком хорошо, чтобы быть правдой.
Однако, если это все-таки так, тут же возникает другой вопрос: кто, в таком случае, отравил Халвора Юстесена?
Я знал, что Томас сказал бы мне на это:
“Человек не должен уходить от ответственности. То, что он знает, он знает. И должен действовать, исходя из этого”.
Так сказал бы Томас. Но Томаса здесь не было.
Кожаный лоскут соскользнул с ручки, я чуть не порезался, а потому размотал его. С одной стороны его края по всей длине были сшиты кожаным шнуром. Юнкер Стиг посоветовал мне разрезать шнур и расправить лоскут, когда я буду обматывать им нож. Точно, тогда держать его было бы намного удобнее. Нехотя я признался, что это хорошая мысль, и начал вытаскивать шнурок из дырочек, в которые он был продернут. С каждой дырочкой выдергивать шнур становилось все легче, он легко поддавался, я помогал себе ножом, и все шло само собой. Пальцы работали, а я следил глазами за полетом ласточек над морем, наконец я отрезал часть шнура и сложенный вдвое кожаный лоскут немного приоткрылся, я положил его на землю, приоткрыл больше и увидел какие-то буквы… Я смотрел на воду и…
Буквы!
Мои пальцы замерли, а глаза впились в лежавшую на земле полоску кожи. Она снова сложилась и во влажной траве была похожа на маленькую змейку. Наморщив лоб, я поднял ее и развернул. И от удивления разинул рот. Буквы. Цифры. Волнуясь, я начал выдергивать остаток шнура как сумасшедший, резал его, если он закручивался, наконец я развернул лоскут, расправил и уставился на него. Внутри он весь был покрыт буквами, среди них попалось и несколько цифр. На обеих половинках.
Я прочитал до конца левую строчку и начал читать сверху правую.
Какая-то галиматья. Я ничего не понял. Меня затошнило, мне пришлось встать и постоять, согнувшись, пока не улегся бушевавший у меня в голове смерч. Отравленный Халвор Юстесен держал в руке какой-то шифр! Единственное, что я понял из этих букв, что это зашифрованное письмо.
Для одного утра новостей было слишком много. Мой мозг не мог все это переварить. Неожиданно на меня свалилось слишком много сведений, но я не знал, как ими воспользоваться. У меня защипало в горле, и мне захотелось плакать. Я был готов упасть на колени и молить Бога, чтобы Он прислал сюда Томаса Буберга так быстро, как его сможет донести лошадь, но вместо этого я в каком-то помрачении спустился к воде и прошелся под дождем, пытаясь выкинуть все из головы. Все, что знал и помнил.
Как будто должен был начать все сначала – с убийства, с влюбленности, с детства, с жизни. Все – с первого дня.
Хватит ли у меня на это сил?
Глава 16
Когда я вернулся, нунций стоял в дверях церкви, я достал из лодки корзину с едой и поднялся к нему.
– Рассказывай! – сказал он.
– Простите? – Я растерялся. – Что я должен вам рассказать?
– О церкви, о фронтале. Все.
– Что такое фронталь?
– Изображение перед алтарем, там корабль и…
– А-а, картина!
Нунций сердито посмотрел на меня, потом вздохнул про себя, очевидно, смиряясь с моим невежеством.
– Ну да, “картина”. Там еще изображен корабль, что это означает?
Фронталь, вот, значит, как называется плита с написанным на ней кораблем, передняя часть алтаря, – фронталь… а я-то думал, что это латинское слово, обозначающее украшение, которое надевают на лоб лошади. Я попытался представить себе этот фронталь. На нем было пять изображений, одно большое в середине – Христос на кресте, вверху слева – Дева Мария с младенцем, справа – Олав Святой на троне, внизу слева – корабль, терпящий бедствие, а справа – маленькая церковь.
– Что означает этот корабль?
Конечно, я знал, что означает это изображение, потому что много раз слышал эту историю, наверное, каждое лето, с тех пор как научился ходить.
– Очень давно, говорят, что это случилось много-много лет назад, – начал я, – у нас во фьорде один корабль попал в сильный шторм. У него сорвало парус, весла разломились, как щепки, а когда большая волна сломала и руль, капитан и все его люди поняли, что дело идет к гибели корабля и к их верной смерти. Они упали на колени и стали молиться Богу, и капитан обещал, что, если они доберутся до берега живыми, он построит церковь на том месте, где его нога ступит на твердую землю. И все его люди слышали это и обещали, что они тоже внесут свою лепту в строительство церкви, если только переживут этот шторм. – Я показал нунцию на бухту. – Говорят, что шторм пронес их между островами прямо во внутреннюю бухту, сюда, в самое лучшее укрытие от бури во всем Осло-фьорде. Ни люди, ни груз с этого корабля не пострадали. И еще до того, как корабль пошел дальше, команда построила церковь в честь Олава Святого.
