Оливер Пётч - Дочь палача
Якоб Шреефогль рассказал, что через несколько дней в Шонгау приедет княжеский управляющий, чтобы огласить приговор. До этого времени следовало найти виновного, так как у советников не было ни желания, ни денег, чтобы кормить управляющего и всю его свиту дольше, чем это потребуется. Кроме того, секретарь Лехнер всеми правдами стремился успокоить город. Если к приезду Его сиятельства Вольфа Дитриха фон Зандицелля не воцарится мир, это существенно подорвет авторитет Лехнера в Шонгау. Значит, в их распоряжении было три, самое большее четыре дня. Столько требовалось солдатам и прислуге, чтобы добраться из далекого имения в Тиргауптене до города. Стоило управляющему только появиться здесь, и тогда ни он, ни палач, ни сам господь не в силах будут спасти Марту Штехлин.
Симон съел последнее яблоко и пошел через оживленную площадь. Ему то и дело приходилось обходить служанок и крестьянок, толкавшихся у лотков с мясом, яйцами и морковью. Некоторые тоскливо глядели ему вслед. Не обращая на них внимания, Симон свернул в Куриный переулок, где жили приемные родители Софии.
Рыжая девочка больше ему не попадалась. Он был уверен, что она знала больше, чем говорила. Она каким-то образом являлась ключом к тайне, хотя он пока не выяснил точно, что за роль она во всем этом играла.
Симон добрался до маленького домика, втиснутого между двух здоровенных мастерских. Но там его ждало разочарование. София не появлялась здесь уже два дня. Приемные родители понятия не имели, куда она подевалась.
– Дрянная девка, творит что пожелает, – проворчал ткач Андреас Данглер, которому девочку отдали на попечение после смерти родителей. – Когда она здесь, то проходу нам не дает, а как работать нужно, так шатается где-то в городе. Я уже жалею, что подписался на это дело.
Симон с удовольствием напомнил бы, что Данглер получает за Софию неплохое жалованье от города. Но он только кивнул.
Андреас продолжал жаловаться:
– Я не удивлюсь, если окажется, что она с ведьмой заодно, – он сплюнул. – Мать ее такая же была, жена кожевника Ганса Хермана. Сначала мужа в могилу свела своим колдовством, потом сама померла от чахотки. Девка вечно упрямится, во всем хочет быть лучше всех и не желает с нами, ткачами, за один стол садиться. Теперь получила по заслугам!
Он прислонился к дверному косяку и пожевывал щепку.
– Будь моя воля, я бы ее сюда и не пустил больше. Может, она и убралась подальше, пока ее к Штехлин не подсадили.
Пока ткач сетовал не переставая, Симон уселся на тачку с навозом возле дома и глубоко вздохнул. Он понимал, что топчется на одном месте. Больше всего ему сейчас хотелось хорошенько врезать Данглеру, но вместо этого он перебил его ругань:
– Ты ничего в последнее время не замечал за Софией? Чего-нибудь необычного?
Андреас осмотрел его с ног до головы. Симону понятно было, что ткачу он казался щеголем. В высоких кожаных сапогах, зеленом бархатном кафтане и с модно остриженной бородкой юноша выглядел как изнеженный горожанин из далекого Аугсбурга. Отец был прав. Это место не для него – и он не пытался даже вида создать, будто все иначе.
– Чего она тебя так заботит, знахарь? – спросил Данглер.
– Я судебный врач при допросе Штехлин, – выпалил Симон. – Потому хочу иметь о ней общее представление, чтобы знать, что за дьявольские силы в ней кроются. Итак, София что-нибудь говорила о Штехлин?
Андреас пожал плечами.
– Как-то она говорила, что хочет стать знахаркой. И когда у меня жена заболела, быстренько достала нужное снадобье. Верно уж, Штехлин ей дала.
– А еще?
Данглер помедлил с ответом. Потом, видимо, что-то вспомнил и ухмыльнулся.
– Однажды я увидел, как она на заднем дворе чертила на песке какой-то знак. Когда я ее там застал, она его быстренько стерла.
Симон насторожился.
– Что за знак?
Ткач ненадолго задумался, затем вынул изо рта свою щепку и, склонившись, что-то нарисовал в пыли.
– Примерно такой вот он был, – сказал он наконец.
Симон попытался разглядеть что-нибудь знакомое в нечетких линиях. Рисунок изображал треугольник с завитком в нижней части. Он что-то ему напоминал, но каждый раз, когда казалось, что догадка близка, воспоминание ускользало. Симон еще раз взглянул на знак в пыли. Потом стер его ногой и пошел вниз в сторону реки. На сегодня у него было еще одно дело.
– Эй! – закричал Данглер ему вслед. – Что он означает? Она, что, ведьма?
Симон ускорил шаг. Вскоре крик ткача потонул в утренней суете города. Вдалеке звенел молот кузнеца, дети гнали перед собой стаи галдящих гусей.
Уже через несколько минут лекарь добрался до главных ворот, совсем рядом с княжеской резиденцией. Дома здесь стояли подобротнее, построенные полностью из камня. Кроме того, помоев на улице было меньше. В квартале у главных ворот жили уважаемые ремесленники и плотогоны. Кому удалось чего-то добиться в жизни, те переезжали сюда, подальше от реки и зловонных поселений кожевников, и восточнее от квартала мясников и его красильщиков и ящичников. Симон коротко поприветствовал караульного у ворот и двинулся по дороге к Альтенштадту, который находился всего в одной миле от Шонгау.
Хотя стоял апрель, и утреннее солнце светило пока очень робко, Симон жмурил глаза. Голова болела, в горле пересохло. Похмелье после вчерашней попойки со Шреефоглем вновь напомнило о себе. На обочине дороги он склонился у ручья, чтобы напиться. Мимо прокатила повозка, груженная бочками, и Симон ловко запрыгнул в нее и спрятался среди связанных бочек. Так, даже не замеченный кучером, он сократил время пути до Альтенштадта.
Симон направлялся к трактиру Штрассера, который располагался в центре поселка. Вчера вечером, прежде чем Симон отправился к Шреефоглю, палач назвал ему пять имен. Это были имена детей, которые приходили к Штехлин: Гриммер, Кратц, Шреефогль, Данглер и Штрассер. Двое погибли, двое пропали. Оставался еще один – приемный сын трактирщика Штрассера в Альтенштадте.
Симон прошел в низкую дверь. В нос ударили запахи капусты, дыма, старого пива и мочи. Трактир Штрассера был единственным на всю округу. Кому хотелось чего-то лучшего, отправлялись в Шонгау. Сюда же приходили лишь затем, чтобы напиться и забыть обо всем на свете.
Симон опустился на лавку за исцарапанный стол и крикнул, чтобы принесли пиво. На него подозрительно оглянулись двое извозчиков, которые, несмотря на раннее утро, то и дело прикладывались к кружкам. Хозяин, лысый и толстый мужчина, прошаркал к Симону и поставил перед ним пенящуюся кружку.
– Приятно вам провести время, – пробормотал он и направился было обратно к стойке.
– Присядьте, – сказал ему Симон и указал на табурет рядом со столом.
– Не могу. Клиенты, сами видите.
Хозяин развернулся, однако Симон ухватил его за рукав и мягко потянул к себе.
– Присядьте, пожалуйста, – повторил он. – Надо поговорить. Речь о вашем приемыше.
Штрассер осторожно оглянулся на возчиков – они, похоже, все равно заняты были разговором.
– Об Йоханнесе? – прошептал он. – Его нашли?
– А он, что, пропал?
Франц Штрассер со вздохом опустился на стул рядом с лекарем.
– Со вчерашнего дня. Он пошел присмотреть за лошадьми в конюшне и больше не появлялся. Удрал, видимо, сорванец.
Симон зажмурился. В трактире стоял полумрак, закрытые ставни почти не пропускали света. На подоконнике тускло дотлевала лучина.
– Как долго уже Иоганн у вас в обучении? – спросил он хозяина.
Франц Штрассер задумался.
– Года три, наверное, – сказал он наконец. – Родители были отсюда, из Альтенштадта. Хорошие люди, но здоровьем слабые. Мать умерла при родах, а отец потом и трех недель не протянул. Йоханнес был младшеньким, я и взял его к себе. Был ведь, милостью господа, толковый парень.
Симон глотнул из кружки. Пиво выдохлось и было разбавленным.
– Я слышал, он часто бывал в Шонгау, – обронил он.
Штрассер кивнул.
– Верно. Всегда, как выдавался свободный часок. Черт его знает, что он там делал.
– И куда он теперь сбежал, вы тоже понятия не имеете?
Трактирщик пожал плечами.
– Быть может, в свое укрытие.
– Укрытие?
– Он уже несколько раз ночевал там, – сказал Штрассер. – Каждый раз, когда я задавал ему хорошую трепку, если он чего натворил, он бежал в укрытие. Однажды я пытался вызнать, что за укрытие такое, но он только сказал, что никто его не найдет и там от самого дьявола спрятаться можно.
Симон, погруженный в раздумья, продолжал пить. Вкус пива вдруг перестал его заботить.
– И все-таки, кто-нибудь знал об этом… укрытии? – спросил он осторожно.
Франц наморщил лоб.
– Возможно. Он играл и с другими детьми. Однажды разбили мне целый поднос кружек. Просто забежали в общий зал, прихватили буханку хлеба, а пока убегали, опрокинули кружки, поганцы!
– А как выглядели дети?
Штрассер между тем говорил не умолкая.
– Стервецы они! Все-то им лишь бы нашкодить, этим пакостникам из города. Неблагодарное хулиганье! Вместо того чтобы тихо радоваться, что кто-то их приютил, становятся еще наглее!
