Брэд Гигли - Год гиен
— Тогда расскажи ради Хетефры, старой женщины, о которой все, похоже, забыли.
При упоминании имени старой жрицы накрашенные губы Ханро стали похожи на шрам, прорезающий лицо.
— Это верно, она была добра ко мне — наверное, к единственной из здешних женщин. А я не из тех, кто забывает друзей, что бы обо мне ни говорили.
Семеркет удивился, как быстро изменилась Ханро, когда в ней погасла искра желания. Она внезапно стала казаться старой и побежденной, краска на ее лице запеклась и потрескалась.
— Но поскольку я никогда не делаю одолжений бесплатно, я расскажу вам, что знаю, а вы запишите это на мой счет.
Она наклонилась вперед и прошептала ему на ухо:
— Вы знаете, почему старейшинам понадобились два дня, чтобы позволить вам расспросить остальных?
— Потому что ваши традиции велят все обсуждать…
Женщина засмеялась:
— Нет таких традиций. Но это все, что я скажу, Семеркет. Если только…
Он шагнул ближе.
— Если только… что?
— Я богата, — горячо сказала она. — Я богата благодаря подаркам, которые дают мне мужчины за то, что я с ними сплю. А каждый подарок — это камень моста через реку. Возьми меня туда. Я не знаю города, а ты знаешь. Вы больше никогда ни в чем не будете нуждаться, я обещаю. Мы сможем жить там в роскоши. И я дам вам такую любовь, какой вы никогда раньше не знали…
Она снова прижалась было губами к его губам, но Семеркет отодвинулся, уставившись в темноту.
— Поищи где-нибудь в другом месте, Ханро, — сказал он. — Роскошь меня не привлекает. И я никогда не отберу у человека жену, потому что знаю, как это выглядит — с другой стороны.
Ханро уставилась на него.
— Как же вы глупы! Я могла бы сделать так, чтобы мысли о жене вылетели у вас из головы. Я могла бы превратить вашу кожу в пепел, если бы захотела. И в то же самое время я сумела бы сделать вас богачом.
Она распахнула дверь, оглянулась на чиновника и быстро пошла но улице прочь.
Той ночью, лежа на тюфяке, Семеркет никак не мог забыть се слова. Но ему не давали спать не призрачные намеки Ханро насчет строителей гробниц. Он вспоминал лишь, как прижималось к нему ее тело, вспоминал изгиб ее живота и ощущение ее грудей. Он долго безутешно метался в темноте на тюфяке и, наконец, нашел спасение в том действии, с помощью которого Атум в одиночку породил целый мир.
* * *Рассвет был уже близок, когда у дверей дома Хетефры раздался шепот:
— Господин Семеркет!
Квар, ожидавший снаружи, приложил палец к губам. Когда они с Семеркетом вошли в дом, подальше от тех, кто мог их услышать, нубиец тихо проговорил:
— Я только что с секретного совета меджаев.
Чиновник кивнул, ожидая продолжения.
— Я рассказал им о своей сонной болезни. — Квар вовсе не выглядел безутешным, а, напротив, улыбался. Сукис прыгнула меджаю на колени, и он лениво погладил кошку.
— И что вы думаете? Не успел я сознаться, как остальные признались, что страдают той же болезнью. Всегда в одни и те же ночи — когда нет луны.
— Как такое может быть? — спросил Семеркет.
— А вы не догадываетесь? Кто-то подсыпает нам что-то в еду, — злобно проговорил Квар. — Это легко. Наша еда всегда готовится на деревенских кухнях, а потом слуги приносят ее каждому из нас. Кто угодно может гуда что-нибудь подсыпать.
Глаза Семеркета широко распахнулись, и, нагнувшись ближе к нубийцу, он прошептал:
— Но зачем?
Тот сделал длинный печальный выдох. Сукис раздраженно спрыгнула с его колен на плиты пола и двинулась к кухне, надеясь поймать там мышь.
— А разве есть время для ограбления гробницы, лучшее, чем то, когда меджай спят? Разве может быть для этого ночь лучше, чем та, в которую луна не освещает Великое Место?
Семеркет подумал и сказал:
— Здесь делают кожу бога… Пока Хонс прячет свое лицо.
Квар посмотрел на него:
— Что вы говорите?
— Именно это и сказал мне мальчик в Великом Месте, помнишь? Царевич, которого, если верить твоим словам, не существует. Он говорил, что там делают золото, когда нет луны.
Меджай покачал головой:
— Это все-таки не имеет смысла. Ты можешь выкопать золото. Расплющить его. Превратить в пыль, если захочешь. Но ты не можешь его сделать. — Потом он резко вдохнул в темноте. — Но можно его переплавить…
Семеркет непонимающе помотал головой.
— Давным-давно, — быстро объяснил Квар, — несколько могил в Месте Красоты были ограблены. Ворам не пришлось трогать печати на дверях гробниц — они прокопали ходы с поверхности прямо в могилы цариц, а потом все подожгли. Когда пламя погасло, все, что им оставалось сделать, это собрать лужицы расплавленного золота из-под пепла. Так мы их и поймали — когда они плавили в кувшинах самые большие куски.
Семеркет вспомнил о черепках разбитого горшка, завернутых в его плащ, — о почерневших черепках, рассыпанных у огня, вспомнил золотой узор в их трещинах. Он думал, что это некая надпись или орнамент, но если Квар прав, узор мог означать нечто более зловещее.
— Мы решили, что каждой ночью один из нас, меджаев, не будет есть, — говорил между тем Квар. — Он поднимет тревогу, если увидит, как кто-то подозрительный входит в Великое Место. Очевидно, за всем этим стоит кто-то из жителей деревни.
— Кто?
Нубиец покачал головой. Несколько минут они молча размышляли. Потом меджай заговорил.
— Вообще-то я пришел сюда затем, чтобы спросить — можете ли ты сделать так, чтобы человек, о котором вы упоминали, начал обыскивать базары в поисках царских сокровищ?
— Да.
— Хорошо, — проговорил Квар и двинулся к двери, чтобы выйти на окутанную ночыо улицу. — И, Семеркет, будьте осторожны с тем, что вы едите. Вашу еду тоже готовят на здешних кухнях. Меджаи сошлись на том, что осталось всего ничего, чтобы заставить нас уснуть навеки, а не только на несколько ночей.
Чиновник почувствовал, как у него зашевелились волосы на голове.
— И еще одно… — Квар вдруг заколебался и снова вздохнул, прежде чем продолжать. — Нам снятся львы. Всем нам.
Он бесшумно закрыл за собой дверь.
* * *Снеферу поднял глаза от горшечного колеса. Семеркет заслонял ему свет, стоя в дверях с тяжелым свертком. Потом положил сверток на землю.
Как и многие другие мастера, горшечник работал в самодельной деревянной мастерской у северных ворот деревни. Отсюда было недалеко до цистерны, куда ослики привозили в деревню дневной рацион воды, и это избавляло Снеферу от необходимости таскать тяжелые кувшины от другой бочки, стоявшей возле его дома.
Горшечник замедлил вращение колеса и выжал мокрую губку над наполовину слепленной чашей, которая крутилась на колесе. Он по опыту знал, что визиты Семеркета всегда длинные и нелегкие и что лучше не дать чаше высохнуть.
— Семеркет, добрый друг, — Снеферу попытался заговорить жизнерадостным тоном, — зачем вы сюда пришли? Решили, что это я убил Хетефру?
Чиновник, фыркнув, развязал концы шерстяной ткани и перевернул сверток. На землю кучей высыпались почерневшие черепки, которые он нашел в заброшенном лагере в Великом Месте.
— Я разбил горшок, который принадлежал Хетефре.
— Хетефре? Не припомню, чтобы у нее был такой…
— Ты сможешь его починить? Я не хочу оскорбить ее дух.
Снеферу кивнул:
— Если все куски здесь, тогда я смогу починить его для вас.
— Я подумал, что лучше принести горшок тебе, поскольку ты, вероятно, его и сделал?
Если бы горшечник ответил утвердительно, Семеркет бы понял, что лагерь разбил кто-то из жителей деревни, что костер не был разведен столетия назад.
Но Снеферу покачал головой:
— Может быть, когда горшок снова будет целым, я смогу ответить на этот вопрос.
— А когда он будет готов?
— Здесь так много черепков, а я так занят собственными делами. У меня ведь нет помощников, знаете ли…
— Так когда?
— Через несколько недель.
Семеркет вынул из пояса золото и положил на стол.
— Я дам еще столько же, если ты сможешь починить быстрее.
Но горшечник просто оставил золотое кольцо лежать там, где оно лежало, даже на него не взглянув.
— Я сделаю это, когда смогу, друг Семеркет, — ответил он. — Я уже сказал.
И он снова завертел гончарное колесо.
Когда Семеркет оставил лавку, горшечник положил золото на ладонь и презрительно фыркнул.
* * *На другой стороне реки, в Восточных Фивах, дым жертвенного огня поднимался к небу из храма Сехмет, шелковисто свиваясь и становясь жидким черным пятном. Было раннее утро, храмовые огни пылали, алкая первые жертвы.
Жена Ненри, Меритра, ждала с краю толпы паломников, сжимая мятый кусок папируса. Она нервно переминалась с ноги на ногу, и при каждом ее движении ее бесчисленные браслеты звенели. Она нашла глазами своего дядю, господина старшего жреца Ироя, который молча молился Сехмет.
