С. Пэррис - Ересь
Я медленно двигал свечу сверху вниз страницы, и на ней в какой-то последовательности проявлялись странные буквы и символы, в которых я пока не распознавал никакого смысла. Под первой надписью обнаружилась более короткая последовательность из тех же знаков, но в другом порядке: две группы по три символа, затем одна из пяти. Очевидно, это был некий шифр, но я не был сведущ в криптографии и не знал, как разгадать его. Возможно, подумал я, с этим справится Сидни, ведь он, в отличие от меня, готовился к секретной службе. Так что я взял перо и перенес на другой лист все знаки точно в той последовательности, в какой они проявились на странице. Вот, подумал, задам я Сидни задачку.
Но, копируя первые три строки, я подсчитал, что эти странные символы образуют ряды по двадцать четыре символа в каждом и всего таких рядов три. Тут я призадумался. Двадцать четыре соответствует числу букв английского алфавита, но не слишком ли это примитивно для шифра? Тем не менее попробовать стоило. На своем листке я подписал английские буквы под первыми двадцатью четырьмя символами. Если это обычный шифр с подстановкой, то следующие группы символов превратятся в слова. Я подставил под символы в группе из трех знаков буквы, и, когда я увидел результат — O-R-A, — пульс мой участился. Я поспешно надписал буквы под следующими двумя словами — из трех и из пяти букв. Получилось Ora pro nobis.[12]
Аккуратно сложенный листок отправился под мою подушку, а сам я с облегчением растянулся на постели и стал соображать, зачем Роджеру Мерсеру понадобилось писать эти слова — отрывок из католической литании — невидимыми чернилами на последней странице дневника. В задумчивости я прикрыл глаза: надо было собраться с мыслями, подготовиться к вечернему диспуту, от которого зависит моя репутация в Оксфорде. Но, видимо, я задремал и проснулся от неистового стука в дверь. Я так и подскочил на кровати, слегка напуганный.
— Отворяй, во имя Христово! — орал мужской голос.
Господи, неужто еще кого-то убили?..
Дверную ручку дергали, так и норовя оторвать, пока я вылезал из-под простыни и натягивал на себя чистую рубаху. Когда же я кое-как оделся и распахнул дверь, передо мной предстал Сидни, взволнованный, нетерпеливый, но безукоризненно одетый с головы до ног в зеленый бархатный костюм с таким высоким воротником, что голова его казалась лежащей на блюде, как голова Иоанна Крестителя.
— Иисусе, Бруно, я прибежал, как только услышал об этом! — Оттолкнув меня, он ворвался в комнату, на ходу снимая перчатки. — Я еще и не позавтракал толком, слышу, слуги между собой болтают: мол, в колледж ночью забрел хищный зверь, какое-то чудище, людей насмерть грызет! — Он оглядел меня с ног до головы, ужас на его лице был уже скорее наигранным, нежели искренним. — По крайней мере, руки-ноги у тебя целы, благодарение Богу!
— Филип, сегодня утром на моих глазах погиб человек! — мрачно сообщил я.
— Вот именно об этом и расскажи-ка мне поподробнее, — живо подхватил он. — Давай, дружище, одевайся. Свожу тебя на обед.
— Который час? — встревожился я.
И так было ясно, что проспал я дольше, чем следовало: живот от голода подвело. Но я даже не заглянул в свои заметки, хотя диспут намечался на пять часов.
— Только что пробило час. — Сидни принялся бродить по комнате, от нечего делать перебирая мои книги, а я тем временем искал чистые штаны и камзол. — Один паренек у нас в колледже Церкви Христовой говорил, будто в колледж забрался волк, но я не очень-то верю. Ты все видел собственными глазами?
— Завтра будут говорить, лев, — проворчал я. — Студентам тут скучно, что угодно насочиняют. Но я и сам хотел тебе все рассказать, потому что многое в этой истории меня смущает. Надо, чтобы ты взглянул на одну вещь. Однако сначала неплохо бы поесть.
Я вытащил из-под подушки дневник и, сунув его под камзол, застегнул все пуговицы сверху донизу. Сидни с любопытством наблюдал за моими действиями.
В воздухе по-прежнему висела сырость, однако небо просветлело. Через башенные ворота мы вышли на Сент-Милдред-Лейн и свернули к югу, мимо высокого шпиля церкви Всех Святых. На Хай-стрит остановились, пропуская двух всадников, затем оказались на грязной, размытой дождем улочке. Хорошо, что я сообразил надеть дорожные сапоги.
Мимо нас торопливо пробегали небольшие группы одетых в короткие черные мантии юношей, на ходу болтая друг с другом. В конце улочки Сидни свернул за угол и подвел меня к двухэтажному зданию с вывеской, на которой масляной краской было выведено: «Постоялый двор Пиквотер».
Мы прошли в калитку и оказались на заполненном людьми дворе: кто вел лошадей в конюшню, кто разгружал с телег тяжелые бочки. Здание гостиницы охватывало три из четырех сторон квадрата; вдоль каждой стороны здания тянулись балконы с видом на двор.
Мы вошли в дом. В дальнем конце залы в камине пылал огонь, и все помещение было в дыму. Вдоль стен тянулись длинные, грубо сколоченные столы и скамьи, за многими столами уже сидели обедающие, жевали и одновременно разговаривали. Окошко для подачи еды было прорублено в стене против камина; раскрасневшаяся баба в фартуке сновала между этим люком и столами, таскала блюда, оловянные кружки, то и дело на ходу отбрасывая с лица влажную прядь волос. При виде нас затравленное выражение на ее лице сменилось радостью. Трактирщица кинулась к нам, вытирая руки о фартук.
— Сэр Филип! Вот радость-то! Мы слыхали, что вы снова в Оксфорде! Говорят, вас целая процессия встречала!
— Насквозь промокшая процессия, да и встречали не меня, Лиззи, — ответил Сидни, снимая шляпу и торжественно кланяясь. — Позволь представить тебе моего итальянского друга, доктора Джордано Бруно.
— Buongiorno, signorina,[13] — поклонился я, не желая уступить Сидни в любезности.
— Очень рада, очень рада, — захихикала трактирщица, ее огромная грудь заколыхалась.
— Ну, Лиззи, устрой-ка нам тихий уголок, кувшин пива, лучший пирог из дичи, какой у тебя найдется, и свежего хлеба.
Улыбка на лице трактирщицы сделалась еще шире.
— Садитесь себе в уголок, никто вас не потревожит, — сказала она и унеслась на кухню.
— Я тут всегда раньше обедал, — объяснил Сидни. — От колледжа Церкви Христовой два шага, а компания тут повеселее, чем студент может найти в колледже, сам понимаешь. Накормят нас тут от пуза, я никогда не жалел чаевых. А теперь, Бруно, рассказывай!
Он откинулся к стенке и сложил руки на груди, приготовившись слушать. Слишком уж легко воспринял он смерть ученого, подумалось мне. Для него это просто занимательный рассказ, все равно что для Габриеля Норриса. Впрочем, возможно, допустил я, такова уж манера богатеньких мальчиков: отсутствие забот наводит скуку, а тут, наконец, подвернулось приключение. Я уж было и рот раскрыл, но Лиззи принесла кувшин пива, две кружки и буханку хлеба. Сидни тут же оторвал горбушку, протянул мне.
С набитым ртом я принялся рассказывать обо всем, что случилось с тех пор, как утром меня разбудил яростный собачий лай и рычание. Когда я упомянул о запертых калитках, легкомысленное выражение соскользнуло с лица моего приятеля, он подался вперед, глаза его вспыхнули.
— Подозреваешь, что дело нечисто? — спросил он, но тут вновь явилась трактирщица, доставив нам блюдо с пышным мясным пирогом.
Дождавшись ее ухода, я торопливо рассказал о своем визите в комнату Роджера Мерсера, о том, как меня застиг там Слайхерст, и о чем поведал мне старый привратник. Когда я закончил, Сидни присвистнул.
— Непростое дельце, — покачал он головой. — Значит, ты думаешь, кто-то нарочно спустил на него пса и кинулся обыскивать его комнату, в которой было что-то важное?
— В том-то и загадка. Что-то важное, однако не для всех, потому что злоумышленника не интересовали ни десять фунтов золотом, которые Мерсер имел при себе, ни сундук с деньгами в его комнате. Вот чего я никак не могу понять: кто-то заманил Мерсера в сад, скорее всего назначив ему там встречу, и, судя по всему, этому-то человеку Мерсер нес деньги. Так почему же он не забрал деньги, прежде чем натравить на него пса?
— А если это был не кредитор? — с полным ртом возразил Сидни. — Может быть, это был продавец?
Я нахмурился.
— Что же он собирался покупать в столь ранний час? Что-то запрещенное?
В глазах Сидни мелькнула усмешка, на губах заиграла ухмылка.
— Подумай, Бруно, что покупает мужчина под покровом ночи?
Я тупо уставился на него, потом сообразил:
— Потаскушка? Но в таком случае проще было не торчать на холоде, а наведаться в городской бордель, — покачал я головой. — Даже если он ждал там шлюху, получается, кто-то еще знал, что Мерсер будет там в этот час, и этот кто-то имеет ключи от калитки. К тому же все это вовсе не объясняет, зачем обыскивали его комнату. Что-то очень важное пытались там найти — все перевернуто вверх дном, вещи разбросаны: тот, кто рылся в комнате, во что бы то ни стало хотел «это» найти.
