Филип Гуден - Маска ночи
Доктор был сумрачен, почти как небо, висевшее в тот день над Оксфордом. Я не был уверен, что он помнит, кто я такой, но, по меньшей мере, он должен был понять по моему костюму, что я из труппы. Мы заговорили (здесь я должен признаться, что мною частично двигало желание узнать какие-нибудь крупицы юности Шекспира). Я обратился к нему как к хорошо знакомому. Поразительно, как уравнивает людей участие в одной и той же пьесе.
Ник Ревилл: Добро пожаловать в нашу труппу, доктор.
Хью Ферн: Благодарю вас… мастер… Ревилл, не так ли? Николас? Скажите, похож я на монаха?
HP: Очень. Разве что…
ХФ: Что?
HP: Туфли.
ХФ: Слишком много пряжек? Слишком нарядно для священника?
HP: Ну, раз уж вы сами сказали… Но ряса хороша.
ХФ: Ряса принадлежит Вильяму Шекспиру, но туфли мои.
HP: Удивительно, как придирчива к обуви публика, во всяком случае, те, кто стоит у сцены. Они с ней на одном уровне, видите ли.
ХФ: Похоже, дождь собирается. А что, если дождь? Представление отложат?
HP: Нет, мы будем играть.
ХФ: Несмотря на погоду?
HP: Помню, как однажды в театре «Глобус», в Лондоне, туман во время представления был настолько густым, что кто-то – какой-то глупый актер – случайно шагнул вниз со сцены и упал с жутким грохотом среди стоявших зрителей.
ХФ: Надеюсь, это была комедия.
HP: К сожалению, то была трагедия. Публика потом не сразу успокоилась.
ХФ: А актер?
HP: О, с ним не случилось ничего страшного – только слегка растянул свою гордость.
ХФ: Это были вы?
HP: Да. Я был тем глупым актером.
ХФ: Не будьте так строги к себе.
HP: Я слышал, вы и Вильям Шекспир друзья с детства.
ХФ: С детства.
HP: Доктор Ферн, с вами я могу говорить откровенно. Мое восхищение мастером Шекспиром так велико, что я жажду узнать все о его жизни.
ХФ: Тогда вам, безусловно, нужно обратиться к нему.
HP: Он говорил как-то, что в молодости вы охотились вместе.
ХФ: Ах, это. Полагаю, он говорил вам, что мы промышляли незаконной охотой на оленя?
HP: Ну…
ХФ: В поместье сэра Томаса Люси около Стратфорда. Упомянул ли он также, как однажды был пойман сэром Томасом, высечен и попал за решетку, но сумел выйти из тюрьмы с помощью некоторых друзей, а затем бежал в Лондон, хотя не раньше, чем накропал небольшую сатиру на семью Люси?
HP: Ух ты! Нет, он ничего этого не говорил. Так все и случилось?
ХФ: Это одна из тех историй, что я слышал. Истории, кажется, сами так и липнут к мастеру Шекспиру. Люди уверены, что могут рассказывать о нем все, что захочется, и он не обидится.
HP: Это правда? Что он не обидится?
ХФ: Конечно нет. Что бы вы подумали о человеке, который никогда не обижается на то, что о нем говорят?
HP: Ну, это он первый заговорил об оленях.
ХФ: Что касается меня, я никогда в жизни не загонял оленя, мастер Ревилл, равно как не браконьерствовал с Вильямом Шекспиром.
HP: Правда?
ХФ: Не следует верить тому, чего не видели собственными глазами, да и в этом случае не всегда. Я очень предан Вильяму, но он сочинитель, живущий в мире королей, замков и убийц, и если ему придется выбирать между красочной историей и скудной реальностью, он всегда предпочтет первую.
HP: Он многим готов пожертвовать ради острого словца. Он играл словами насчет стрельбы по оленям. Он любит каламбуры.
ХФ: Так и есть. Не берите в голову, если вы обнаружили, что Шекспир преувеличил правду, а вы готовы были внимать ему. Вы не первый. И вы Стрелец, как я помню. Это одно из свойств вашего знака.
HP: Легковерие?
ХФ: Доверчивость.
HP: Вы очень добры, доктор, преподнося это в таком свете. Мне жаль, что побеспокоил вас.
ХФ: Нет, нет, вы только отвлекли меня от всего этого. А еще я припоминаю, что ваш отец был священник, вы сказали, и не одобрял составления гороскопов.
HP: Нет, не одобрял. Но лично я не вижу в этом большого вреда.
ХФ: Лекари могут заниматься куда худшими делами, поверьте мне. Намного худшими. Что это за звук?
HP: Труба, которая объявляет о начале представления.
ХФ: Сейчас?
HP: В самое ближайшее время.
ХФ: О господи, я боялся, что это так. Вы не поверите, но я страстно хотел играть вчера, даже еще в это самое утро. Но сейчас…
HP: Я всегда волнуюсь перед выходом на сцену.
ХФ: Это обнадеживает. Если уж опытный актер волнуется…
HP: Самые опытные волнуются больше всех. А мне скоро выходить. Оставлю вас в одиночестве, бросить последний взгляд на ваш текст, сэр.
Итак, я оставил доктора Ферна учить роль. Я как раз устраивался за кулисами (вернее, присоединялся к своим товарищам, столпившимся в задней части помоста во дворе), когда Хор начал декламировать первые строки трагедии:
В двух семьях, равных знатностью и славой,В Вероне пышной разгорелся вновьВражды минувших дней раздор кровавый,Заставил литься мирных граждан кровь…
Гудение толпы стихло. Когда Хор добрался до конца пролога, во дворе стояла полная тишина.
– Хорошая публика, – прошептал Абель Глейз.
– Хорошая пьеса, – ответил я.
Я поискал глазами автора хорошей пьесы, но его нигде не было видно.
С этого момента все пошло как по маслу. Мы показали уличный бой (в котором Монтекки встречаются с Капулетти), мы показали бал (на котором Ромео встречается с Джульеттой), мы показали первое появление брата Лоренцо. Хью Ферн вошел через одну из занавешенных будок, неся в руке корзину, в которую собирал травы и растения для своих снадобий с полей вокруг Вероны. Я заметил, что он сменил свои яркие туфли с пряжками на более простую и подобающую монаху обувь. Он начал говорить слишком рано и слишком быстро – как это часто делают неопытные актеры, – но всю дрожь в его, голосе заглушил маленький взрыв аплодисментов, приветствовавший доктора. То ли кто-то из зрителей узнал его в сером одеянии монаха, то ли они, может, уже заранее знали, что местный лекарь заменяет одного из постоянных актеров. Как бы то ни было, рукоплескания говорили о его популярности.
У меня, то есть у Меркуцио, были две особенно большие сцены. Мой рассказ о царице Меб, где я проявляю себя человеком, наделенным воображением, и моя схватка с Тибальтом, открывающая меня человеком действия. Эта схватка – ключевой момент действия, потому что она происходит после заключения брака Ромео и Джульетты, но до того, как брачные права вступят в полную силу. Между женитьбой и первой брачной ночью Ромео суждено убить человека, убившего его друга, и тем обречь себя на изгнание.
Я немного нервничал перед боем. Уроки Джека Вилсона помогли отточить движения, но я все еще не вполне доверял своему владению шпагой. А я хотел умереть красиво, раз уж это (очевидно!) было мое последнее появление на сцене. У меня больше не было выходов в этот день, ни в качестве призрака, ни какого-нибудь еще персонажа в другом обличье.
Вместе с Лоренсом Сэвиджем, игравшим Бенволио, мы прогуливались по сцене в таверне «Золотой крест», как будто это была площадь Вероны, где солнце жгло наши покрытые головы. Как раз в тот момент, когда Лоренс стал говорить о «дне жарком», я почувствовал первую каплю дождя, упавшую на мою правую руку. Небо нависло над нами. И все же я ощущал, что внимание публики было полностью приковано к нам. Они знали, что надвигается беда.
Естественно, вскоре на сцену важно выходит Тибальт с шайкой других Капулетти, а затем появляется Ромео, весь сияющий и свежий (хотя голод его еще не утолен) после обручения с Джульеттой. Тибальт вызывает его на бой, но Ромео, смягченный любовью, не желает поднимать оружие против человека, связанного теперь с ним узами родства. И снова я восхитился тонкостью игры Дика Бербеджа, тем, как он умел намекнуть на борьбу любви и чести в юном Ромео, несмотря на то что Бербеджу никогда уже не будет тридцать лет и он, должно быть, с трудом вспоминал, на что похожа юношеская любовь. Да что там, я и сам едва помнил, что это такое.
И вот вперед выступает Меркуцио. Не зная еще о тайном браке Ромео, он не может спокойно смотреть, как его друг подставляет другую щеку под издевки Тибальта. Поэтому Меркуцио будет сражаться за него.
И мы начинаем. Stocatta, imbrocatta, punta riversa и прочие итальянские выпады и удары. Клинки сверкают; мы, Джек Вилсон и я, скачем по сцене-помосту. Доски дрожат под нашими башмаками. Публика не обращает внимания на начинающийся дождь и охает и ахает с участием.
А затем – гибель Меркуцио (и моя).
Ромео вмешивается в ход поединка, пытаясь разнять дерущихся. Он действует из лучших побуждений, он хочет спасти своего старого друга и также хочет не навредить члену семьи Джульетты. Он встает между нами, и из-под его руки Тибальт делает энергичный выпад шпагой – возможно, это и была та самая stocatta – и наносит мне смертельный удар. Вероятно чувствуя урон, который он причинил, Тибальт быстро удаляется со своими спутниками.
То, что случилось дальше, – целиком моя вина. Я хотел умереть красиво, как и сказал. Поэтому я круто изогнулся, уходя от соприкосновения с Тибальтовым клинком, раздавил маленький пузырек с овечьей кровью, спрятанный у меня под мышкой, и встал, воззрившись на Джека Вилсона, отступавшего по всем фронтам. Затем я взглянул вниз, на красное пятно, расползавшееся на моей рубашке, как будто внезапно осознал свое истинное положение. Понял, что произошло, полностью понял. Смертельная царапина. Пошатнулся, сделав шаг на сцене, к этому времени уже обильно политой дождем. И в следующий момент обнаружил, что поскользнулся на мокрых досках и приземляюсь несколько тяжелее, чем планировал. Моя левая нога подвернулась. Я лежал, глядя на разинувшую рот публику, и, без сомнения, на моем лице была написана истинная боль. Из этого положения я произнес свою следующую реплику: «Я ранен! Чума на оба ваши дома!» – и приказал своему пажу бежать за врачом. Затем я попытался подняться, что у меня почти получилось, и снова упал.
