А. Веста - Звезда волхвов
— Марью, выбирай Марью! — опьяненные хороводом «русалки» не выпускали его из круга.
Поднырнув под их сомкнутые ладони, в хоровод вошла Флора. Она словно летела к Егору поверх травы. На ее запястьях звенели браслеты из цветов, белая рубаха была подпоясана травами. На голове колыхался венок из ромашек и дягиля.
— Здравствуй, мой Яхонт-Князь! — С тонкой усмешкой Флора поклонилась Севергину. — Я выбираю тебя своим суженым-ряженым. Нарекаю тебя Иванкой, братом моим разлюбезным.
— За той рекой, за быстроюЛеса стоят дремучие!Во тех лесах огни горят,Огни горят великие,Костры горят горючие,Котлы кипят кипучие… —
выводил девичий хор.
В круг ворвался лохматый мужичок-шишига в вывернутом бараньем тулупе: сам с ноготок, борода с локоток. На волосяной опояске у него болтался сильно преувеличенный атрибут кукерского действа, вырезанный из дерева, и только тут Егор узнал Кощунника, неугомонного Кукера.
— Раскомаринский мужик, голубок!Достал-вынул золотой колобок,Сразу баба стала ласковая,Шла до дома, не вытаскивая! —
вопил Кукер, задирая девушек.
В стороне от шальных плясок Будимир, он же Ярило-Припекало, добывал живой огонь кресеньем двух кусков дерева. Две жены-чаровницы деликатно воодушевляли его на это действо.
— Ой, Ярило-Припекало, поддай жару! — подбадривал Верховного волхва Кукер, потрясая своим деревянным жезлом. — В городе Калязине нас девчата сглазили! Если бы не сглазили, мы бы с них не слазили…
— Ведьма, ведьма! Лови ее! — засвистели и заулюлюкали в зарослях орешника. Хоровод разбился, смешался, и через поляну пробежало страшилище с соломенным чучелом «ведьмы» на шесте. Как по команде, «русалки» взялись метать цветы и травы на раскаленные камни. Душистый пар окутал поляну. Следом в костер полетели сорочки, и обнаженные наяды закружились вокруг костра. Их огненные, окрашенные бликами тела перелетали через огонь, потеряв всякую земную тяжесть.
Егор видел Флору сквозь высокое пламя, ее разметавшиеся волосы стлались по ветру. Он все еще пытался выскользнуть из круга, чтобы немного опамятовать в стороне от дикого ночного веселья, но свадебный пир воды и огня не выпускал его.
Наконец он вырвался и, пьяный от пляски, побрел прочь. На его пути вился «Ручеек». В этой древней языческой игре складывались пары на эту ночь. Разгоряченные плясками Иваны-да-Марьи погружались в теплую парную воду. Игры и хороводы продолжались в заводи и на песчаных отмелях.
В стороне от купальских игрищ Егор встретил Версинецкого. В пышной набедренной повязке из травы, он был похож на выброшенного волной водяного.
— Вы здесь?! — почти обрадовался Севергин. — Так это что, съемки?
— Камера! Мотор-р-р!!! — простонал Версинецкий. — Я мечтал снять такое, но это не фильм, это подлинная мистерия! Стихия! Я пьян без вина! Такое действо невозможно поставить! Это тотальный бешеный танец, так плясали в этих краях тысячелетия назад! Это все она — Флора! Без нее все было пресно, «как всегда». Кажется, она и вправду ведьма! Смотрите, что делается!
Егор беспомощно огляделся вокруг, не веря глазам. До этой минуты все еще надеялся, что попал на съемки. Между двух костров — восьмеркой, кружил хоровод «русалок». За мельканием невесомых тел Севергин вновь увидел Флору: в ее ладонях разноцветными струями дымилась чаша. Он рванулся к ней, но разгоряченные, хохочущие сирены не пускали его. Флора птичьим свистом разогнала русалок и поднесла ему чашу.
— Братик мой Иванушка, не пей из копытца, — прошептала Флора и, понизив голос, грозно нахмурив брови, пропела:
Чашу ту пригубишь, прикоснешься к ней —И душу загубишь до скончанья дней!
Зловеще стихли русалки, внезапный порыв ветра с треском повалил сухое дерево в чаще. Как во сне, Егор принял из рук Флоры чашу, глотнул вязкое снадобье и зажмурился от горечи; под веками разлилось пламя — сияющий цветок огненной лилии. Потеряв равновесие, он упал навзничь в траву. Он успел схватить Флору за край рубахи, но она выскользнула из одеяния и исчезла в чаще. Колыхался цветущий боярышник, дрожал чуткий тростник, звонко плескала вода. Вокруг него, как сорванные листья, вились в хороводе русалки, поднятые с земли ночным вихрем.
— Ивашка Белая рубашка, люби нас! — глумились лесные девы, и он понял, что сделал что-то не так, и уже ничего нельзя исправить.
Поляна окуталась разноцветным душистым паром. Сквозь густую пелену едва просвечивал костер, и в этом теплом парном тумане кружили причудливые создания, дивные женщины с распущенными волосами, лохматые шишиги, лешие и кикиморы. Из травы, из мха, из-под коры деревьев, из-под коряг смотрели странные существа. Они вышли на свет ночных огней, и самые смелые уже плясали в хороводе и катались через поляну кувырком. Волки и медведи, женщины с лисьими хвостами и мужчины с оленьими рогами пластично, как в пантомиме, вели свои «звериные» танцы. Мохнатый старичок с лозой в руках прогнал сквозь огненные ворота долгогривых коней и белых коз с венками на рогах.
Неслышно подкравшись сзади, кто-то закрыл глаза Егора теплыми ладонями: «Угадай!»
— Флора!
Из сумрака выступила она, вся как светлая ночь: опасная, зовущая. Белая сорочка была опущена с ее плеч.
— Папоротник… Пойдем искать папоротник. — Папоротник-солноповорот, вокруг костра хоровод… — шептала Флора и влекла его в лесной сумрак. — В эту ночь муравьи сбивают муравьиное масло, оно дарует мужскую силу… Чтобы вяз червленый не гнулся, не ломился против женской плоти, против полого места… — вкрадчиво наговаривала она лукавый заговор.
— Ведь ты назвала меня своим братом, — робко напомнил Егор.
— Если б в эту ночь не покумились брат с сестрой, как огонь с водой, не расцвел бы Иван-да-Марья! — ответила Флора.
— Но это же сказка!
— Все сказки — забытые были. Посмотри туда.
На берегу Забыти играл на дудочке паренек в белой рубашке, отняв от губ дудочку, он запел: «Сестрица моя Аленушка, выплынь, выплынь на бережок».
«Тяжел камень на дно тянет, желты пески на грудь легли, шелкова трава ноги спутала. Злая ведьма меня сгубила, на речное дно положила…» — отвечал из тростников девичий голос, и горестными воплями вторили ей кикиморы в травяных шапках.
Флора, задыхаясь, читала заклинанья, похожие на детские считалки. В лесном спектакле она играла роль неузнанной ведьмы, которая обманула добра молодца, прикинувшись Аленушкой.
— На Море-Океане, на острове Буяне лежит камень бел-горюч, — пела Флора — На том Лытыре-Камене спит богатый дед, в сорок шуб одет. Жабы мои, ужи, медяницы да змеи лютые, скоропеи, собирайтесь в круг, уходите вдруг, под Камень бел-горюч, под Громовый ключ! Осы, осы, булатные косы, не кусайте, не жгите, под Латырь уходите. Комарики мои, зуи окаянные, гусляры-скоморохи, веселей играйте, рыбу потешайте. Из-под Каменя того выходит не полоз, а бык пороз пылок и яр! Пробудись, Дид-Ладо! Пробудись, Род! Гори, гори ясно, чтобы не погасло!
Лесные девы выплеснули чаши в огонь. Чаща наполнилась одуряющими ароматами. Удалые молодцы с дубинами выгнали на открытое место «ведьму» и с гиканьем и срамными шутками повалили чучело в костер. Русалки подбросили соломы.
Флора вздрогнула, словно от ожога, и потянула Егора прочь от купальского действа:
— Скорее в лес искать Огнецвет!
Во мраке вспыхнул цветок лилии — похожий на бенгальский огонек. Ослепительный свет залил ночной лес. Сверкающее колесо рассыпало жалящие искры, и Егор впервые в жизни потерял голову. Он даже забыл про Флору; весело и беззаботно, как шалый вешний зверь ловил хохочущих русалок, но они оказались проворнее; схватили его за руки и за ноги и поволокли к реке.
— Беги! Хватай! Люби! Спеши! — пели русалки и плескали в него теплой речной водой. — Здесь и сейчас! Ты будешь нашим Царем, Царица избрала тебя!
— Прочь, он мой! — прикрикнула Флора, и зазывные песни лесных дев стихли. — Подайте муравьиного масла для моего Яхонт-Князя! Принесите мне чашу юности и ярости. А возьму я чашу юности и ярости, распущу юность и ярость на Князя-Яхонта, на белое тело, на ретивое сердце, на семьдесят жил и одну жилу, что как турий рог, как дубовый сук…
Ловкие руки расстегнули портупею, стянули с плеч рубашку и вовсе никчемные атрибуты, лишние в ночном, пьяном от любви лесу. Жадные уста жгли его мимолетными касаниями, девичьи ладони нежно натирали тело муравьиным соком — терпким снадобьем, от которого сладко кружилась голова, томительно ныли мускулы и нарастало желание.
— Иди ко мне… Мой Князь молодой, рог золотой…
Флора манила его в туманную речную заводь. Ее влажные волосы относила река. Она сняла венок и пустила его по течению. Повинуясь ее зову, Севергин шагнул в теплую реку. Над водой клубился пар, резко пахло осокой. Рядом с ним по течению скользили венки, и в каждом горела золотая свеча. Шелковистые мотыльки, ночные бражники задевали лицо мягкими щекочущими крыльями. Над Забытью, как сгустки тьмы, низко и беззвучно реяли летучие мыши. Вода нежно и упруго удерживала Егора, словно хотела остановить, но по-женски мягко уступала его силе.
