Ева Прюдом - Завещание Тициана
— С какой стати будут исполняться законы, запрещающие удовольствия? Десять лет назад нам запретили одеваться с шиком. Венецианки стали появляться на улице увешанные драгоценностями! Нам запретили излишества в еде. Венецианцы стали поедать павлинов, фазанов, тетеревов, причем каждый день! Нам запретили спектакли, поставленные по пьесам Аретино и Теренса[59]. Труппы комедиантов размножились, как грибы после дождя. Вот только некоторые из них: «Главные», «Сильные», «Лучшие», «Вечные», «Бесконечные», «Бессмертные», «Вечно живые», «Неувядаемые», «Братские», «Мирные», «Согласные», «Постоянные», «Верные», «Учтивые», «Великодушные», «Прекрасные», «Счастливые», «Удачливые», «Победоносные». — Виргилий был восхищен. Мариетта продолжала: — Увы! С тех пор традиция несколько увяла. В последнее время спектакли в стенах старых театров в квартале Святого Канциана редки. Труппа, к которой принадлежит Фаустино, скорее всего не постоянная, а нанимаемая по случаю того или иного торжества.
Виргилий заворчал. Сын католички, но воспитанный отцом-протестантом, он желал, чтобы недовольство властей было направлено на нравы духовенства, а не на народные обычаи. Чем искать соринку в глазу народа, церковникам следовало увидеть бревно в своем собственном. Они как раз выходили на Пословичную улицу, которая казалась бы просто вымершей, если бы не собачонка. Подойдя к ней поближе, они увидели, что она бело-рыжего окраса, с пышным хвостиком. Занята она была тем, что гоняла крысу. Та была чуть поменьше самой собачки и, оказавшись в тупике, взбунтовалась и вцепилась обидчице в морду, отчаянно пища. Собачка подпрыгнула и заскулила. Крыса улизнула и бросилась наутек по узкой улочке прямо к Виргилию и Мариетте. Парижанин успел оттолкнуть девушку, крыса проскочила между ними, задев своим розовым хвостом башмаки Виргилия. Мариетта подбежала к шавке взглянуть на ее ранку и вдруг замерла.
— Виргилий! Взгляни как следует на эту псину! — Тот заинтригованно прислушался. — Ну же, Виргилий! Да это та самая, что лакает кровь на «Истязании Марсия»!
Тут с грохотом отворилась дверь на улицу в одном из домов, и на пороге ее появилось престранное существо не больше метра в высоту, с короткими мускулистыми руками, на кривых ножках и с огромной бесформенной головой.
— Вавель! — пробасил он, подзывая белого с рыжим песика.
Узнав голос хозяина, тот перестал скулить и в несколько прыжков оказался у его ног. Карлик почесал ему за ушами. Виргилий и Мариетта не осмеливались пошевельнуться и подойти к Фаустино, хотя понимали, что это он самый и есть.
— Пора тебе перекусить, похлебка готова. Знаю, знаю. Замри, — басил карлик.
Песик встал на задние лапки, высунул язык и затряс хвостиком. Карлик исчез в доме, а через некоторое время появился с ведром. Вавель погрузил в него свою морду. И только тут Виргилий и Мариетта увидели, что ведро наполнено кровью.
Глава 8
Виргилий постучал в дверь. Мариетта держалась позади и старалась уберечь свое платье от «похлебки», разбрызгиваемой чавкающим псом. Дверь отворилась, и они нос к носу очутились перед жутким, раздувшимся и гримасничающим лицом. И без того слегка напуганный Виргилий сделал шаг назад. Мариетта вскрикнула. Их испуг вызвал смех урода, походивший на скрежет, приглушенный и доносившийся словно с того света.
— Это маска, — догадался Виргилий.
В тот же миг Фаустино театральным жестом стянул с лица кожаную маску.
— Тот и щеголек, у кого на носу горбок, — заявил он вместо приветствия. — Не уверен, что моя собственная физиономия будет вам намного приятней!
Лицо его и впрямь было не из приятных, но это тут же забывалось, настолько притягательными были глаза — нахальные, огромные, навыкате, бездонные, искрящиеся. Без всякого предупреждения он совершил рискованный кульбит и в конце сделал реверанс. Затем пригласил их в дом. Бывший раб Атаки жил в небольшом помещении на первом этаже. В комнате стояли лавка и несколько деревянных сундуков, были еще тюки, из которых вылезали театральные костюмы: там бело-зеленый рукав Бригеллы, тут красная пижама Панталеоне деи Бизогнози, балахон Арлекина с красными, голубыми, зелеными и желтыми треугольничками. Повсюду валялось много всякой всячины: шутовские дубинки, мандолина Ковьелло, шпаги Капитана, белый колпак Пульчинеллы и маски персонажей комедии дель арте. Они напомнили Виргилию о том, что три дня назад дом Тициана посетила парочка грабителей точно в таких же масках. Но он отмахнулся от мысли, что одним из них был Фаустино: Пальма непременно рассказал бы о карлике. Виргилий и Мариетга присели на скамью, Фаустино совершил перед ними пируэт, затем как вкопанный застыл на месте, поправил маску на лице и, вращая глазами, поинтересовался у изумленных гостей:
— Господа-дамы, чем обязан?
— Мы пытаемся получить кое-какие сведения о приеме у куртизанки Атики два года назад в день ее смерти.
— Известно ли вам, господа-дамы, что маска Арлекино была изготовлена самим великим Микеланджело Буонаротти?
Мариетта удивленно посмотрела на маску из кожи с прорезями для глаз и выступающими дугами для бровей. Виргилий гнул свое:
— Как ты провел вечер седьмого августа 1574 года?
Словно ничего не слыша, Фаустино совершил еще один прыжок на месте.
— А известно ли вам, господа-дамы, что вдохновенный Данте Алигьери упоминает Арлекино в «Божественной комедии»?
Паясничанье карлика начинало раздражать Виргилия, и он повысил тон:
— Где ты был, когда убили твою госпожу?
Вместо ответа карлик выхватил из сундука две дубинки и принялся жонглировать ими.
— Господа-дамы…
Выведенный из себя Предом не дал ему продолжать. Выпрямившись, словно пружина, он схватил на лету дубинки, сам удивляясь своей ловкости, бросил их на пол, стиснул карлика за плечи, толкнул его на лавку и сорвал с него маску шута. Тот возопил:
— Нет, только не мою вторую кожу! Караул! Замерзаю! Жар костей не ломит. — И попытался своей короткой ручкой ухватить кусок кожи.
Виргилий спрятал маску за спину, оттолкнул тянущуюся к нему руку и продолжал, едва сдерживая раздражение:
— Последний раз спрашиваю: где ты был в ту роковую ночь?
Против всякого ожидания из глаз Фаустино брызнули слезы.
— Ну почему я должен помнить о той треклятой ночи?
В голосе его сквозило отчаяние. Но парижанин не забыл, что имеет дело с комедиантом, и, по-видимому, неплохим. Сам не чуждый страсти к театру, Виргилий знал, что талант актера как раз и состоит в том, чтобы искусно изображать людские страсти. С еще не просохшими глазами Фаустино выпрямился во весь свой небольшой рост и с вызовом заявил:
— Даром и чирей не вскочит. Все расскажу, но при одном условии… — Ему дали закончить. — Пусть синьорита поможет мне. Я приобрел у старьевщика из гетто костюм Арлекина. Но увы! Он мне велик по всем статьям. Подогнать надобно по фигуре. Чтоб я мог в нем этаким гоголем ходить да красоваться. Платье в порядке — лицо не внакладке. Ну что?
Учуяв шантаж, Мариетта надулась. Однако, увидев молящие глаза Виргилия, согласилась.
— Мой покровитель святой Лука, а не святая Екатерина. Я больше привычна к кисти, чем к иголке. Что ж, попробую. Правда, ничего не обещаю.
Страшно довольный, Фаустино сделал двойной кувырок и приземлился точнехонько на один из тюков. Порывшись, он торжественно извлек из него костюм, на котором в беспорядке были нашиты разноцветные лоскуты. Напялил штаны, в которых буквально утонул, и в таком виде предстал перед дочерью Тинторетто. И пока она снимала нужные мерки, принялся выполнять обещанное, то есть приступил к рассказу.
— В тот вечер она собрала у себя несколько человек. Пожелала сама принять их и все скрывала, кто да что. Бесполезно! Что знают двое, знает и свинья. Слуг — меня и Эбено — она отпустила на весь вечер с приказанием не возвращаться ранее полуночи.
Все это Виргилию было уже известно, но он предпочел помалкивать. Фаустино в это время уже вылез из штанов и надел балахон: Мариетте предстояло укоротить рукава.
— В тот день я слег. Проклятая лихорадка так за меня взялась, что я дрожал с головы до пят, был совершенно разбит, не мог не то что ходить, а и шевелиться. Но я никому ни гугу, особенно госпоже. Говорить правду — потерять дружбу. Я не хотел ей мешать. Когда Эбено ушел, я сделал вид, что последовал его примеру. Но затем, воспользовавшись тем, что появился один из гостей и все внимание было на него, вскарабкался по фасаду дома до окна на чердаке — и гоп, снова очутился в своей каморке. Там я рухнул, сраженный лихорадкой и совершенно обессилевший. Я никогда никому в этом не признавался… Молчание — золото. Единственный, кто об этом знал, — мой пес Лев.
Сеанс примерки окончился. Фаустино выдал своей «костюмерше» иглу и нитки. Да и сам вооружился тем же самым и принялся латать брыжи, местами прорванные.
