Кен Фоллетт - Человек из Санкт-Петербурга
Шарлотта сказала:
– Это Энни. Она раньше работала в нашем поместье Уолденов. Ей не повезло, но она добрая девушка. Ей нужна ванна. Раздобудьте ей новую одежду, а старую сожгите. А потом покормите завтраком.
На какое-то время прислуга онемела, затем кухонная девушка сказала:
– Хорошо, миледи.
– Навещу тебя попозже, Энни, – сказала Шарлотта.
Энни схватила руку Шарлотты.
– О, благодарю вас, миледи.
Шарлотта вышла.
Поднимаясь наверх, она подумала про себя: ну, теперь не избежать неприятностей. Но особенного беспокойства она не испытывала. У нее было почти полное ощущение, что ее родители предали ее. Какой смысл было столько лет учиться, чтобы в один прекрасный вечер обнаружить, что самые важные вещи от нее скрывались? Несомненно, они говорили, что таким образом защищают юных девушек, но Шарлотта полагала, что самым подходящим здесь будет слово «обман». Думая о том, какой несведущей она была до сегодняшнего вечера, она чувствовала себя такой одураченной, и от этого ужасно злилась.
Она уверенным шагом вошла в гостиную.
Папа с бокалом в руке стоял у камина. Мама, сидя за фортепьяно, со страдальческим выражением на лице, играла что-то очень грустное. Шторы на окнах были раздвинуты. Комната в холодном утреннем свете выглядела необычно, в пепельницах еще лежали окурки вчерашних сигарет. Гостиная предназначалась для вечерней жизни, сейчас в ней не хватало света и тепла, лакеев, разносящих напитки, толпы принаряженных гостей.
Сегодня все здесь выглядело по-иному.
– Итак, Шарлотта, – начал папа, – ты не понимаешь, что за женщина эта Энни. Знаешь, мы ведь уволили ее не без причины. Она совершила нечто очень дурное, чего я не могу тебе объяснить...
– Я знаю, что она такое совершила, – сказала Шарлотта, усаживаясь. – И знаю, с кем. С младшим садовником по имени Джимми.
Мама изумленно вскрикнула. А папа сказал:
– Не думаю, что ты понимаешь, о чем говоришь.
– А если и не понимаю, то чья тут вина? – взорвалась Шарлотта. – Как же я умудрилась дожить до восемнадцати лет, не зная, что есть такие бедняки, которым приходится спать на улице, что служанок, если они ждут ребенка, просто увольняют, и что – что – мужчины устроены не так, как женщины? Только не пытайся убедить меня, что я не в состоянии понять эти вещи, и что мне предстоит многому учиться. Всю свою жизнь я только и делаю, что учусь, и вот вдруг обнаруживаю, что большая часть из выученного мной – просто ложь! Как вы смели! Как вы смели! – Она разрыдалась и возненавидела себя за то, что не смогла сдержаться.
Она услышала слова мамочки:
– О, как это глупо.
А папа сел рядом и взял ее за руку.
– Мне очень жаль, что ты так реагируешь, – сказал он. – Всех молодых девушек стараются держать в неведении по поводу некоторых вещей. Это делается для их же блага. Мы никогда тебе не лгали. А если не рассказывали тебе, как груб и жесток мир, то только потому, что хотели, чтобы ты как можно больше наслаждалась беззаботностью детства. Возможно, мы допустили ошибку.
– Мы не хотели, чтобы ты попала в беду подобно Энни, – резко бросила мать.
– Я бы не стал так говорить, – мягко произнес отец.
Ярость Шарлотты улетучилась. Она вновь почувствовала себя ребенком. Ей захотелось положить голову на папочкино плечо, но гордость не позволила ей сделать это.
– Так может, мы простим друг друга и снова станем друзьями? – сказал папа.
К этому моменту в голове у Шарлотты ясно сформулировалась мысль, которая до сих пор лишь тихо созревала, и она, не раздумывая, заговорила:
– А вы разрешите мне сделать Энни своей личной горничной?
– Ну... – произнес папа.
– Даже и не думай! – истерично воскликнула маман. – Об этом не может быть и речи! Чтобы восемнадцатилетняя дочь графа взяла бы себе в горничные падшую женщину! Нет, нет, решение окончательное и бесповоротное!
– Что же ей тогда делать? – спокойно спросила Шарлотта.
– Ей следовало бы думать об этом, когда... Ей следовало подумать об этом раньше.
Тут снова заговорил папа.
– Шарлотта, безусловно, мы не можем допустить, чтобы женщина дурного поведения жила в нашем доме. Даже если бы я согласился на это, слуги были бы просто шокированы. Половина из них тут же бы уволилась. Мы еще услышим недовольное ворчание только из-за того, что девушку пустили на кухню. Вот видишь, дело ведь не только в нас с мамой – все общество держит таких людей на расстоянии.
– Тогда я куплю ей дом, – сказала Шарлотта, – буду платить ей пособие и стану ей другом.
– Но у тебя нет денег, – заметила мама.
– Мой русский дедушка оставил мне что-то.
Папа сказал:
– Но пока ты не достигнешь совершеннолетия, этими деньгами распоряжаюсь я, а я не допущу, чтобы их тратили подобным образом.
– Тогда что же с ней делать? – в отчаянии спросила Шарлотта.
– Я заключу с тобой сделку, – произнес папа. – Я дам ей денег, чтобы снять приличное жилье, и позабочусь, чтобы она получила работу на фабрике.
– А с моей стороны что требуется?
– Ты должна обещать мне никогда не пытаться общаться с ней.
Шарлотта почувствовала ужасную усталость. У папочки на все был ответ. У нее больше не было сил спорить с ним и не было воли настаивать на своем. Она вздохнула с горечью.
– Хорошо, – сказала она.
– Молодец. А теперь пойди к ней и сообщи наши условия, а потом попрощайся.
– Боюсь, что не смогу посмотреть ей в глаза.
Папа похлопал ее по руке.
– Вот увидишь, она будет тебе очень благодарна. Когда поговоришь с ней, отправляйся спать. Я позабочусь о деталях.
Шарлотта никак не могла понять, победила она или проиграла, был ли папа жесток или же великодушен, спасли ли она Энни или пренебрегли ею.
– Очень хорошо, – устало проговорила она. Ей захотелось сказать папочке, как сильно она его любила, но слова словно застряли у нее в горле. Спустя мгновение она встала и вышла из гостиной.
* * *В середине следующего дня после своего фиаско Феликс был разбужен Бриджет. Он ощущал жуткую слабость. Бриджет стояла у его постели с большой чашкой в руке. Феликс приподнялся и взял чашку. Содержимое ее было чудесным. Горячее молоко с сахаром, растопленным маслом и кусочками хлеба. Пока он пил, Бриджет расхаживала по комнате, прибирая и напевая сентиментальную песенку о парнях, отдавших жизнь за Ирландию.
Она вышла и вернулась с еще одной ирландкой такого же возраста, как и она сама. Эта женщина оказалась медицинской сестрой. Она зашила ему рану на руке и наложила повязку на рану в плече. Из разговора Феликс понял, что она в этой округе занималась абортами. Бриджет объяснила ей, что Феликс подрался с кем-то в баре. Взяв шиллинг за визит, сестра сказала:
– Умереть вы не умрете. Но если бы обратились к врачу сразу, то не потеряли бы столько крови. А так еще долго будете чувствовать слабость.
Когда она ушла, Бриджет завела с Феликсом разговор. Бриджет была полной, добродушной женщиной лет под шестьдесят. По ее словам, у мужа ее в Ирландии случились неприятности, и они решили скрыться в Лондоне, где он и умер от пьянства. У нее было два сына, служивших полицейскими в Нью-Йорке, и дочь, работавшая прислугой в Белфасте. В ней чувствовалась какая-то горечь, иногда проявлявшаяся в саркастических замечаниях, обычно по поводу англичан и их поведения.
Пока она объясняла, почему Ирландия должна стать независимой, Феликс заснул. Вечером она снова разбудила его и накормила супом.
На следующий день его телесные раны явно начали заживать, но тут он стал страдать от ран душевных. Вновь к нему вернулось все то отчаяние и недовольство собой, которое он пережил, убегая из парка. Он убегал! Как вообще такое могло случиться?
ЛИДИЯ!
Она стала леди Уолден.
Он почувствовал приступ тошноты.
Огромным усилием воли он заставил себя размышлять холодно и здраво. Он ведь знал, что она вышла замуж и уехала в Англию. Вполне очевидно, что англичанин, за которого она вышла, скорее всего принадлежал к аристократическому кругу и имел значительные интересы в России. Также очевидно, что человек, ведущий переговоры с Орловым, был из высших слоев общества и являлся знатоком в российских делах. Догадаться, что это окажется один и тот же человек, я не мог, думал про себя Феликс, но я должен был предвидеть такую возможность.
Совпадение не было столь уж удивительным, как казалось поначалу, но все равно не менее потрясающим. Дважды в своей жизни Феликс пережил безоглядное, слепое, безумное счастье. Первый раз в возрасте четырех дет, когда, еще до смерти матери, ему подарили красный мяч. Второй раз – когда в него влюбилась Лидия. Но красный мяч у него никто не отбирал. Он не мог себе представить большего счастья, чем то, что он испытал с Лидией, но и более страшного отчаяния, чем после расставания с ней. С тех пор в эмоциональной жизни Феликса не случалось подобных взлетов и падений. После того, как она уехала, он, облачившись в монашеское одеяние, стал бродить по российским селам и проповедовать анархические идеи. Он был прекрасным проповедником, и у него появилось много друзей, но влюбляться он больше не влюблялся и надеялся, что этого с ним никогда не случится.
