Йен Пирс - Перст указующий
– Не только костоправ, но и цирюльник, – заметил Лоуэр, зарисовывая голову, как я подозреваю, только для себя. После чего он отложил лист и на мгновение задумался. Затем, приготовившись, взял нож, молоток, пилу, и мы все вознесли краткую молитву, как подобает тем, кто намерен наложить руки на прекраснейшее творение Бога и вторгнуться в него.
– Кожа, заметьте, не почернела, – сказал Локк обычным тоном, когда минута благочестия миновала и Лоуэр начал прокладывать путь к грудной клетке через слои желтого жира. – Вы намерены произвести проверку сердца?
Лоуэр кивнул.
– Это будет очень полезный опыт. Аргументы, утверждающие, будто сердце жертвы отравления горит в огне, меня не убеждают. Но увидим. – Легкое потрескивание показало, что жир рассечен. – Как я ненавижу резать толстяков!
Он помолчал, пока рассекал тело, а затем отогнул толстые пласты жира и прибил их углы к столу.
– Беда в том, – продолжал он, когда завершил отгибание и открыл внутренности своему взгляду, – что в книге, с которой я справился, не указано, необходимо ли сначала осушить сердце. Но, Кола, вы поняли суть замечания Локка о том, что кожа не почернела? Признак отсутствия яда. С другой стороны ее покрывают синеватые пятна. Видите? На спине и бедрах? Быть может, это что-то означает. Мне кажется, что ни к какому определенному выводу прийти нельзя. Его рвало перед смертью?
– И весьма. А что?
– Жаль! Но я вскрою его желудок. На всякий случай. Подайте чашу.
И он весьма умело слил в чашу слизистую, кровавую, вонючую пену.
– Откройте-ка окно, Кола, будьте так добры, – добавил он. – Мы ведь не хотим сделать дом смотрителя непригодным для обитания.
– У жертв отравления действительно обычно происходит рвота, – сказал я, вспоминая случай, когда моему наставнику в Падуе разрешили отравить преступника, чтобы понаблюдать за результатом. Умер бедняга не слишком легко, но так как ему должны были отсечь руки и ноги, а затем сжечь у него на глазах его внутренности, пока жизнь его еще не оставила, он до самого конца был исполнен трогательной благодарности к моему наставнику за его милосердие. – Но, если не ошибаюсь, они редко извергают все содержимое желудка.
Тут разговор прервался, и Лоуэр занялся перекладкой желудка, селезенки, почек и печени в свои стеклянные чаши, высказывая мнение о каждом органе и показывал его мне, прежде чем уложить в чашу.
– Оболочка желтее обычного, – сказал он бодро, мало-помалу обретая хорошее расположение духа. – Желудок и кишки снаружи необычного коричневатого оттенка. На легких черные пятна. Печень и селезенка посерели, и печень выглядит… как по-вашему?
Я прищурился на этот орган столь странной формы.
– Не знаю. Мне кажется, она выглядит так, будто ее сварили.
Лоуэр засмеялся.
– Вот именно. Вот именно. А желчь очень разжижена. Растеклась повсюду, и цвет у нее грязно-желтый. Весьма необычный. Двенадцатиперстная кишка воспалена и выглядит ободранной, но никаких следов естественного разложения. То же относится и к желудку.
Тут я увидел, что он задумчиво оглядывает труп, вытирая окровавленные руки о фартук.
– И это все! – сказал я твердо.
– Извините?
– Я не очень близко знаком с вами, сударь, но уже умею узнавать этот взгляд. Если вы намереваетесь вскрыть его череп и извлечь мозг, я вынужден молить вас оставить эту мысль. Ведь мы стараемся установить причину его смерти; и было бы противозаконно отхватывать еще куски для того лишь, чтобы затем их препарировать.
– И перед похоронами ведь он будет выставлен для прощания, не забывайте, – напомнил Локк. – Скрыть, что вы распилили его череп пополам, будет трудно. И так уж будет нелегко скрыть, что ему обрили голову.
Лоуэр как будто хотел заспорить, но затем пожал плечами.
– Блюстители моей совести, – сказал он. – Ну хорошо, хотя медицинские познания могут понести большой ущерб из-за ваших моральных предрассудков.
– Лишь временный, как я убежден. Кроме того, нам же надо снова его собрать.
И мы принялись за работу, набивая пустоты полотняными тряпками, чтобы придать ему обычный вид, зашивая, а затем бинтуя места разрезов на случай, если из них просочатся жидкие флюиды и запятнают его погребальные одежды.
– Право, он никогда еще так прекрасно не выглядел, – сказал Лоуэр, когда Гров наконец был облачен в свой праздничный костюм и удобно усажен в кресло в углу, а чаши с его органами выстроились в ряд на полу. Лоуэр, как я видел, твердо решил прибрать к рукам хотя бы их. – Ну а теперь завершающий опыт.
Он взял сердце покойника, положил в небольшую глиняную миску на плите и вылил на него четверть пинты коньяка. Затем взял лучину, зажег ее в топке и сунул зажженным концом в миску.
– Немножко похоже на рождественский пудинг, – вульгарно сказал он, когда коньяк запылал, а затем постепенно погас, оставив в воздухе неприятный запах. – Что скажете?
Я тщательно осмотрел сердце доктора Грова, потом пожал плечами.
– Немного обгорела оболочка, – сказал я. – Но никто не мог бы утверждать, будто оно сгорело хотя бы частично.
– Это и мой вывод, – с удовлетворением сказал Лоуэр. – Первое настоящее доказательство в пользу отравления. Очень интересно.
– А кто-нибудь испытывал таким образом сердце, заведомо умершего не от отравления? – спросил я.
Лоуэр покачал головой.
– Нет, насколько мне известно. В следующий раз, когда у меня будет труп, я попробую. Вот видите, не будь Престкотт таким себялюбцем, мы могли бы незамедлительно провести сравнение. – Он оглядел кухню. – Думается, нам следует немного прибрать здесь, иначе слуги разбегутся, не успев войти сюда завтра утром.
Он принялся за работу с тряпкой и водой. Локк, я заметил, своей помощи не предложил.
– Ну вот, – сказал он после долгих минут молчания, пока я мыл, он вытирал, а Локк попыхивал своей трубкой. – Если вы позовете смотрителя, мы сможем отнести Грова назад. Но прежде – каково ваше мнение?
– Он умер, – сухо сказал Локк.
– От чего?
– Не думаю, что имеется достаточно фактов для выводов.
– Как всегда, готовы поставить себя под удар ради истины. Кола?
– Исходя из того, что мы пока узнали, я не склонен приписывать его смерть чему-либо, кроме естественных причин.
– А вы, Лоуэр? – спросил Локк.
– Я считаю, нам следует воздержаться от каких-либо суждений, пока мы не узнаем больше фактов.
Настоятельно предупредив, чтобы мы не проговорились о том, чем занимались в этот вечер, смотритель Вудворд выслушал наши легковесные выводы и поблагодарил нас. Его лицо выражало глубокое облегчение – Лоуэр ничего не сказал ему про Шталя, и он, несомненно, считал вопрос исчерпанным.
Глава тринадцатая
В обычае англичан хоронить своих покойников с той же поспешностью, с какой они их вешают. Если бы все шло положенной чередой, доктор Гров уже был бы погребен в аркаде Нового колледжа, но смотритель под каким-то предлогом задержал похороны на полные двое суток. Лоуэр употребил эту отсрочку, чтобы поторапливать Шталя, я же остался совершенно свободен, ибо мистер Бойль отбыл в Лондон, обретший для него особенное обаяние с тех пор, как там поселилась его любимая сестра.
Большую часть дня я провел у моей пациентки за наблюдением результатов моего опыта, еще с порога к своей вящей радости увидев, что и с ней, и с ними все обстоит хорошо. Миссис Бланди не просто проснулась в полном сознании, но даже съела немного жидкой похлебки. Жар спал, моча обрела здоровый вкус горечи, и – что было совсем уж поразительно – в ране появились признаки заживления. Весьма малые, разумеется, но все-таки в первый раз ее состояние не ухудшилось со времени моего последнего визита.
Ликуя, я осиял ее улыбкой торжества и любви, какую врач испытывает к своей послушной пациентке.
– Любезнейшая, – сказал я, когда завершил осмотр, добавил еще мази и сел на колченогую табуретку, – мне кажется, мы еще сумеем вырвать вас из лап смерти. Как вы себя чувствуете?
– Немного получше, спасибо вам и хвала Господу, – сказала она. – А вот за работу, боюсь, пока еще взяться не могу. И это моя главная забота. Доктор Лоуэр и вы были более чем добры и щедры, но нам не прожить, если я не буду зарабатывать деньги.
– Ваша дочь зарабатывает недостаточно?
– Не столько, чтобы мы могли обходиться без долгов. Ей нелегко находить работу, потому что она слывет вспыльчивой и непокорной. И это так несправедливо! Лучше дочери не было ни у одной матери.
– Она несдержанна на слова много более, чем приличествует девушке ее положения.
– Нет, сударь. Она несдержанна на слова много более, чем дозволяют девушке ее положения.
При этих словах в ее слабом голосе появилась вызывающая нота, хотя я не сразу понял, что собственно, она имеет в виду.
– А тут есть разница? – спросил я.
– Сара выросла в обществе бесподобного равенства между мужчинами и женщинами. Вот ей и тяжко смиряться с тем, что есть нечто для нее запретное.
