Ирина Глебова - Между волком и собакой. Последнее дело Петрусенко
Ещё одно подтверждение версии «лжеКраузе» дал разговор с рыбаком – Василием Шурпенко. Дмитрий беседовал с ним на берегу, где на стыке намытой гальки и волны лежали лодки, баркасы, прикрученные верёвками и цепями просто к вбитым кольям. Через некоторое время после трагедии с австрийцем рыбаку вернули его баркас, изрядно побитый о камни. Теперь посудина была отремонтирована, выкрашена, натянут новый парус.
Пожилой, сухопарый, с коричневой от солнца и ветров кожей Василь Шурпенко легко перепрыгнул через борт, встречая гостя. Они сели недалеко, прямо на гальку, Митя тоже снял рубаху, подставив плечи и грудь солнцу.
– Отот иностранец с утречка стал прогуливаться на нашем причале. А я распустил парус просушить. В феврале у нас уже такие тёплые дни бывают, как раз и тогда. Но это на берегу. На море волна шла, шумела, ветер кидался в разные стороны. А бедолагу этого просто леший какой до меня прибил. На парус показывает, языком цокает, улыбается. Чего не понять – нравится ему. Потом запрыгнул ловко в баркас, стал со мной шкоты стягивать…
– Постойте, Василий Самсонович, – оборвал его Дмитрий. – Так прямо и запрыгнул? Разве он не хромал?
– Чего-то не помню я такого, – прижмурил, напрягая память, глаза рыбак. – Перемахнул за милую душу! Нет, с ногами у него было всё в порядке. Да и не дал бы я хромому баркас, как ни проси.
– Что дальше? Рассказывайте.
– Так что… Вижу я, умелец он в нашем деле, вот и спросил: а что, мол, ходил под парусом? Он сразу закивал…
– Понял вас?
– А я ещё руками ему показал, он и понял. Потом стал просить дать по морю пройтись.
– Тоже на пальцах вам объяснял?
– Вроде того. Я понял, но сразу отказал. На море показываю, ветер изображаю. А он упорствует, уговаривает. Я – наотрез. Парус стал сворачивать. Ну тогда он и сказал мне, что чемпионом у себя был по яхте, что из гестапо вырвался, сюда приехал, а тут – море, парус… Я застыдился, что ж такому человеку отказываю… Вот так оно вышло…
Дмитрий молча смотрел на море. Он любил Крым, хотя связь его с этой землёй была скорее трагической. Здесь погибли родители, здесь остались они в естественной братской могиле. Сюда из Новороссийска в 20-м году уезжали остатки Добровольческой армии, в которой тогда служил и он. Никогда Кандауров не жалел, что остался на родине, но всегда помнил своих товарищей, канувших для него в небытие… Лёгкий ветерок с моря приятно обдувал прожаренные солнцем плечи, волны у берега почти не было. Но он видел, что дальше, у Адалар, пенятся буруны, разбиваясь о скалы. Да, обманчиво море.
– Значит, сказал, что был чемпионом? И о застенках гестапо? – переспросил Дмитрий. – Жестами такого не покажешь.
– Да нет, это он сказал по-русски. Смешно выговаривал, но всё понятно. Я ещё тогда подумал: уж так хочется ему пройтись под парусом, что и слова наши вспомнил.
– Может, в разговорник заглядывал? Книжечку такую?
– Нет, – покачал головой рыбак. – Просто сказал. Да ещё добавил: «Очень прошу, Базиль». Это он меня так называл.
– Вот что, Василий Самсонович, – произнёс Дмитрий, вставая. – Помните вы, где нашли ваш баркас?
– Ну так! В бухте Ташир-Лиман, что за Медвежьим Ухом.
– Сможете завтра провести меня и ещё одного товарища тем маршрутом, каким мог идти тогда австриец? Отсюда и до бухты?
– Проведу, – кивнул Шурпенко. – Как он шёл до Адалар, я его видел. Думал, развернётся, назад пойдёт – такой уговор у нас был. Да он, наверное, в азарт вошёл, обо всём забыл, это я понять могу. Когда за Адалары заплыл – уже не видно было. Но представляю, да и течение там знаю.
– Хорошо. В десять утра ждите нас здесь.
Пожав рыбаку руку, Дмитрий пошёл берегом в сторону видневшейся вдали набережной. Не доходя до неё, увидел человека у раскрытого мольберта, с кисточкой и палитрой в руках. Художник. Ну да, конечно, здесь ведь, в Гурзуфе, есть известная вилла «Саламбо». Вернее – была, теперь это тоже санаторий. Но все продолжают говорить «Дом Коровина», потому что построил это красивое здание художник Коровин. Два дня назад тётя, Людмила Илларионовна, узнав, что Дмитрий едет в Гурзуф, заметила:
– Если бы ты, Митенька, был художником, сказал бы: «Еду к Коровину». Сам Константин Алексеевич не смог стать советским художников, а ведь хотел. Не знаю, кто виноват… Но он остался прекрасным русским художником.
Дмитрий не сомневался в её определении: тётушка была, можно сказать, профессиональным искусствоведом. Он только спросил:
– Коровин, кажется, жив?
– Да, обитает в Париже. Но стар, болен. Однако многие его ученики живут и работают в Союзе. И ездят писать в Гурзуф, «к Коровину».
Художник, к которому Дмитрий подошёл, был не молод. Статный, грузный, в пёстрой свободной рубахе с закатанными рукавами и открытым воротом, он крупными мазками касался натянутого холста.
– Разрешите взглянуть? – Дмитрий остановился в нескольких шагах.
– О, прошу! – Художник наигранно-величаво провёл рукой. – На пленере это обычное дело, все проходящие смотрят. Нас это не отвлекает.
Голос у него был мощный, красивый, чуть ироничная улыбка из-под аккуратных усов, весёлый прищур глаз… Он чем-то похож на Викентия Павловича, вдруг понял Дмитрий. Лет на десять помоложе, а так – улыбка, взгляд, усы, зачёсанные на косой пробор чуть редеющие волосы… Вот только дядя пониже и, хотя тоже не худ, но скорее коренастый, чем полный, да и в движениях лёгок.
– Смотрите, – повторил художник. – Мой этюд как раз закончен, последние мазки положил.
Дмитрий не ожидал, что ему так понравится. У кромки моря загорают люди, волна набегает на гальку, на носы лодок – тех самых, от которых он сейчас идёт. И дальше – тропинка тянется по высокому холму, к домику Чехова. А справа, вдали, в море – Адалары…
– Ну как, молодой человек? – чуть склонив голову, художник смотрит заинтересовано.
– Мне очень нравится. – И вдруг, неожиданно для себя, Дмитрий спрашивает: – А нельзя ли купить у вас этот этюд?
– Вы ценитель? – в весёлом удивлении приподнимает бровь художник.
– Я просто люблю пейзажи. Но в моей семье есть истинные ценители живописи.
– Коли так… – Художник колеблется. – А вы здесь отдыхаете?
– Увы, приехал по работе… Дмитрий Кандауров.
– Илья Машков, – ответно представился художник. – А меня сюда тянет постоянно. В своё время был учеником этого прекрасного мастера.
И он повернул голову, слегка кивнув, в сторону виллы «Саламбо». Дмитрий понял: он говорит о Коровине.
– Да, да, – подтвердил Машков. – Константин Алексеевич был мне и учителем, и другом. Чудные дни проводили мы в этом доме, обители света, морского шума, роз…
Он шумно вздохнул и вновь широко улыбнулся Дмитрию:
– Я этот этюд вам дарю, дорогой мой товарищ офицер… Я не ошибся?
– Майор милиции, – кивнул Дмитрий. – Не спрашиваю, как вы догадались. Глаз художника. Не ожидал, но с радостью принимаю.
– А я с радостью дарю. Сейчас подпишу…
Художник тонкой кисточкой поставил в правом углу чёткую подпись «И.Машков».
– Если можно, – попросил Дмитрий, – на обороте напишите дарственную. Елене Романовне Кандауровой…
– Жене, – не спрашивая, а утверждая, кивнул Машков. – С удовольствием!
В номере санатория Дмитрий поставил этюд так, чтоб он скорее просох. Завтра предстояла ему непростая морская прогулка, но сейчас на душе у него было легко. Он знал: Алёна будет рада подарку.
Глава 12
Наверное с берега казалось, что баркас летит, скользит по волне сам собой. Море и правда было спокойным, по-утреннему умиротворённым. Но сидящие в паруснике всё же ощущали качку. Только не Василь Шурпенко, который ловко перебрасывал брус от борта к борту, приговаривая:
– Э, нет, друг-приятель, нам туда не надо! Ты упрямый, а я ещё больше. Вот, поймал! Веди нас к Белым Камням!
Это он переговаривался с ветром, который в этот день был не совсем попутным. Рыбак ещё на берегу объяснил своим пассажирам:
– Так сидеть и ждать у моря погоды – последнее дело. Ветер, он завсегда с норовом. Но мы знаем, как его поймать в парус и заставить работать.
И точно – баркас быстро приближался к Адаларам, уже было видно, что это не просто скалы, торчащие из морских глубин, а два небольших острова. Один, побольше, с причудливыми обрывистыми скалами, покрытыми водорослями. Второй, метров в сорока осторонь, более приветливый: пологие холмы, бухты.
– Здесь, – мотнул головой рыбак, – до революции ресторан был, «Венеция» назывался. Я ещё молодой, неженатый, возил сюда господ развлекаться.
Из материалов дела Кандауров знал, что «Краузе» у Адаларов не причаливал: с берега видели, как он обошёл скалы и стал удаляться влево.
– Вы, Василий Самсонович, небось прикидывали, что могло случиться? Давайте попробуем вместе построить версию.
Лейтенант Кирьянов хотел сказать, что все предположения уже описаны в деле, но промолчал. Конечно, с живым свидетелем это обсудить лучше.
