Евгений Сухов - Аферист Его Высочества
Выпили, закусили. Повели разговор о том, о сем. Дескать, времена настали для фартовых не лучшие, «работать» трудно, фараоны продыху никакого не дают, волки волками, всюду рыщут. Филеров после того, как государь-император Александр Освободитель зажмурился не по своей воле, расплодилось столько, что шагу ступить нельзя. Плюнешь – так, как пить дать, непременно попадешь в филера или топтуна. Недавно, мол, Степка Барабаш на Толкучке лопатник из скулы взял с росписью. Так замели через минуту. И хоть лопатник он успел скинуть, нашелся свидетель. Топтун. Он, оказывается, Барабаша не первый день пас, гнида сявая. Ну и упекли Барабаша в «каменщики»…
Африканыч с расспросами не торопил, тюльку не гнал, не суетился.
Выпили графинчик – он заказал другой. Внимания на него посетители «Каторги» теперь обращать перестали: коли «деловые» с ним толкуют по-мирному, стало быть – свой.
– Мы с Китом тоже за хребтом бывали, – разговорился Копченый. – По глупости засыпались. Пошли хату одну брать, гранда шибко крупная намечалась. Выставили шкифт без шуму, влезаем, – а там фараоны. Поджидают нас, верно, стукнул кто-то. Щас ведь этих стукачей среди сявок развелось кажинный второй, не считая каждого первого.
– Верно, как собак нерезаных! – поддакнул Кит.
– Ну, и повязали тепленькими. Повенчали нас с ним за хребет. По восьмерику на аркане. А когда тамошний кондер нам надоел, мы с Титом заточили копыта и нарезали винта. Как выбрались, про то сказывать не стану. И по сей час хлюпка в жилах стынет, как вспомнишь… Щас на Хитровке кантуемся, дуру гоняем, покуда гроши корячатся. Ну, а как закончатся – новое дельце кумекать станем…
Выпили, хрустнули солеными огурчиками. Петрович расстарался: выдал не из общей бочки, а из домашнего посола. Вот уж кто знал про всех да благоразумно помалкивал. Публика ведь к нему захаживает серьезная, знает, что за лишнее словцо можно и перо в бок схлопотать.
– Что же до Сизифа, – немного странно посмотрел вдруг на Африканыча Копченый, – то туточки он, недалече.
– Где? – удивленно спросил Неофитов.
– А вон, – указал Копченый на бритого мужика, что спал за столом, с которого пересел к «деловым» Африканыч.
– Он что, запивохин? – искренне удивился Неофитов.
– Есть такое дело. Почитай три недели уже не просыхает, – встрял в разговор Кит.
– А ты что же, не признал своего кореша? – остро глянул на Африканыча Копченый. – Ведь совсем рядом был…
– Не признал, – просто ответил Африканыч. – Как-никак десять годков не виделись.
– Ну так поздоровкайся с ним после долгой разлуки, – продолжая наблюдать за Неофитовым, сказал Копченый. – Он давно так тюмарит, авось разбудишь…
Африканыч кивнул и встал. Подошел к спящему Сизифу и потормошил за плечо.
– У-у, – пьяно буркнул спящий.
Неофитов потормошил сильнее.
– Ну, чо надо? – поднял голову Сизиф.
Какое-то время он смотрел на Африканыча, ни черта не понимая. Потом, когда его зрение более-менее пришло в фокус, на его лице изобразилось недоумение. Потом недоверие. Затем – удивление:
– Ты?
– Я, – ответил Неофитов.
– Африканыч?!
– Ну…
– Не может быть! Здесь? Каким ветром?
Сизиф, похоже, понемногу приходил в себя.
– Так, по твою душу, – расслабился Неофитов. А ну как Сизиф его бы не узнал? Копченый с Китом его бы на ремни порезали. «Однозначно», как выразился бы бессменный председатель клуба «Червонных валетов» Паша Шпейер.
Африканыч посмотрел на Копченого, в глазах которого уже не читалось недоверие, и сел за стол к Сизифу:
– Десять лет не виделись, а?
– Сколько, десять? – сморгнул Сизиф.
– Десять, – подтвердил Африканыч. – Что с тобой-то случилось?
– А-а-а, – протянул Сизиф. – Сошел с кругу…
– Что так?
– Работа у меня вишь, спе-ци-фи-щес-ка-я, – с трудом выговорил замысловатое словечко Сизиф. Он любил иногда поразить собеседника своими лингвистическими познаниями, особенно когда был подшофе. – Бирки беглым и беспашпортным мастерю, стены кабаков да трактиров расписываю, картинки всякие копирую, списки с икон. А за такую работу каковская оплата? Угощением, а паче – водочкой. Вот она и засосала…
– Лечиться пробовал? – поинтересовался Неофитов.
– А оно кому надо? – смерил старого товарища тяжелым взглядом Сизиф. – Мне – так и без надобности…
– Шоколаду-то когда прикажете подавать? – Краснорожий буфетчик Петрович вырос перед Африканычем, будто материализовался из пара и говора, коими густо был наполнен трактир.
– Сей час и подавай, – сказал Самсон Африканыч и глянул на Сизифа. – Мне и товарищу моему.
– Не, мне шоколаду не надо, – буркнул Сизиф. – Мне бы водочки…
Кулаков вопросительно посмотрел на Неофитова.
– Нет, – твердо произнес Африканыч, хмуро глянув на Сизифа. – Только шоколаду. Обоим. И рассчитай нас скоренько.
Взгляд Неофитова еще больше посмурнел, когда он увидел, как тряслись руки Сизифа, когда он подносил стакан с шоколадом ко рту. Такими руками не то что картину писать – спичку не зажечь.
– Давно пьешь? – тихо спросил Африканыч.
– Года четыре, – так же тихо ответил Сизиф. – Почти сразу, как из «каменщиков» откинулся… – Горячий шоколад пошел старому товарищу на пользу: лицо из серого обрело должный цвет и даже малость порозовело, в глазах появилась резкость. – Да ты не беспокойся, Африканыч, шварц-вайс тебе справлю такой, что комар носу не подточит, – заверил Неофитова Сизиф, приняв его вопрос за скрытый упрек. – Зря, что ли, я на Мясницкой в Училище живописи и ваяния столько лет обучался? Да и не в первый раз, чай, бирки «зеленоногим» рисовать…
– Мне не пашпорт нужен, – сказал Самсон Африканым. – У меня к тебе будет дело иного характера.
– Какого? – подался вперед Сизиф.
– А вот это не здесь, – почти одними губами сказал Самсон Африканыч. – Позже…
Откушав шоколаду, Неофитов рассчитался с Петровичем, кивнул «деловым» и, взяв Сизифа под локоток – потому как ноги того не очень-то держали, – вывел из трактира.
А на улице была весна, какая случается только в средней полосе России: с сильным ветром из дождя и снега, коим мстила людям агонизирующая зима. В переулке, недалеко от трактирной двери, на хилом деревце сидела ворона. Завидев выходящих из «Каторги» Сизифа и Африканыча, она придирчиво оглядела их не без укоризны и осуждающе громко прокаркала.
– И ты, лярва, туда же? – так отреагировал на ее карканье Сизиф. Горячий шоколад попал на старые дрожжи, и он слегка захмелел, как оно часто бывает с похмелья, когда слишком много пилось и очень скверно закусывалось. – Осуждать? На это все горазды. Дескать, непомерное питие отравляет разум и портит здоровье. Конечно, портит и отравляет… А ты вот лучше пойми ранимую душу художника! Тонкую и завсегда кровоточащую…
Сизиф посмотрел на Африканыча и продолжил монолог:
– А ведь я обучался в Училище живописи и ваяния вместе с Васей Перовым и Лариком Прянишниковым. Подавал большие надежды, как говорили мои учителя Алексей Кондратьевич Саврасов и Сергей Иванович Грибков. Говорили даже, что я талантливее их… Моя картина «Василий Шуйский» получила премию от Общества любителей художеств. А за работу «Сельский дьячок» я получил от Императорской Академии художеств большую золотую медаль. Понимаешь? – со слезой в голосе спросил Неофитова Сизиф. – Большую золотую медаль… А Перов на том же конкурсе получил от Академии за свою «Сцену на могиле» только малую золотую медаль. Малую! А сейчас кто Перов и кто я?! От оно как судьба распорядилась…
– Перов умер, а ты – жив, – сдержанно заметил товарищу Самсон Африканыч.
Сизиф вскинул голову:
– Жив? Это, – он двумя пальцами оттянул на груди некое подобие сюртука, которое одеждой можно было бы назвать с большой натяжкой, – это ты называешь жизнью? Да Вася живее меня! И будет жить в веках своими работами. И о нем будут знать и помнить. А я уже труп. Живой труп. И когда меня упрячут под землю, обо мне никто не вспомнит…
– Переставай ныть, – хмуро посмотрел на собеседника Африканыч. Настроение Сизифа крайне ему не нравилось, и он решил для себя, что не выпустит его из виду, покуда не поставит на ноги и тот не исполнит задуманное Севой. – И заживо хоронить себя тоже переставай. Жалеть себя мы все умеем. А вот взять себя в руки…
– Не надо нравоучений, Африканыч, – Сизиф неожиданно по-детски хлюпнул носом. – Купи лучше водки!
– Забудь об этом.
– И вообще, куда мы идем?
– Куда? – Взгляд Самсона Африканыча вдруг повеселел: – Куда мы идем, спрашиваешь… А в баню!
Глава 10. Письмо из Казани, или Второе предназначение
Пятьдесят четыре года – много это или мало? Конечно, ежели судить с точки зрения мироздания, так полвека – это меньше крупинки. Пылинка. Мгновение. А вот с позиции человеческой жизни, пятьдесят четыре года – это очень много. Обычно к этому возрасту с человеком уже произошло и случилось все, что должно было произойти и случиться и для чего, собственно, он и был рожден. К этому возрасту главное дело жизни обычно бывает уже завершенным, и последующие годы проходят как бы по инерции. Это как мяч или шарик, который кинули, и он покатился. Вначале он движется под воздействием примененной к нему силы; скачет, скатывается в ямки, преодолевает преграды и прочее. А потом, когда воздействие силы заканчивается, мяч или шарик какое-то время все равно, много или мало, но катится по инерции, покуда не остановится и замрет. А отсутствие движения есть смерть.
