Вячеслав Денисов - Огненный плен
— Нет, оберфюрер, я военврач второго ранга Красной армии.
Он снова смотрел на меня. Я пытался проникнуть в этот совершенно стеклянный взгляд, но безуспешно. Наконец отвлекшись от меня, полковник посмотрел на лейтенанта.
— Что здесь произошло?
Тот быстро, но подробно доложил. Услышав новое, я дерзко вмешался. Губы мои при этом дрогнули, но не от страха на этот раз, а от брезгливости.
— Он лжет.
Сейчас полковник изобразил на своем лице удивление, которого не было, когда он услышал из моих уст немецкую речь. И я посмотрел на лейтенанта. В его глазах читалось сожаление о том, что не прикончил меня сразу, в загоне.
— Как же, по-вашему, выглядит правда? — спросил полковник.
— Он обнаружил нас не в результате личного сыска, а по доносу вот этого мерзавца. — Я смело вытянул руку в сторону белого как саван Тараса. — Его сестра привела нас к нему в дом, чтобы сохранить жизнь двоим соплеменникам. А он выдал нас вам, за что женщину убили, и об этом ничуть не сожалеет. Таким образом он посчитал возможным сохранить жизнь себе и своей семье. И, кажется, оказался прав.
— Это так? — строго рявкнул оберфюрер, и я заподозрил неладное.
Оберштурмфюрер промямлил две ничего не значащие фразы.
— Рад был познакомиться с вами, доктор. К сожалению, не могу продолжить это знакомство. Война. — Развернувшись к лейтенанту, он сказал то, от чего в ушах моих раздался шум: — Хозяина этого дома, его жену и детей — расстрелять. Дом сжечь.
— Послушайте, вы же цивилизованный человек, — захрипел я.
Он резко развернулся в мою сторону.
— Доктор! Через два месяца Россия станет Германией. Буду ли я патриотом, если оставлю в тылу своей страны предателей?
— Но дети?!
— Чему их мог научить предатель?
— Но разве не ваша задача сплачивать вокруг германской армии единомышленников?
— Не пытайтесь меня провести великосветской добротой. Единомышленников, но не предателей. Сегодня он предал своих соплеменников, завтра предаст нас. Выполнять!..
Наблюдая за действиями подчиненного, он сказал:
— Железный крест нужно добывать храбростью, а не сыском, оберштурмфюрер! У вас на пальце кольцо СС «Мертвая голова», так не поступайте так, чтобы вам пришлось сдать его! Этих двоих в концентрационный центр, — и вышел со двора.
Вопящего, исходящего мольбами Тараса, жену его, простоволосую рябую бабенку, и четверых детей от шести до пятнадцати вывели на улицу. Две девочки — самые младшие, шли следом, ничего не боясь. Им и в голову не приходило, что взрослые способны на плохое. Чтобы наказать меня за дерзость, лейтенант схватил меня за шиворот и подвел к шеренге, выстроившейся перед стеной дома со стороны улицы.
— Пощадите!.. — кричал Тарас, падая на колени. Жена его уже давно сидела на земле, ее не держали ноги. — Я же помогал!.. я борец с советской властью!.. я ненавижу ее!.. мы всей семьей гадали, когда вы…
— Огонь! — скомандовал оберштурмфюрер — белокурый красавчик с рыбьими глазами…
Грохот автоматов, стук гильз, треск разрываемой плоти…
Не отпуская моего воротника, бравый фельдфебель волок меня вдоль по улице, а я все не мог оторвать взгляда от изувеченного тела шестилетней девочки… в платьице в горошек… и куклы в ее руке…
На полпути до церкви с потускневшими куполами и закопченными стенами я наконец-то обрел способность соображать. Сочетание слов «концентрация» и «центр» прямо указывало на то, что очень скоро я окажусь среди себе подобных. Не врачей, а советских. Так и вышло. Какой-то немец пинком вбил меня в проем двери здания, над дверями которого висела пробитая несколькими пулями табличка. «Клуб», — написано было на ней. Был бы я простодушной скотиной, я бы поверил в намерения эсэсовцев показать нам немецкую романтическую комедию. «Трое с бензоколонки» с Лилиан Харвей и Вилли Фричем в главных ролях, например. Бабские причитания под угрюмое молчание мужиков и выкрики имен в полутемном зале с парой десятков рядов сколоченных скамей — вот мои первые ощущения от помещения, в котором я оказался. И — полная беззащитность перед будущим.
— Мазурин! — крикнул я.
— Мазурин!..
— Гей, хлопец, ходи до мене! — Глядя на меня, дед в шляпе с обвисшими полями и такими же тянущимися к полу усами махнул мне рукой.
Я пошел «до мене», качаемый из стороны в сторону мечущимися людьми. Чьи-то локти и колени упирались в меня, чьи-то тела преграждали путь, но я упрямо шел к деду. Зал с дощатым полом, где крутили киноленты, был похож как раз на кинозал во время объявления пожарной тревоги. Протиснувшись наконец к импровизированной сцене, где иногда проводились и собрания сельчан, я увидел страшную картину.
— Вас тут двое чужаков, так не его ли ты кличешь? — раздался откуда-то снизу спокойный голос.
Присев, я увидел мужчину средних лет с окровавленной тряпкой в руках. Он сидел на корточках над лежащим на спине человеком. И одежда последнего мне была хорошо знакома. Эти суконные штаны, серая, тогда еще чистая, а теперь заляпанная кровью косоворотка…
— Мазурин!..
Отстранив в сторону мужчину, я опустился на колени перед лежащим.
— Черт тебя побери, Мазурин! — Я мял пальцами его лицо, поворачивая голову из стороны в сторону.
— Прицельно угодил, гад, — прошептал чекист. Он находился в шоке от случившегося.
— У него выбит глаз, — доверительно доложил мужчина, прижавшись ко мне плечом. — Динамическое повреждение. Глаз вытек, рана чистая, но я боюсь за гнойный иридоциклит, и эндофтальмит исключить тоже нельзя. Больной говорит, что его ударили рукояткой ножа, а это значит, что в рану могли попасть инородные тела, частицы металла например… Инфекция распространится, и можно ожидать сидероза. — Он спохватился. — Впрочем, простите… Я разговариваю с вами как на симпозиуме, а вы ведь…
— Ничего, я привык к симпозиумам. — Взявшись рукой за лицо чекиста, я осторожно поворачивал его голову так, чтобы лучи света освещали рану. — Я могу сказать вам, коллега, что сидероз можно исключить. Рана чиста. Я думаю, все ограничится температурой и болезненными ощущениями. Но без двадцатипроцентного сульфацил-натрия и полупроцентного раствора тетрациклина нам не обойтись.
Мазурин зашевелился.
— Ненавижу докторов… Вы можете по-человечески сказать — я жить буду?
— От этого еще никто не умирал, — машинально бросил я свою любимую в больнице НКВД фразу.
— А видеть?!
— Человеку на то и дается два глаза, чтобы, случись что с одним, он видел другим, — рассудительно объяснил ему мой коллега.
— Так я тем видеть не буду, что ли? Тем, который болит?
— Нет у тебя того глаза, о котором ты говоришь! — рассердился я. — Вытек твой глаз! Заткнись, Мазурин, и лежи спокойно!
— Ма-а-ать моя-я… — И капитан затих.
— Что вы полагаете необходимым в этой ситуации? — поинтересовался у меня мужчина. — Помимо давящей бинокулярной повязки, разумеется?
Я глубоко вдохнул и с шумом, который, впрочем, не был слышен в общем гвалте, выдохнул.
— Я бы порекомендовал, коллега, ввести противостолбнячную сыворотку по Безредке, внутримышечно — антибиотик и немедленно доставить пострадавшего в ближайшее глазное отделение больницы. Что из этого вы сможете сделать?
— Давящую бинокулярную повязку.
— Тогда какого черта сидите?
Некоторое время я сидел и смотрел по сторонам. Через час люди успокоились, и единственным источником шума были только детские крики и вопросы. Ответы на них звучали шепотом, словно произошла какая-то перемена. Вдоволь накричавшись, люди теперь замолчали, боясь разбудить чудовище, которое придет и сожрет их. Поэтому лучше молчать.
— Мама, я хочу писать.
— Иди вон туда, там пописай…
— Мама, я хочу пить…
Да, вода. Я знаю, сейчас она понадобится и Мазурину. Чекист не знает, что скоро будет страдать от жажды.
— Я местный фельдшер, товарищ, — бормотал мужчина, присаживаясь около меня. Он хлопотал рядом с Мазуриным, выполняя мои указания, заодно прислуживал и сельчанам. Время от времени он возвращался и продолжал разговор, не помня уже, на чем он прервался. — Семен Самуилович Торчак. Вот как приехал сюда два десятка лет назад тридцатилетним, полным сил, так и врачую здесь… Знаете, в те годы в Одессе было неспокойно… — И уходил, его звали унять кровь из носа.
Возвращаясь, начинал:
— Так вот, на кафедре у Сосновского, помню, подробно и тщательно изучали мы возможные проникающие ранения глаза… Знаете, время такое было, Первая мировая… — и уходил, кого-то тошнило после удара в живот прикладом.
— Здесь клуб. Значит, должна быть аптечка. — Потерев ладони, я посмотрел на фельдшера. — Не могли же немцы взять и уничтожить ее? Аптечка должна лежать в укрытом от посторонних глаз, но доступном по первому требованию месте.
