Николай Свечин - Московский апокалипсис
На поминки сошлись со всей улицы около двадцати москвичей – соседей Тюфякиных. Несмотря на изобилие водки, никто не напился. Голодные люди вели себя сдержанно, ели без жадности и говорили вполголоса. Когда обед подходил уже к концу, Степанида подозвала Ахлестышева и сказала:
– Отнесите, пожалуйста, и этим… через улицу. Пусть тоже помянут моего Федота.
И Пётр, отлив полведра хлебного вина и нарезав десять фунтов пирога, пошёл к саксонцам.
Те встретили его с виновато-торжественными лицами. Запах свежей выпечки растёкся по всей Поварской и сильно донимал гусар. Ахлестышев объяснил, что нужно выпить за помин ново преставившегося раба Божия Федота, и что чокаться при этом не следует. Саксонцы состроили благочестивые рожи, желая угодить партизану, и он вернулся к своим. Подсел за стол и незаметно для себя напился – сказалось напряжение последних дней. Уже плохо соображавшего, Саша увёл друга под руку в родной подвал.
Ахлестышев проснулся поздним утром. Огляделся и с ужасом обнаружил вокруг себя только женщин. Маша хлопотала у плиты, а Марфа кормила ребёнка грудью.
– Они ушли воевать без меня? – Пётр вскочил, как ошпаренный.
– Да нет же, Пётр Серафимович, – успокоила его девушка. – Тута они все. Наверху курят.
– А почему не здесь?
– Здеся теперь младенец. Сила Еремеевич запретили в подвале курить.
Уф… Ахлестышев обулся и пошёл наверх. Партизаны сидели кружком и дымили, разговаривая вполголоса. Вновь прибывшему дали огня раскурить трофейную трубку. Не успел Пётр затянуться, как командир отвёл его в сторону.
– Долго спишь, барин.
– Я же тебе говорил: я больше не барин. Просто лишнего вчера выпил… Боюсь-боюсь всё время, вот и не сдержался. Извини.
– Думаешь, я не боюсь? А сдерживаться надо.
– Ты боишься? – недоверчиво посмотрел Ахлестышев. – Сила Еремеевич! Ты же железный!
– Железных людей не бывает. Ну ладно. Вот. Посмотри.
Егерь протянул ему отпуски[48], захваченные вчера в полковом штабе.
– Чего смотреть?
– Нет ли там интересного для нашего командования.
Ахлестышев принялся изучать документы. И скоро обнаружил среди них донесение штабу второго корпуса резервной кавалерии, в который входил саксонский полк.
– Вот очень любопытно. Послушай: убитый нами полковник докладывал состояние живого инвентаря. Число верховых и вьючных лошадей, выбраковку, количество фуража.
– Ну и что? Эдак по всем штабам отчитываются.
– А вот здесь приписка: “сведения представлены в ответ на ваш запрос № 177 о возможности наступления на Санкт-Петербург, согласно приказу императора, не позднее второй декады октября”.
– Чёрт возьми! – вскричал в волнении егерь. – Поход на Петербург? Этого никак нельзя допустить. Надобно, чтобы он в Москве увяз!
– Ты рассуждаешь, как Кутузов, – усмехнулся Пётр. – Тут стратегия. Что, извини, в ней может понимать унтер-офицер?
Но Отчаянов пропустил насмешку мимо ушей.
– Ты сказал, не позднее второй декады октября. Это что означает?
– Ну, они хотят выступить до двадцатого октября.
– И у них свой календарь. Отличный от православного. Так?
– Так.
– У нас сегодня десятое сентября. А у них?
– У них двадцать второе.
– Значит, осталось меньше месяца! Надо немедля известить командование.
Сила Еремеевич подозвал Пунцового и что-то коротко приказал ему на ухо. Пётр недоумевал. Неужели у егеря имеется пароль в нашу ставку? И почему он так разволновался, узнав, что Бонапарт хочет идти на Петербург? Маленький человек тешит себя мыслью, что участвует в больших делах…
Тем не менее, Пунцовый ушёл выполнять приказание. Петру же было велено никуда не отлучаться и продолжить изучение захваченных бумаг.
Когда стемнело, к нему подошла Марфа.
– Ваше благородие…
– Какое я тебе благородие! Зови меня Петром Серафимовичем.
– Прощенья просим, Пётр Серафимович. Просьба у меня. Вы ведь по-французски баете?
– Да.
– За солдатика того я переживаю. Что нас с Митенькой выхаживал. Вам, конечно, спасибо, что нас приютили, но… Он-то как? Придёт нынче ночью, а нас нету. Обеспокоится, искать станет. Наши же мужики его и прибьют, за добросердие… Разве это по-божески?
– Да, он подвергает себя большой опасности, разгуливая ночью по развалинам. Ты хочешь, чтобы я его предупредил?
– Ага. Сходили бы вы туда со мною. Вдруг он там, на нашей руине? Успокоили бы француза, наказали боле не маяться. И себя беречь.
– Пойду, отпрошусь у командира. Он не велел отлучаться.
Отчаянов выслушал Петра и согласился.
– Иди. Сострадательный человек. Жалко, если убьют. Только быстро!
Обрадованная Марфа оставила сына на кухарку, и они с Петром вышли в ночь. Через полчаса оба были в Сытнинском переулке. Оказалось, что француз уже там. Он ходил с огарком среди битого кирпича и тревожно окликал “мадам”. Увидев Марфу с незнакомым мужчиной, пехотинец сразу взял ружьё наизготовку.
– Мы друзья, – негромко сказал Ахлестышев. – И пришли сообщить, что мать и ребёнок в безопасности. Они живут теперь в подвале с отоплением и едой, среди своих соотечественников.
– Это хорошая новость, – улыбнулся француз, опуская ружьё. – Я всё думал: как же они станут зимовать? А теперь…
– Марфа – так зовут спасённую вами женщину – очень вам благодарна.
Солдат приветливо кивнул женщине.
– Как там ваш богатырь?
Ахлестышев перевёл вопрос, и Марфа застенчиво улыбнулась.
– Теперь ему хорошо. И мне не страшно. А страшно за вас!
– Мы с Марфой пришли предупредить, – подхватил каторжник. – Не ходите больше ночью по развалинам – это опасно.
– Я знаю. Но женщина с ребёнком были в таком состоянии…
– Вы добрый человек. Рад, что такие не перевелись среди французов. После того, что ваши сделали с Москвой… Храни вас Бог! Идите и помните о благоразумной осторожности.
Пехотинец серьёзно выслушал, помахал на прощание женщине и ушёл к Страстной площади. А Пётр с Марфой заторопились обратно в подвал.
Когда они спустились вниз, Ахлестышев увидел среди партизан нового человека. Тот сидел возле лампы и сосредоточенно читал трофейные бумаги. Отчаянов стоял рядом и сосал пустую трубку.
– Пришёл наконец! – обрадовался он каторжнику.
Мужчина отложил бумаги и поднялся. К своему удивлению, Пётр узнал в нём штабс-капитана Ельчанинова, которому они с Батырем помогли сбежать из арестантской колонны. Разведчик был одет в русское платье, за поясом торчали два драгунских пистолета.
– Егор Ипполитович, вы? Какими судьбами?
– Здравствуйте, Пётр Серафимович! Рад! Очень рад, что вы не отсиживаетесь в стороне, а воюете. Я помню свои обещания и немедля сообщу о ваших подвигах командованию.
– Какие там подвиги, – смутился Пётр. – Бегали мы с Сашей по Москве, как зайцы… Это вот Сила Еремеевич с первого дня воюет без отдыха. Мы же только недавно к нему присоединились.
– Ахлестышев со своим товарищем проявили храбрость и смекалку, – веско заявил Отчаянов. – С их помощью мы перебили полковой штаб. И бумаги захватили. Важные. Полковника Пётр Серафимыч зарубил своей рукой. Мало?
– Я упомяну всё это в рапорте, – кивнул Ельчанинов. – Бумагам же вашим нет цены. Они дают нам заглянуть в планы самого Бонапарта. В нашей ставке полагали, что он застрял в Москве надолго. Оказывается, узурпатор обдумывает способ идти на Петербург! Этому надо воспрепятствовать.
Ахлестышев даже рассмеялся.
– Не наше дело попа учить, пусть его чёрт учит! Там Бонапарт, а тут в подвале – мы. И чем же ему воспрепятствовать? С нашими недюжинными силами…
Но штабс-капитан был серьёзен.
– Кое-что можем и мы с вами, даже из этого подвала. Для того я здесь. Давайте отойдём в угол и пошепчемся.
Втроём они пересели в самый дальний от печи закут, и Ельчанинов начал своё сообщение:
– Положение для России сейчас, если угодно, судьбоносное. Всё решится в ближайшие четыре-пять недель.
– Вот как? – начал раздражаться Пётр. – Значит, мы с вами сейчас влияем на будущность всего государства?
– Да.
– У вас, что, есть связь с командованием?
– Прямая. Я сообщаюсь со штабом Кутузова через день секретными курьерами.
– Даже так? – поразился Ахлестышев. – Примите мои извинения за неуместный тон, Егор Ипполитович. Никак не полагал…
– Принимаю. Я сам отчасти виноват: не успел разъяснить. Сейчас вы всё поймёте. Я резидент Высшей воинской полиции[49] в Москве. Выполняю личные поручения начальника полиции барона Розена, но что ещё важнее сейчас – также и полковника Толя. Карл Фёдорович Толь – генерал-квартирмейстер Главной армии. И, если можно так выразиться, мозг наших военных сил. Человек, лично разрабатывающий стратегию войны. Выдающийся ум! Поэтому мы с вами не самобытные партизаны, которые режут французов, кто во что горазд. Нет. Мы – особый отряд, выполняющий в тылу противника секретное задание особой важности. Задание это кассировал[50] лично государь.
