Калифорния на Амуре [litres] - АНОНИМYС
Но китаец не унимался. Готов ли господин поклясться, что он не помогал сбежать тигрице? Тот нахмурился – он не собирается ним в чем клясться. Это совершенно лишнее, даже в Писании сказано: да будет слово ваше «да, да», «нет, нет», а что сверх того, то от лукавого.
Тут староста, наконец, нашел печать и снова обратился к гостям.
– Вам из винчестера стрелять приходилось? – неожиданно спросил Прокунин.
Загорский отвечал, что стреляет изо всех видов гладкоствольного и нарезного оружия.
– Очень хорошо, – кивнул староста. – Сейчас соберемся и отправимся ловить Альму. Наши приискатели стреляют неплохо, но малость трусоваты. А вы человек опытный и хладнокровный, ваша помощь будет неоценима в таком деле.
Загорский хотел было сказать, что такое дело лучше всего доверить полиции, однако вспомнил, что в Желтуге никакой полиции нет – ни китайской, ни, подавно, русской, и лишь заметил, что у него самого винтовки нет, один револьвер.
– Нет, с револьвером ходить на тигра – смерти подобно, – категорически отвечал Николай Павлович. – Это такой зверь – дай Бог его с винтовками взять… Китаец ваш тоже с нами?
Загорский бросил быстрый взгляд на Ганцзалина и отвечал, что в охоте от его помощника пользы – как от козла молока. Он себе и на прииске дело найдет, пока они будут бродить по тайге.
Прокунин велел Орокону принести винтовку для Загорского и вызвать к себе китайского старосту, а пока пригласил надворного советника позавтракать в трактире «Беседа».
Трактир оказался такой же избой, что и остальные желтугинские зимовья, только состоящим из одной большой комнаты, уставленной столами и стульями. Кухня располагалась в соседнем доме, соединенном с трактиром самодельным коридором. На стенах трактира для придания уюта в беспорядке висели русские и китайские лубки, а также несколько икон, на которых тут же остановился заинтересованный взгляд Нестора Васильевича.
– Предрассудки, конечно, – проговорил Прокунин, перехватив взгляд Загорского, – но народу нравится. К тому же я полагаю, что все, что удерживает массы от восстаний и безобразий, полезно. А религия, безусловно, вносит в народ некоторый гармонический элемент.
Несколько лебезящий перед Прокуниным хозяин трактира быстро уставил стол едой и закусками. Тут были баранья нога, севрюжина с хреном, блины с паюсной икрой и много других неожиданных для такой глухомани деликатесов.
– Это у вас в Желтуге приняты такие завтраки? – Загорский с некоторым изумлением озирал возникшее перед ними великолепие.
– Не совсем, – весело отвечал Прокунин, – хотелось просто пустить пыль вам в глаза.
– Вам это удалось, – заметил надворный советник.
– Впрочем, так тут обычно не завтракают, а ужинают, – уточнил староста, откупоривая бутылку шампанского и разливая золотой пенящийся напиток в изящные стеклянные бокалы. – И то не все, а лишь те, кому повезло найти богатое месторождение. Работа тут тяжелая, жизнь неуютная, и люди прожигают эту жизнь, как только можно и нельзя. Ну, с прибытием!
Они подняли бокалы и немедленно выпили.
– Кстати, о жизни, – сказал Загорский, беря себе на тарелку блин. – Что касается русских штатов Желтуги, тут все более или менее понятно. Но как организована жизнь в китайском поселении?
Прокунин только рукой махнул: там свое отдельное мироустройство. Правление республики в него не входит, разве только нужно решить вопросы, связанные с общей жизнью Желтуги. Да и разобраться в этих китайских хитростях крайне мудрено. Впрочем, когда господин Загорский станет командующим, он сможет на вполне законных основаниях изучить китайскую жизнь в республике. Тем более, что китайский язык он знает.
Надворный советник кивнул и больше уже не возвращался к этому вопросу.
Когда, позавтракав, они вернулись к зданию управления, Загорский почему-то попросил Ганцзалина внутрь не заходить, а погулять поблизости.
– Опять погулять, – пробурчал недовольный помощник. И, не удержавшись, воткнул-таки шпильку: – Чего мне гулять, все тигры все равно уже сбежали, других тут нет.
Загорский, пропустив Прокунина вперед, молча закрыл дверь перед Ганцзалином, оставив его на улице. Тот, разумеется, не понял, чего вдруг господин проявил такую избыточную суровость и даже непримиримость. Однако суровость тут была совершенно не при чем. Нестор Васильевич просто не желал, чтобы китайский староста раньше времени увидел Ганцзалина, да еще в компании с самим надворным советником, в его планы это совершенно не входило.
Китайского старосту звали Ван Юнь, или, попросту, Ваня. Это был невысокого роста человек в теплой телогрейке, с лицом настолько желтым, что уже почти коричневым, с черными жесткими волосами, которые вылезли на свет Божий, когда он почтительно стащил с головы свой заячий треух и глазками-щелками, от избытка хитрости такими узенькими, что невозможно было разглядеть, какого они цвета.
– Вот, Ваня, познакомься, – сказал Прокунин, – это господин Загорский, говорит и пишет на твоем родном наречии, как на своем.
И с интересом посмотрел на Нестора Васильевича, ожидая, по всей видимости, как тот поведет себя дальше, и не ударит ли Загорский в грязь лицом перед китайским старостой?
Загорский не ударил.
– Добрый день, господин Ван, – сказал надворный советник на языке родных осин. – Вы ведь понимаете русский язык, не так ли?
– Не так ли, не так ли, – с готовностью отвечал господин Ван, а потом угодливо закланялся, прижимая правую руку к груди, но не к левой стороне, где находится сердце у всех нормальных людей, а к центру, где оно размещается у китайцев.
Не углубляясь в светский разговор, Прокунин сразу протянул Вану письмо, уже вложенное в конверт. Вот это, сказал, надо доставить цицикарскому амбаню. Отряди человека, пусть отвезет. Ну, и подарок какой-никакой приложи – пушнины там, самородков несколько штук, все, как у вас положено. Потом счет пришлешь, правление все оплатит.
Китайский староста поклонился, но уходить отчего-то не спешил, топтался на месте, как китайский прищуренный конь, переводил глазки с Прокунина на Загорского и обратно.
– Ну, что стоишь, – спросил Николай Павлович нетерпеливо, – кого ждешь?
Ван Юнь снова поклонился и начал говорить. Говорил он бессвязно, и человек неопытный не сразу бы разобрался в нагромождении русских и китайских слов, которые выкатывались из него торопливо, как горошины. Однако Прокунин имел уже опыт разговоров с китайским старостой и сходу все понял. Китаец спрашивал, нужно ли ему вскрыть конверт, чтобы перевести письмо на китайский язык?
– Ничего вскрывать не требуется, – отвечал староста, – письмо уже переведено господином Загорским. Я же говорил, что китайский он знает преотлично.
Ван Юнь перевел свои глаза-щелочки на надворного советника и льстиво улыбнулся узкими губами. Загорскому показалось, что в глазах его мелькнул какой-то вопрос, который тот не решается высказать. Впрочем, староста тут же снова закланялся, глаз его
