Комбатант - Бушков Александр Александрович
Гартунг аккуратнейшим образом притушил окурок сигары в небольшой медной пепельнице в виде вогнутого кленового листа.
— Да, разумеется, — сказал он. — В делах наших, увы, нет ничего срочного, требовавшего бы немедленного обсуждения, потому я и позволил себе отвлекаться на житейские мелочи. Итак, Алексей Воинович… Я, кажется, знаю, зачем Гравашолю аппарат Штепанека. Я до сих пор не имею стопроцентной уверенности, у меня нет конкретных агентурных донесений, которые прямо сообщали бы, что Гравашоль именно этим намерен заняться, но, если проанализировать все, что нам известно, сделать логические выводы и отсечь все несообразное… Через неделю во Францию должен прибыть высокий гость…
Он взял со стола французский иллюстрированный журнал и молча показал Бестужеву первую страницу, украшенную фотопортретом величественного мужчины средних лет с безупречными усами, чья грудь была украшена таким количеством высших орденов нескольких европейских держав, какое свойственно только коронованным особам.
— Ах, вот как… — сказал Бестужев сквозь зубы. — Даже так?
— Я прилежно изучил все, что нам — и нашим французским амфитрионам — известно о Гравашоле, — сказал Гартунг. — Достоверно известно, что он с давних пор согласно анархической доктрине прямо-таки мечтал совершить покушение на какое-нибудь особо высокопоставленное лицо. Президент Французской республики, — Гартунг неподражаемо улыбнулся, — его отчего-то не интересует. Нисколечко…
Бестужев тоже позволил себе усмехнуться:
— Да, если быть чуточку циником, то французский президент — мишень, прямо скажем, второсортная для такого матерого волка, как Гравашоль…
Улыбаясь одними глазами, Гартунг кивнул:
— Уж если быть циниками, которых к тому же сейчас не слышит ни одна живая душа, — мишень не то что второсортная, а, пожалуй что, и вовсе десятого сорта… Его величество, — он показал глазами на журнал, — дело другое. Его страна, конечно, не входит в ограниченное число великих держав, но все же, согласитесь, следует сразу за ними в некоей неписаной табели о рангах. Вот именно. Если принять извращенную логику террористов, король — достойная мишень для столь самовлюбленного деятеля подполья, как Гравашоль. По моим сведениям, он поддерживает самые тесные отношения с представителями некоторых самых крайних анархических течений в стране его величества, и вот уже две недели как наши агенты — и там, и здесь — отмечают значительное оживление контактов и связей меж этими господами по обе стороны границы.
— Визит будет официальным? — спросил Бестужев.
— В том-то и беда, Алексей Воинович, в том-то и беда… Сугубо официальный визит, обе стороны намерены провести серьезнейшие переговоры… по слухам, — он вновь неподражаемо улыбнулся, — касаемо более согласованной и более жесткой политики по отношению к Германской империи. Сугубо официальный визит. Вам нужно объяснять, в чем с нашей точки зрения скверная сторона подобной поездки?
— Нет нужды, — сказал Бестужев. — Коли уж визит официальный, его величество прямо-таки обязан будет жить в точно определенных резиденциях, посещать точно определенные здания, даже поездки по городу, то есть их маршруты, порой носят характер обязательности…
— И это самое уязвимое место, — кивнул Гартунг. — Я рискнул сделать предположение, что аппарат Штепанека Гравашолю понадобился именно затем, чтобы устроить наблюдение за… я пока что не знаю, за каким именно местом, но, безусловно, одним из тех, где его величество будет находиться достаточно долго, чтобы можно было спланировать покушение. Меры безопасности во время таких визитов вам тоже наверняка известны. В этом случае телеспектроскоп имеет громадное преимущество перед биноклем или подзорной трубой — на лиц, ведущих наблюдение с помощью таких оптических устройств, полиция обратит особое внимание… а вот телеспектроскоп можно, как явствует из вашего же подробного отчета, замаскировать так, что самая бдительная и опытная охрана его не заметит — а вот анархисты наблюдения смогут вести круглыми, сутками фигурально выражаясь, конечно, я помню, что в темноте аппарат бессилен так же, как и человеческий глаз… Разумеется, это не более чем моя догадка, но в ней, смею думать, есть резон…
— Да, безусловно, — медленно сказал Бестужев. — Другой надобности у Гравашоля просто-напросто быть не может. Все складывается, как кусочки китайской головоломки. Визит венценосной особы, вожак анархистов, одержимый идеей обессмертить себя на их уродливый манер, и вдобавок — телеспектроскоп… Нужно сориентировать французов на эту возможность…
— Вы полагаете, я до сих пор этого не сделал? — усмехнулся Гартунг без тени обиды. — Ну разумеется… И тем не менее, даже располагая моими данными, полиция ненамного продвинется вперед. Не существует физической возможности выявить все закрытые окна на возможном пути следования короля… или, скорее уж, в окрестностях его резиденции… за которыми может располагаться телеспектроскоп. Нужно ловить. Нужно их взять.
— Что вы предприняли?
— Вся агентура, коей я располагаю, поднята на ноги, — сказал Гартунг. — Равно как и вся агентура, какой располагают французы, в первую очередь бригада по розыску анархистов. Разумеется, самым надежным и действенным было бы послать на пограничную станцию роту жандармов, блокировать поезд, едва он пересечет границу, оцепить так, чтобы мышь не проскочила, устроить тщательнейший обыск во всех вагонах, на всех грузовых платформах, задержать всех подозрительных, кто только покажется хотя бы отдаленно похожим на изменившего внешность Гравашоля. Да, безусловно, это было бы самое лучшее. Но реальность, увы, нам этого не позволит. Подобная акция, согласитесь, была бы невозможна и в России, даже будь властям предержащим прекрасно известна наша информация… Верно?
— Да, пожалуй, — кивнул Бестужев. — Есть неписаные правила… На подобное пошли бы разве что в случае военных действий…
— Вот то-то и оно, — печально развел руками Гартунг. — Во Франции подобная эскапада тем более невозможна — то есть наши местные коллеги на нее пошли бы без малейших моральных препон, с превеликой охотой — но это потребует санкции властей, а власти никогда на такое не согласятся, моментально вспомнят о реакции общественного мнения, газетчиках, запросах в парламенте и прочих неудобствах, с коими вы великолепно знакомы из собственной практики… В особенности здешние власти — временные, выборные, трясущиеся за свои кресла, способные опрокинуться в результате газетной шумихи или парламентской бури в стакане воды… Ох уж эти французишки с их либерализмом! А впрочем, как я уже говорил, власти российские тоже не решились бы на столь решительную акцию…
— И что же, ничего нельзя сделать?
— Ну отчего же, — сказал Гартунг. — Мы проведем подобную акцию не на границе, а в Париже, только и всего. Будет гораздо меньше огласки. Поезд прибывает на вокзал затемно, ответственный будет не верховная власть страны, а парижский префект… а он человек решительный, понимает всю серьезность ситуации, и что немаловажно, сумеет предъявить «общественности» какую-нибудь убедительную сказочку, которую «общественность» проглотит без сопротивления. И никакой шумихи, полагаю, не будет. Поезд будет направлен на дальние пути, без всяких посторонних глаз оцеплен и обыскан…
— Гравашоль — хитрая лиса, — сказал Бестужев. — Он может сойти со своей шайкой — и с пленником — не доезжая до Парижа…
— Это предусмотрено, — тут же ответил Гартунг. — На пограничной станции в поезд подсядут несколько агентов бригады по розыску террористов и все время, пока состав идет по Франции, будут начеку. О результатах своих наблюдений они регулярно станут сообщать по телеграфу. Полиция в районах, примыкающих к железной дороге, поднята на ноги… Вы что-то хотите сказать?
— Нам в первую очередь нужен даже не Гравашоль, — сказал Бестужев. — Черт с ним, в конце-то концов, это исключительно французская головная боль. Пусть выскользнет Гравашоль и вся его шайка, сколько их ни есть… Нам необходим аппарат… И даже больше, чем аппарат, нам необходим Штепанек, потому что аппарат без Штепанека не стоит и ломаного гроша, меня в этом давно уже убедили… господа научные консультанты. Если будет перестрелка… Достаточно одной шальной пули…
