Золотое пепелище - Валерий Георгиевич Шарапов
– Я покамест откланяюсь, – сообщил староста. – Чаю захотите – вот там самовар. Вы с печью справитесь?
Гоманов заверил, что сладят, и староста ушел. Вскоре выяснилось, что Генка сильно прихвастнул и с русской печью обращаться он не умел. Она взирала на них, насмешливо раззявив черное жерло, в котором издевательски тухли все щепки, закладываемые в него. Пока разбирались с нею, потратили всю щепу, пришлось искать топор, тесать еще. Разводимый огонь тоже вел себя по-свински, затухал. В общем, к тому времени, как наконец-то подоспел чайник и надо было искать уже чай (добренький старичок староста позабыл сообщить, где он), появился и поп. В обычной обстановке он выглядел куда менее внушительно, хотя в его присутствии все равно ощущалась некоторая неловкость, точно в гостях у кого-то весьма значительного. К тому же, войдя, он по-особенному взмахнул ладонью, но вовремя спохватился и протянул ее для рукопожатия:
– Приветствую вас, молодые люди. Ко мне?
– К вам, если вы отец Валаам.
– Я самый.
Неопределенного возраста – могло быть ему от сорока до семидесяти, – широкий, но какой-то плоский, к тому же сутулый, ни одного волоса на голове, даже бороды и бровей не было, из-подо лба так и зыркали острые темные глаза. Мигом оценил ситуацию, раздул печь пожарче, извлек три чашки, жестянку, щедро сыпанул крупно порубленного чая, выложил несколько кусков сахару, открыл банку с медом. И, оглядев гостей, достал из ящика пару сушеных рыб.
– Не стесняйтесь, наверняка голодные.
Быстро побормотал что-то, глядя в угол, перекрестился и сел с ними за стол. Чередников, хоть и живот подводило, побрезговал руки пачкать, а Генка, не чинясь, умело и не без удовольствия принялся чистить рыбу, выкладывая кусочки на общую газету. Поп, поблагодарив, стал обсасывать плавник, оставляя тешу и прочие аппетитные детали без внимания. Выслушав гомановские вопросы, помолчал, потом заговорил сам, глухим, негромким, приятным голосом, по-волжски окая, то и дело подкашливая.
– Скончались, стало быть? Обе. Ну что ж, все легче. Царствие небесное, хорошие женщины были. Мы их все за здравие поминаем…
Пододвинул к себе небольшой потрепанный ящичек, похожий на картотечный, в котором стоймя были вставлены небольшие прошитые вручную самодельные блокнотики, достал нужный, перелистнул, вычеркнул, открыл второй, записал.
«Ничего себе, небесная канцелярия», – подумал Саша, допивая чай, косясь на газету. Жрать хотелось – страсть, но все равно взять рыбу не решился, неловко.
– И вы, стало быть, что-то узнать хотите, товарищ… старший лейтенант, верно?
– Так точно.
– А что ж я вам рассказать могу?
– Хотелось бы выяснить несколько вопросов, связанных с потерпевшими Каяшевыми.
– Что ж, прошу.
– При этом я предупреждаю вас об ответственности…
Поп прервал, подняв костистую ладонь:
– Стойте, товарищ старший лейтенант. Это я вас должен предупредить: я не смогу вам ответить на вопросы, которые будут касаться тайны исповеди, – и тотчас чуть смягчил свое заявление: – Конечно, напомнить. Вы ж и так все это знаете.
– Разумеется, – начал было Генка.
Тут зашуршали по-мышиному за стенкой. Отец Валаам, не оборачиваясь, выдал предписание:
– Вячеслав Игнатьевич, вы желаете поучаствовать в разговоре?
Из темноты прихожей сконфуженно ответили:
– Не извольте беспокоиться, батюшка.
– Тогда попрошу вас оставить нас, сделайте милость. Тут дело не хозяйственное, к тому же сугубо личное. Идите записочки подсчитайте, свечечки.
Выставив старосту, поп собственноручно закрыл за ним дверь и снова уселся за стол. Генка, правильно оценив ситуацию, покладисто попросил:
– Так расскажите, батюшка, что сочтете нуж-ным.
– Что ж, раз так. Много вам все равно не смогу рассказать, поскольку всех людей знаю с весьма специфической стороны.
– А я вам помогу, – пообещал Гоманов, – начнем с малого. Как давно вы знакомы с Ириной Владимировной?
– С ней самой – лет пять как.
– Какие были у вас отношения?
– Исповедовалась, – кратко ответил поп.
– То есть можно так и записать: дружеские отношения?
– Можно и так сказать, если угодно.
– Ну, допустим. Исповедовалась – это, стало быть, чем-то делилась.
– Да.
– И только?
– Почему ж, не только. Однажды ребенка крестила…
– У Каяшевой все-таки был ребенок? – уточнил Чередников.
– Нет, – по-прежнему лаконично ответил поп, – она выступала крестной.
Установилось молчание, которое прервал Генка:
– Продолжайте, батюшка.
– Да нечего мне вам рассказать. Помогала она в строительстве, как и многие.
– Кто же? Имена, адреса можете назвать?
– Могу, но не стану.
– Ну а, скажем, Каяшева чем вам помогала?
– Дело женское. Жертвовала щедро, рукодельничала. Да вот, тачала покровцы на престолы.
Чередников заметил:
– Надо же, я подумал, показалось. Так это ее работа? Вот это полотно, из лоскута?
– А, увидели? В темноте? Острое у вас зрение, – похвалил священник. – Так и есть. Все ее работа. Я, к слову, удивился: она на Троицу обещалась зеленые покровцы поставить, да вот и пропала. Потому и золотые пришлось ставить. Да, она пошила как-то облачение, когда старое износилось.
«Вот это мило, – кисло размышлял Чередников. – Получается, что тетка, по сути, чужая, шапочно знакомая, гоняет за тридевять земель, из Москвы, а перед тем сидит, подбирает лоскут к лоскуту дефицитных тряпок – просто так, за спасибо и здорово живешь. Не брешет ли…»
Видимо, Генка подумал о том же, потому что спросил:
– Позвольте, гражданин Валаам… простите, как ваше отчество?
– Можно отец Валаам, – разрешил тот. – Если вам неловко, то Кирилл Александрович, это по паспорту.
– Хорошо. Вы все-таки поясните. Мы ведь от вашей системы отношений далеки. По каким причинам женщина нерелигиозная…
– Откуда вам знать?
– …столичная, занятая, ценный работник, к вам регулярно наезжала с такими, скажем прямо, сомнительными дарами?
– Почему же сомнительными? Хотя я понимаю, к чему вы ведете речь, – заверил поп, чуть улыбаясь, тонко. И, прежде чем Генка успел порадоваться, добавил: – Уж будьте добры, не шейте хозяйственное. Вижу я, человек вы ловкий, но ведь и я тут не
