А. Веста - Зверь бездны
– Не сопротивляйся, девочка, ведь ты жаждешь этого… Я хочу, чтобы это случилось здесь. Подчиняйся, и ты станешь еще красивее и сильнее…
Она обреченно уронила руки, и Илья, путаясь в застежках, расстегнул и сдернул с нее все без остатка. На коже заиграло пламя камина. Она подумала даже, что со стороны это красиво…
До ее ушей долетает тусклый шепот: «Чем дольше ждешь, тем медленнее приближайся». Она напрягается под торопливыми поцелуями Ильи, словно он вдруг стал ей чужим.
Кто-то осторожно крадется по коридору, замирает у дверей, слушает стук их сердец, трогает замок. Сашка хочет оттолкнуть Илью, корчится, прикрываясь скрещенными руками. Они забрались в музей, сейчас их застанут охранники… Почувствовав ее испуг, Илья оставляет ее, и поворачивает огромный ключ в старинном замке, потом завязывает ей глаза бархатным шарфиком, и, щелкнув ювелирными наручниками на ее запястьях, пристегивает к высоким крючьям в стене. Едва слышно скрипит дверь. Жаркое дыхание камина трогает обнаженную кожу.
В слепой мгле рядом с ней что-то возится, хлопает крыльями, ропщет и всхлипывает. Она теряет счет времени. Скользкая виноградина лопается на ее губах, по груди течет кислый сок. Она дрожит от липкого холода и больше не понимает, что творится с нею: алчные губы впиваются в грудь, ледяные пальцы шарят по телу, и она слышит прикосновение мягкого влажного жала к обнаженной коже. На ее вздрагивающих губах, на груди, в паху, на коленях и пальцах ног кто-то чертит таинственные знаки. Металлический холод проникает в тело.
Превозмогая боль, она бьется, пытаясь вывернуться, сдирая кожу на запястьях, пока что-то ледяное, жгучее не проливается в нее. «Ледяная сперма инкуба»…
Вздрогнув всем телом, Сашка проснулась.
Бред! Все это бред! Ярким солнечным утром она проснется прежней легкой и ироничной Сандрой, уверенной в себе, желанной и удачливой, счастливой идиоткой, какой она была до встречи с чашей, до этого сна.
В комнате белело свадебное платье. Сашка подошла, потрогала колючее кружево. «Этого просто не может быть. Потому что не может быть никогда…»
За рулем новой машины Сашка была уже вторую неделю, и чем ближе узнавала свою «черепашку», тем больше влюблялась в это совершенное создание. Ее кроха была немного кокетливой, но аккуратной и законопослушной гражданкой автомобильного мира… Милиционер на углу остановил ее взмахом жезла.
– Ваши документы…
Он оперся о капот, оглядывая салон через переднее стекло. Его воспаленное лицо чем-то не понравилось Сашке. «Кажется, еще Петр Первый запрещал рыжим свидетельствовать на суде. Отчего такая дискриминация?» Сашка мельком отметила, что рыжий не представился и не взял под козырек, или от вечерней рассеянности она этого не заметила? А может быть, этот смахивающий на хряка милиционер хочет взять автограф? После нескольких телевизионных показов ее уже начали узнавать на улицах.
– Права, журналистское удостоверение, паспорт, что вас интересует?
Милиционер бесцветными глазами уперся в пластиковую карточку, перелистал загранпаспорт, вчитался в свеженькие права.
– Простите, Александра Романовна, припаркуйте машину. Придется проследовать…
– Что случилось?
– Печати не хватает, надо срочно уладить.
Пожав плечами, она вышла из машины и пошла за милиционером. Улица была пустынна, на перекрестке тревожно мигал светофор.
– Прошу в машину.
Бесшумно подкатил белый с синими буквами автомобиль. Легко закинув загорелые ноги и даже успев полюбоваться ими, Сашка уселась на первое сиденье. Водитель маленький, чернявый, похожий на юркую обезьянку, приторно улыбнулся. Капитан устроился за спиной.
– Проедем в управление округа, вы только не волнуйтесь.
– Я и не волнуюсь, с чего вы взяли?
Машина закружила по переулкам. Сашка машинально достала мобильник.
– Никаких звонков, – предупредил капитан. – Дай-ка сюда!
Он вырвал телефон и бросил его на заднее сиденье.
Не раздумывая ни секунды, Сашка рванула дверную ручку, но удар в висок ослепил ее короткой вспышкой. Голова ее ударилась о боковое стекло, и все погасло.
Она очнулась от боли, застонала, мотая гудящей головой, и снова упала ничком, вжавшись горящей щекой в заднее сиденье. Из носа сочилась кровь. Запястья были схвачены наручниками. Она приподнялась и села, запрокинув голову, чтобы унять кровотечение.
Машина неслась по ночному шоссе. Сплошной темной полосой по бокам дороги бежали деревья. В свете фар она рассмотрела указатель с надписью «Брянская область».
– Что вам надо? – прошептала она. – Возьмите деньги, права, только отпустите.
– Уже взяли, красотуля. Что делать, зарплата у ментов маленькая, приходится подрабатывать…
Небо просветлело. Дождливый рассвет повис над запущенными полями и лесопосадками.
Машина въехала в сварные ворота с «солнышком» из ржавых прутьев. В серой моросящей мгле белели обломки гипсовых фигур с торчащей из них арматурой. Пионеры с отколотыми горнами, изувеченные пловчихи и обезглавленные юннаты с безухими кроликами в руках выстроились вдоль дорожки, отдавая Сашке последний салют. Ничего страшнее этих статуй с белыми гипсовыми глазами Сашка в своей жизни не видела.
Из выбитых окон и провалов крыш смотрела ее погибель. Мучительно хотелось проснуться. Этот затянувшийся дикий сон не имел продолжения и не имел отношения к ней: красивой, свободной, успешной.
«Это не со мной, – плаксиво ныло что-то трусливое, маленькое, потно-телесное, – это все случилось не со мной…»
«Не бойся. Я не оставлю тебя, – шептал сильный и спокойный голос. – Ты не умрешь, ты не можешь умереть. Верь…»
– Выходи, красотуля, и без дураков. – Рыжий распахнул заднюю дверцу и, схватив за плечо, выволок ее из машины.
Водитель, кривоногий, длиннорукий, похожий на дрессированного шимпанзе, выкатился из машины и помочился на тропу.
Густой ракитник, понурая роща в сером тумане… Сашка резко вырвала руку и, ломая кусты, понеслась сквозь заросли. Все, что было в ней молодого, живого, рвалось к спасению. Влажный воздух холодил легкие. Хлестали влажные ветви. По ходу бега она изменила направление, чтобы попасть к лагерным воротам. Погоня отстала, хруст и треск валежника слышался далеко позади. Она запетляла между высоких куч строительного мусора, и она бы обязательно ушла, как велел ей властный голос спасения, но высокий каблук зацепился за арматуру, и она с разбегу ударилась о бетонные обломки. Ухватившись за край плиты, она поднялась, но даже опереться на ушибленную ногу не смогла. Колено вихлялось, как у сломанной куклы. Она упала на колени и, волоча ногу, поползла в заросли высокой крапивы, но рыжий настиг ее и несколько раз ударил ногой в живот.
Полуживую, ее затащили в комнату, засыпанную битым стеклом, швырнули на голую панцирную кровать и прикрутили проволокой за щиколотки и скованные запястья. Распяленная на ржавой кровати, она не отрываясь смотрела в потолок, пытаясь прочесть будущее в разводах трещин и пятнах гнили. Сознание было абсолютно ясным. Надо было думать о чем-то важном в эти последние минуты.
«За что? Почему меня? – скулил жалкий голос. – Как хороша я была, как красива, как счастлива. За что?»
Она с детства помнила несколько молитв и стала молиться, шевеля губами, вспоминая в молитвах маму, родную Таволгу и почему-то свою любимую учительницу. Когда умолкли молитвы, она стала читать стихи, и сила, дремавшая в ней с рождения: кровная, русская, неизбывная, вставала и распрямлялась, приуготовляя к мукам. Голос дальний, родной, словно бы материн, доносился из темных глубин:
…Не белы снеги да сугробыЗамели пути до зазнобы.Не проехать, не пройти по проселкуДа во Сашину хрустальную светелку…
Она, закрыв глаза, впитывала далекий замирающий голос.
Облупленный стол у окна был завален закусками. Рыжий с бульканьем глотал водку. Его лицо потемнело, налилось дурной вурдалачьей кровью.
– Выпьем за успех операции. – Он протянул чернявому бутылку.
– Не-е, я за рулем.
Чернявый с собачьей торопливостью уминал жратву.
– Пей с нами, красотуля, или в сухую?
Похабно скалясь, рыжий поднес к ее разбитым губам водку. Сашка мотнула головой, стекло стукнуло о зубы, жгучая жидкость полилась по ее исцарапанным щекам и шее.
– Ах ты, сука… Ничо, щас по-другому запоешь. – Рыжий торопливо распустил ремень.
…Как у Сашеньки жениховБыло сорок сороков.У Романовны сарафанов,Сколько у моря туманов!..
– Слушай, Чубайс, а ведь этого в контракте не было, – прочавкал чернявый, вытирая газетой измазанные пальцы. – Договорились: сразу в расход. Во жрак напал!
– …Ничо, разломаем… Зачем добру пропадать… – Рыжий с хлюпаньем высосал остатки водки из горлышка. – Да и ей перед смертью интересно будет, покажем ей «танго смерти»! Дед мой в войну полицаем служил, так он рассказывал, как эсэсовцы акцию проводили. «Танго смерти» называлась. Всех жидов сбили в кучу, согнали в райком и там заперли. Потом отобрали молодых красивых евреек, успокоили их и отвезли на кладбище. А там уже большая яма была вырыта, но бабы ее еще не видели. Осень теплая была, но все эсэсовцы – в блестящих плащах. Так вот, они бабам велели раздеться и выбрали среди них королеву – жидовку красоты неописуемой. Патефон завели с медленным танго. И она, голая вся, на кладбище, танцевала «танго смерти» с их группенфюрером. Долго они танцевали, а все стояли, смотрели. Потом она поняла, что все равно убьют, попросила мужа привезти попрощаться. И что ты думаешь, его привезли, и она с ним прощалась. Потом сама в могилу прыгнула.
