Ольга Михайлова - Воздаяние
— А где ты провёл прошлую ночь? — дотошно поинтересовалась вдруг девица, уперев руки в бока и глядя на прокурора с тем въедливым подозрением, с которым судья обычно оглядывает оглядывает закоренелого преступника, предъявившего, однако, суду неопровержимое алиби.
— О, ты уже ревнуешь, мой ангел, — по-кошачьи промурлыкал Лоренцо, — свидетельствую перед Богом, что прошлую ночь я провёл в собственном доме в одинокой постели, но я видел сладкий сон про то, что ты рядом. Я не шляюсь по веселым кварталам, дорогая.
— Положение не позволяет? — иронично поинтересовалась Катарина.
— Честь, — надменно проронил прокурор.
Крепко прижав к себе чёрного остроухого кота, с веранды озирал двор мессир Камилло Тонди. На щеках его проступал хмельной румянец, в глазах плыл туман. Альбино заметил, что он не особо расстроен происходящим, но исполнен любопытства и внимательно слушает все разговоры в толпе, хоть они, в общем-то, ничего нового не содержали.
— Нет, что ни говорите, а странно… Мертвый в запертом изнутри нужнике… — удивлялся Джованни Ручелаи, уже успевший вместе с мессиром Сминоччи, справив нужду, вернуться во двор.
— Он мог отравиться чем-нибудь, вот и всё, — высказал свежую мысль мессир Сминоччи, — он, я сам видел, на грибы налегал, попался один ядовитый и пиши пропало….
— Не было там ничего ядовитого, — зло обронил мессир Лучиано, увидев в подобных предположениях хулу на дом Убертини, — грибами у нас старая Джулия заведует, она их сорок лет заготавливает и сама уминает чашками… Никогда никто не травился. Вы же не думаете, что он отравлен? — расстроенный Убертини протянул руки к Тонди, стоявшему на веранде с котом.
Архивариус погладил проснувшегося кота, сказал, что насчет грибов ничего не знает, он ел их и прекрасно себя чувствует, а затем сообщил собравшимся, что сам он слышал о смерти в нужнике только однажды, точнее, прочёл о подобном в книге христианского историка Сократа Схоластика.
— Это было, когда стареющий император Константин вызвал в 336 году от рождества Христова в Константинополь ересиарха Ария и спросил: признает ли он никейский символ веры? Арий солгал, что признает. Император поверил в обращение еретика и велел константинопольскому епископу Александру принять Ария в церковное общение. — Мессир Тонди не мгновение умолк, опустив на пол кота, который, вытянув вперед передние лапки, сладко потянулся, согнув дугой спинку и хвост. — Это привело ариан в великую радость, — продолжил мессир Камилло, — а истинных христиан, напротив, повергло в смущение. Им оставалось надеяться единственно на заступничество Божие, и их молитвы не остались без ответа. Выйдя из дворца, ересиарх шествовал посредине улицы как триумфатор, в сопровождении многочисленных сторонников, но вблизи площади внезапно почувствовал расслабление желудка. Спросив, где здесь поблизости отхожее место, он поспешил туда и, по словам Сократа, «впал в такое изнеможение, что с извержениями тотчас излилось из него большое количество крови и вышли тонкие внутренности, и он тут же умер»…
Сие повествование повергло слушателей в трепет, несмотря даже на то, что погибший Карло Донати на еретика, а тем паче на ересиарха, ну никак не тянул, хотя бы по причине полного отсутствия мозгов. Но сказанное заставило многих задуматься, а, главное, совсем позабыть, к радости мессира Убертини, предположение о грибном отравлении. «Кара Божья» — эти слова, что и говорить, любого ужаснуть способны, и направление мыслей собравшихся изменилось. Покойнику припомнили, что в господнем храме он был нечастым гостем, постоянно по блудным домам шлялся и в винопитии умерен не был, к тому же гневлив был и старших не уважал, да и пакостей творил вообще изрядно…
Тут же, как водится, поползли шепотки и новые предположения — одно хуже другого.
— Скорее всего, просто рукоблудил над выгребной ямой, поскользнулся, да виском и стукнулся…
— Не исключено, что заразу подхватил галльскую, вот и помер…
Альбино увидел, что по ступеням спускается во двор Франческо Фантони, уже один, без девицы. Он вовсе не показался монаху радостным, напротив, имел недовольное выражение лица и мрачно озирал двор и столпившийся народ, но тут из бани появился медик, и все обернулись к нему. Мессир же Стефано, заметив обращенные к нему лица, тоже поморщился. Он понимал, что придётся едва ли не публично расписаться в собственном бессилии, а кому такое понравится? Тем не менее, врач вытер вспотевший лоб и сообщил мессиру Пандольфо, что представленный его вниманию мертвец умер от остановки сердца, точнее, от паралича сердца, однако причины оного ему не известны. Перед смертью у мессира Донати был обморок.
— А ведь с ним это уже было, — неожиданно подал голос Сильвестри, — он и на турнире однажды упал, но не на ристалище, а у шатра, и жаловался потом, что дышать не может и в груди болит…
Это припомнил и Монтичано, да и всех остальных словно отпустило. Слов нет, смерть мессира Донати настигла нелепая и грустная, но раз остановилось сердце — что тут попишешь?
Дождь к этому времени уже перестал, молодых отвели в их покои, и так как капитан народа решил вместе с Венафро вернуться к себе, то и все остальные гости почувствовали, что им пора восвояси. Поднялась обычная сутолока, никто не мог найти перчаток, куда-то подевались все шляпы, у мессира Сминоччи исчезла сбруя, а лошадь ускакала прочь с конюшни, но её поймали. Постепенно на длинных лестницах стало безлюдно, всюду царил ералаш, и несло винным перегаром. Стулья были раскиданы, скатерти залиты пивом, служанки громко жаловались, что выпивохи изгадили пол, и всюду валяются осколки стекла, а на скатертях видны отпечатки сапог и отметины шпор… Шарь теперь по углам со свечой иль с лучиной коптящей, да все вымывай…
Все эти жалобы, отнюдь не предназначавшиеся для посторонних ушей, довелось услышать мессиру Марескотти, который со своими людьми ждал, когда привезут телегу для покойника, мессиру Камилло Тонди, который во время сборов домой опять упустил кота и нашёл его под лестницей, да Альбино, который долго искал свой плащ, наконец обнаружил его у коновязи на чьем-то осле во дворе дома.
Новость о смерти мессира Карло Донати быстро разнеслась по городу, контрада Улитки, к которой принадлежал покойный, скликала людей на похороны. Ни мессир Тонди, ни Элиджео Арминелли, ни монна Фантони, никто из знакомых Альбино не выразил сугубой скорби по поводу этой смерти. Скорее наоборот. Случившееся развеселило сиенцев, никогда не отличавшихся сентиментальностью, до упаду. Они нисколько не изображали горя, рассказывая друг другу мерзкие подробности произошедшего, судачили напропалую и даже сочинили паскудную песенку «Отхожее место — конец нечестивых» с омерзительным припевом: «Над ямой выгребною!», повторявшимся после каждого куплета, а какой-то сугубый кощунник создал на эту тему даже хорал на мотив «Veni, Creator!»
Альбино, придя домой уже в сумерках, застал дома Фантони. Тот, непривычно грустный, наигрывал безотрадный напев, тихо подпевая:
Ты смертен, человек, и помни это, Строй планы и верши свои дела, Но пролетят часы, развеется зола, И был ли ты? — никто не даст ответа. И горечь бед твоих и радость от побед Не стоят ничего, и от веков, что были Когда-то столь шумны, какой остался след? Для слуха — легкий шум, для ветра — горстка пыли…
Альбино не понимал, почему Франческо, к которому на шею сегодня вешались красотки, столь невесел? Из-за смерти в палаццо Убертини? Но ведь умерший вовсе не был его другом, напротив, они враждовали…
— Жаль, что всё так вышло, — он осторожно опустился на стул рядом с Фантони, — такая случайная, нелепая, внезапная смерть, — Альбино покачал головой, — без покаяния, без последнего напутствия…
— После блудной ночки… — в тон ему кивнул Франческо и усмехнулся, — да, в рай ему не попасть. Но вы ошибаетесь, мессир Альбино, смерть эта своевременна, справедлива и, уж конечно, неслучайна. Это, собственно, и не смерть-то вовсе…
Слова эти, произнесенные с недоброй и насмешливой миной, привели Альбино в оторопь. Он понимал, что Фантони знает, что говорит, ибо, в отличие от него, хорошо понимает происходящее в Сиене, и самого Франческо тут знает каждая собака, но подобное суждение говорило ещё и о том, что Фантони если и не соучаствует в убийствах, то молчаливо одобряет их.
— Вы уверены в этом?
Фантони рассмеялся.
— Нет. Это предположение, однако основания у него вполне достаточные, уверяю вас. Впрочем, это подлинно пустяки… — Франческо снова пробежал пальцами по струнам гитары.
Монах смутился. Он и верил, и не верил Фантони. Убить Донати не могли, это было ясно. Но слишком уж серьезен был тон гаера-весельчака, и слишком ненадежны глаза. Это не случайная смерть, утверждает он. Но почему? Неужели всё же шутит? Или он имеет в виду, что смерть эта именно провиденциальна — неизбежна, неотвратима и закономерна?
