Дж. Лэнкфорд - Украденный Христос
В то время Брауну было около тридцати. Он рассмеялся, попросил отца намекнуть, когда начнется Второе пришествие, и больше не заглядывал в гороскоп до его смерти.
А теперь пришлось…
Он закрыл папку и убрал ее в стол вместе со статьей «Америка клонирует», где говорилось, что генетический донор – возможно, самая значительная личность в истории. Браун понял, кто имелся в виду. А вот знала ли это «Таймс»?
Глава 17
Вечер понедельника.
Церковь Святого Томаса Мора, Нью-Йорк
Небольшое море черных спин, то тут, то там оживляемое барашками модных шляпок, хлынуло через высокие кованые ворота по изящным гранитным ступеням прямо в двери из красного дерева, гордость церкви Святого Томаса Мора. Одно ее месторасположение чуть в стороне от Музейной Мили, между Парк– и Мэдисон-авеню, позволяет догадаться, что ее посещает католическая элита Нью-Йорка.
Интерьер церкви совершенно под стать прихожанам.
За спиной у священника – единственное витражное окно, под ним резное распятие, скромный алтарь без излишеств, массивные скамьи, навощенный до блеска паркет, несколько статуй, деревянные барельефы святых, прекрасно оформленные букеты, маленький орган с приятным звуком. Ничего модного, ничего кричащего. Во всем ощущаются вкус, добротность и бешеные деньги.
Однако сейчас Франческа Росси не чувствовала себя частью всего этого. Она сидела в переднем ряду вместе с кузеном и дядей, с которыми только вчера познакомилась. Феликс, опасаясь ледяного приема, сел у дальнего края рядом с Мэгги. За ними пристроилась Аделина; Франческа не виделась с ней три дня.
Поначалу нежданное наследство привело ее в восторг, поскольку теперь у них появлялось какое-то подобие семьи, о чем она всегда мечтала. Больше людей, похожих на них, с теми же мыслями и привычками; больше близких одного с ними круга, в который за всю ее жизнь проникли только двое посторонних. Одной была Аделина, а другой – как ни странно, Мэгги, их горничная; даже ей Франческа была рада. В их затворничестве любой гость являлся подарком, спасением от одиночества.
Последние три дня стали для Франчески самыми тоскливыми. Стоило ей обрести близких, долгожданных, хотя и незнакомых, как ее малая семья будто распалась. Аделина заявила, что у нее есть некие планы, а Феликс исчез в лаборатории – запирался там на весь день и держал Мэгги у себя, хотя еще недавно велел ей туда не заходить. В результате Мэгги смогла выйти на улицу лишь в воскресенье, да и то чтобы посетить церковь и съездить домой за сменой белья. Все прочее время она сидела в лаборатории с редкими перерывами на сон и еду, какая-то озабоченная и безрадостная. Повсюду оседала пыль. Как-то раз, когда Франческа громко постучала в дверь и потребовала объяснений, вместо брата ей ответила Мэгги. «Доктор очень занят, мисс Росси. Он знает, что вы хотите помочь. Мне бы тоже хотелось, но он не позволяет. Не обижайтесь на него, на самом деле он вас любит».
Невероятно! Услышать от собственной горничной – даже от Мэгги – слова в защиту ее же брата!.. Это так задело Франческу, что она больше не приближалась к лаборатории.
Раньше Феликс ходил в церковь по воскресеньям, а теперь – по два раза на дню, говоря только: «Привет, я на мессу » , прежде чем хлопнуть дверью. Однажды она проследила за ним и увидела его в обществе нескольких женщин – ни дать ни взять, кутила у стойки бара. Именно тогда она в первый раз позвонила Аделине и… ничего не добилась.
Вот и сейчас ее дорогой братец флиртовал добрых двадцать минут с Сильвией Кеннеди, жившей неподалеку от Далтонской школы,– флиртовал у самого тетиного гроба!
Однако худшие минуты Франческа пережила в аэропорту, когда дядя Симон Фубини и его дочь, кузина Летиция, прибыли из Турина на похороны. Ну почему там не было Феликса!.. Дядя оказался копией отца: высокий, худощавый, широкоплечий, с выразительными руками и участливыми, глубоко посаженными глазами на круглом лице. Заключив ее в объятия, он зарыдал. Кузина Летиция, немного знающая английский, переводила их возгласы радости, а после добавила слез и объятий от себя. Кузина могла сойти за ее сестру – те же рыжие волосы, тот же фамильный нос.
В отель ехали молча. Как ни хорош он был, это все же не дом, где живут американские племянница и племянник. Франческа заметила, как по дядиному лицу пробежала тень, словно вместившая горечь неведомых ей испытаний, заставив устыдиться черствости своего брата. Они встретились только сейчас. На ступенях церкви Феликс узнал Симона Фубини без слов – может, благодаря сходству с отцом, а может, из-за ермолки на голове. Он подошел к ним и виновато произнес:
– Я Феликс. Примите мои соболезнования. Мы очень любили вашу сестру.
А теперь она лежала здесь, в гробу, перед ними. Ей уже не суждено узнать, как гадко поступил Феликс с родней. В ее руках – любимые отцовские четки. Энея всю жизнь прожила католичкой и попросила, чтобы ее похоронили по католическому обряду. Это у Росси в крови – от своего не отступят.
Франческа тоже решила быть твердой и хотя бы отчасти поддержать дядю Симона в его горе. Феликс не знал о замысле сестры. И хорошо. Добрая встряска пойдет ему только на пользу. Франческа договорилась со священником, который несколько раз организовывал иудео-христианские мероприятия, пытаясь как-то компенсировать две тысячи лет взаимных упреков. Пастор внял ее просьбе. Она также попросила его поговорить с братом, но он сказал, что Феликсу лучше подойти самому.
Когда служба начала близиться к концу и пастор объявил: «Теперь здесь состоится особая церемония для наших гостей, прибывших издалека», дядя Симон похлопал ее по руке и вышел вперед. Он обернул вокруг шеи молитвенный лоскут, называемый таллитом, и встал у гроба сестры. Приглашенный раввин, поклонившись, приблизился к Симону и надорвал у него на груди рубашку в знак траура.
Франческа посмотрела на Феликса, который в свою очередь уставился на нее полупристыженно, полууязвленно. Так ему и надо.
Позади выстроились мужчины в ермолках и таллитах – обряд полагалось проводить в присутствии миньяна, десяти взрослых богобоязненных иудеев. Франческа нашла их в синагоге на Парк-авеню и рассказала историю своей тети. Ее совершенно растрогала их готовность помочь, несмотря на то что церемония должна была пройти в католической церкви. По счастью, американские церкви и синагоги время от времени проводили смешанные свадьбы. В Нью-Йорке это случалось почти постоянно.
Дядя Симон попросил оказать ему честь и позволить самому произнести древнюю поминальную молитву, каддиш. Низким звучным голосом он читал нараспев незнакомые слова, а кузина Летиция шепотом переводила их для Франчески. Было видно, что она готовилась заранее.
– Да возвысится и освятится великое Имя Господне – в мире, который Он сотворил по воле Своей.
От красоты молитвы, разносящейся эхом по церкви, на глаза Франчески навернулись слезы. Посреди молитвы голос дяди Симона внезапно оборвался. Потом он вытер слезы и продолжил:
– И пусть проявится Управление Им миром Его – при вашей жизни и при жизни всего Дома Израиля. Аминь.
– Да будет Имя Его благословенно во всем мире и во веки веков,– отозвался миньян.
Франческа вдруг ощутила, как манит ее то наследие, которого она была лишена. Обычные прихожане выглядели потрясенными, но ей было все равно. Заскрипели скамьи – люди оборачивались и шушукались, поняв, что раз брат покойной – еврей, значит, и Росси – евреи. На них стали глазеть. Феликс, однако, неотрывно смотрел на сестру, внимая вместе с ней древней молитве и голосу дяди Симона.
Когда Фубини закончил и вернулся на место, прихожане опустились на колени. Франческа метнула в брата победный взгляд, ожидая увидеть его взбешенным, но Феликс и Мэгги молились так истово, словно утрата Энеи потрясла их до глубины души.
Для Франчески это стало последней каплей. Сегодня же, когда похороны закончатся, она вернется домой и будет кричать, стучать, колотить в дверь, включит пожарную тревогу – в общем, пойдет на все, чтобы только попасть в эту треклятую лабораторию.
Глава 18
Церковь Святого Томаса Мора
Мэгги стояла на улице возле церковных врат, прощаясь с итальянской родней Росси, и думала, что напрасно надела на похороны новую шляпку. Ей просто хотелось проводить Энею Росси Эванс с честью, а лучше этой шляпки в ее гардеробе ничего не нашлось. Она и представить не могла, что все как один будут в черном: черных костюмах, платьях, пальто, туфлях, перчатках… кое-кто из мужчин даже надел черные сорочки. И смех и грех: все белые на сто процентов в черном, а одна-единственная черная ухитрилась явиться в белом. Мэгги страшно захотелось снять злосчастную шляпку, но она побоялась, что ее в толчее раздавят.
– Радуемся знакомиться с вами,– произнесла кузина Росси, Летиция, невообразимо коверкая слова.
Мэгги уже порывалась ответить, как вдруг заметила, что доктор Росси норовит улизнуть.
