Евгений Сухов - Заговор русской принцессы
— Я тут, государь… По делу, — начал князь, уже сожалея о том, что заявился в неурочный час.
— Не мямли, стольник. Что за дело?
— Тут французишка один в Москве-реке утоп, бомбардир Преображенского полка.
Губы Петра Алексеевича дернулись. Царь нахмурился, прежнее благодушие немедленно исчезло.
— Прочь подите! — смахнул он с колен девиц, будто бы грязные чашки с трапезного стола. Посмотрев на толмача, добавил: — Скажи господину послу, что мне занедужилось, дух перевести надобно.
Выслушав переводчика, посол понимающе закивал, давая понять русскому самодержцу, что на свете отыщется немало более занимательных вещей, чем государственные дела.
— И еще скажи, чтобы завтра приходил. Да пусть не опаздывает, а то мне потешную крепость брать нужно.
Махнув на прощание шляпой, посол удалился. Петр Алексеевич иронично сощурил глаза:
— Ну и как ты думаешь, что обо мне посол подумал?
Князь Ромодановский почесал затылок. Сказать правду, так обидится, соврать — осерчает. Кто поймет этих государей?
И, напустив на себя важный вид, произнес:
— Да, видно, подумал, что дуралей ты, государь! Кто же будет бабе титьки вертеть во время государственного приема?
Вопреки ожиданию, губы Петра Алексеевича широко расползлись в довольной улыбке, отчего его лицо приняло озороватый вид.
— Оно и к лучшему, князь. Пусть своему императору Леопольду расскажет, что на престоле российском олух сидит. Нам оттого только легче будет. — Шикнув на девиц, заглянувших в приоткрытую дверь, продолжил: — Что за французишка?
— Жеральдином кличут. Он у нас год как служит.
— Это бомбардир Преображенского полка?
— Он самый, государь.
— Жаль, неплохой вояка мог быть.
— Я тут иск учинил. По всему видать, сокрушили его.
— За что?
— До баб он был больно охоч. Вот, видно, под шальную руку и угодил.
— Как же его так?
— По затылку двинули, а затем в Москву-реку скинули, чтобы об обидчиках рассказать не сумел.
Федор Юрьевич говорил размеренно, стараясь подбирать каждое слово. Лицо Петра понемногу менялось. В расширившихся глазах проступили красные сосуды — признак нарастающего гнева. Вот только с чего бы это? Ведь самое страшное еще не сказано…
Вдохнул князь поглубже и продолжил:
— Так вот, государь, письма при нем обнаружили.
— Что за письма? Не тяни ты из меня жилы, Федор Юрьевич! Или мне клещами из тебя правду выуживать! — поднял он со стола щипчики для сахара.
— Государь, письма эти полюбовные…
— От кого?
— От Анны Монс… Она этому французу писала. Амур между ними был, Петр Алексеевич.
— Вот оно, стало быть, как получается, — растерянно протянул Петр Алексеевич.
— Ты ее того… Грел очень шибко, а она от тебя к этому французишке в постелю сбегала. Видать, он ее очень крепко умел приголубить, если она тебя не ценила.
— Письма с тобой? — приглушенно спросил государь.
— А то как же, Петр Алексеевич! — встрепенулся стольник. — При себе. У самой мошны держу, чтобы ненароком не выскочили, — полез он под кафтан. — И «сердцем своим» его называла, и «голубем сизокрылым». Писала о том, что без него ноченьки ей кажутся длинными. Э-эх, государь! — тяжко вздохнул Федор Юрьевич, сочувствуя, — доверчив ты больно, ну прямо, словно дитя малое. Вот девки и крутят тобой, как хотят… Сырые они еще, не просохли, — протянул Ромодановский письма.
Петр Алексеевич развернул первое из них.
— «Голубь ты мой сизокрылый, Жеральдин. Нет для меня большего счастья, чем любить тебя», — прочитал Петр Алексеевич первые строчки и болезненно поморщился, как если бы испытал нешуточную зубную боль. — «Не могу забыть твои руки, такие ласковые и сильные. Теперь я понимаю, что значит быть в раю…»
Не дочитав, Петр Алексеевич швырнул письмо на стол.
— Ты бы, государь, еще другое прочитал, — заботливо подсказал верный боярин. — Там и о тебе сказано.
Второе письмецо вода пощадила, наверняка оно было спрятано где-то в середине пачки.
Развернув его, Петр Алексеевич принялся читать. Лицо царя все более наливалось кровью. По собственному опыту Федор Юрьевич знал, что к государю в такие минуты лучше не подступать. Вот и сделал шажок назад, чтобы не смущать его своим видом.
— «…Приходи ко мне, голубь мой, сегодня после полуночи. Питер обещал появиться утром, так что можешь являться смело. Знаю, что в прошлый раз ты едва не столкнулся с Питером в дверях. Береги себя, русский царь очень ревнивый и мстительный, может не простить. Твоя Анна, такая же страстная, как и великая Клеопатра».
— Довольно с меня! — швырнул Петр Алексеевич письмо в угол. — Приведи ко мне Анну. Хочу посмотреть на эту… блядину дочь! — выдавил из себя государь.
Князь Ромодановский слегка кашлянул. Ведь зашибет, а потом сам жалеть будет. Только кому от того легче станет?
— Государь…
— Чего тебе, холоп?
— Ты бы не серчал шибко. А то того… До смертоубийства дойти можешь. Чего же на поганую девку зло держать?
— Кхм, не похож ты на защитника! Разберусь и без твоих советов, холоп. Чего встал? Девку блудливую веди!
Глава 11 ГОСТИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПРИКАЗА
Анна Монс еще спала, когда в дверь постучали. Поначалу она подумала, что это вернулся Жеральдин, который, восстановив силы, готов реабилитироваться за свое фиаско. Глянув на себя в зеркало, Анна нашла, что сон лишь подрумянил ее, придав ей еще больше очарования.
Но открывать не торопилась — пускай помучается.
Жеральдин был прекрасный любовник, тонкий, изысканный, в сравнении с которым Питер — всего лишь лапотник с посада, так что терять француза жаль. Вот только чем он заболел? Анна поморщилась, вспомнив о том, что видела ночью.
Стук усилился. Анна встревожилась. На Жеральдина это непохоже. Даже когда он изнывал от желания, то был сдержан.
Она выглянула в окно. Следовало укорить Жеральдина за нетерпеливость. Не ровен час, услышит кто-нибудь. Однако у ворот, стоял сам глава Преображенского приказа князь-кесарь Федор Ромодановский, а сзади с унылыми физиономиями дожидались стражники.
— Открывай, девка! — распорядился главный судья Преображенского приказа. — Государь хочет тебя видеть.
Внутри у Анны ворохнулось от дурного предчувствия. Раньше князь Ромодановский с ней так не разговаривал. Шапку перед ее персоной не ломал, но на ласковые слова не скупился.
Справившись с нахлынувшим смятением, Анна произнесла как можно радушнее:
— Прежде государь приходил ко мне сам. А теперь стражу присылает. Может, он думает, что я убегу по дороге?
Послышался звонкий заразительный смех со стороны сгрудившихся толпой солдат. Негромко хихикнул стражник, стоящий рядом с князем.
— Весело тебе, дурень? — хмыкнул Ромодановский, посмотрев на лапотника. — Может, государева служба слаще пирогов показалась? Так я тебе устрою потеху!
— Да я так, князь, — икнул от перепуга детинушка. — Нашло чего-то.
— Ну, чего титьками-то трясешь? — уныло буркнул Ромодановский. — Сказано было собираться! Не под стражей же мне тебя провожать.
Закрыв окна, Анна достала из шкафа одежду, ту самую, что пуще всего нравилась Петру. Подумав, вытащила соболиную накидку и, отряхнув ее от пыли, набросила на плечи. Глянув в последний раз на себя в зеркало, вышла из дома.
— И куда же мы теперь? — стараясь быть веселой, поинтересовалась Анна Монс. — Уж не на бал ли меня сопровождаешь, Федор Юрьевич?
Князь Ромодановский захихикал, отчего его громадный живот пришел в невообразимое волнение. Казалось, что еще одна минута подобного испытания, и брюхо, отделившись от тела, заживет самостоятельной жизнью.
— В Преображенский приказ, девонька. Теперича это твой дом, — зло молвил князь.
* * *В Преображенском приказе Петр Алексеевич был частым гостем. Не чурался и пыточной комнаты. А коли была охота, так мог пособить палачу и постоять у дыбы. Бывало, что только одно присутствие государя рушило самого нерадивого татя.
В сей раз беседа проходила по-иному.
Для предстоящего разговора Федор Юрьевич освободил свою комнату — место хорошее, в чем-то даже уютное. В центре — небольшой стол и три стула, имелась даже кровать, коли усталость нападет. А то, что по углам комнаты стояли кнуты, а на стене висели кандалы, так то — мелочь! Кто же на них внимание обратит, все-таки Преображенский приказ, а не богадельня какая?
Привод в Преображенский приказ сильно повлиял на Анну. Беспечность осталась за порогом, в глазах был неприкрытый ужас. Взгляд слегка обмяк в тот момент, когда она увидела слегка ссутулившуюся фигуру Петра. Заложив руки за спину, царь стоял спиной к двери и смотрел через окно во двор, где палачи секли плетями двоих кандальных. Мученики переносили боль стоически. Криков не слыхать, только тот, что был помладше да телом похлипче, крякнул разок, но вновь сжал челюсти, покрошив побитые зубы.
