Гремучий студень - Стасс Бабицкий
— Красные ворота! — выкрикнул почтмейстер.
— И Красная площадь, — обиженно добавил Порох. — Я хоть и столичный…
— Постойте, — перебил Мармеладов, — а какое сегодня число?
— Тринадцатое октября.
Сыщик побледнел.
— Стало быть, рванут в полдень на Красной площади.
— Из чего вы это вывели?
— Сегодня Иверская. По традиции, возле часовни соберется толпа — дворяне и купцы поближе, а в задних рядах те, у кого ни денег, ни драгоценностей. В полдень икону вынесут, чтобы благословить народ…
— …и ежели в эдакой толчее бомбу взорвут, — теперь побледнел и полковник, — сотни трупов полягут.
— Тысячи! Побегут от страха сразу на все стороны, задавят да потопчут. Вот какую беду хотел отвести ваш агент!
— Но как время угадали?
— По листовке. Видите? Слова «близок час» подчеркнуты двумя линиями. Близок, это означает, что еще не наступил. То есть надо взять время раньше часа дня, а это как раз двенадцать. К тому же в казармах вчера рванули ровно в полдень — это вы сами сказали.
Полковник откинул крышку «брегета».
— При подобном раскладе… Пятьдесят три минуты до взрыва!
— Должны успеть! — сыщик уже распахнул дверь чайной. — Только бы не опоздать.
XVI
Мармеладов мчался по улице, расталкивая прохожих. Митя, Порох и городовые, которых замедляли тяжелые шинели и подкованные сапоги, сразу отстали. Только Лукерья догадалась сбросить шубку еще у чайной, прямо в снег, и бежала, задыхаясь, на шаг позади сыщика.
— Что слу… чи… лось? — кричала она. — Ку… да мы… бе… жим?
— К часовне! Но вам туда нельзя.
— По… че… му?
— Там бомба. Часовая. Рванет в полдень.
— Все рав… но я… с ва… ми! — пыхтела журналистка.
Мармеладов резко остановился, снял свой модный честерфильд[8] и набросил на плечи Лукерьи.
— Замерзнете ведь!
Потом крепко сжал ее озябшие руки и проговорил, чеканя каждое слово:
— Луша, вам туда нельзя. Понимаете? Посмотрите на эту толпу. Прогремит взрыв, многие погибнут. Остальные обезумеют от страха и побегут сразу во все стороны, топча упавших и калеча друг друга. Останьтесь здесь.
— Вы не мо… жете мне при… казывать! — возмутилась девушка.
— Тогда я прошу. Умоляю! Останьтесь здесь и сберегите мое пальто в целости.
Сыщик неожиданно поцеловал ее тонкие пальцы и нырнул в людское море, затопившее площадь по обе стороны Воскресенских ворот. Под треск отрывающихся пуговиц и грубые окрики «Куды прешь?!», он пробирался к часовне. Порох, запыхавшийся от бега, скомандовал городовым: «А ну, вперед!» Кашкин и его сослуживцы достали свистки и заработали локтями, расчищая дорогу начальнику. Митя присоединился к ним, грозно выпятив подбородок.
Дюжие мужики и дородные бабы не спешили расступаться, огрызались и кляли полицейских на чем свет стоит. «В другой день» — думал полковник, — «не преминул бы лично ответить на все оскорбления, окриком или зуботычиной. А каждого третьего приказал бы арестовать, но сейчас времени не хватит. Идиоты неблагодарные! Им положено срывать шапки и до земли кланяться за то добро, что мы для народа делаем. Но взамен этого, гляди-ка, кулаками грозят, бельмами своими зыркают. Ненавидят нас, растерзать готовы. И я их, положа руку на сердце, тоже недолюбливаю. Спасаю же этих обормотов, рискуя жизнью, не ради присяги, конечно. А по той причине, что мне невыносима даже мысль о том, что бомбисты победят!» Он не высказывал этого вслух, но все читалось в горящем взгляде и смутьяны, хотя и продолжали громко выражать недовольство, но как бы нехотя подвигались в сторону, оттесняя соседей.
Лукерья, путаясь в длиннополом честерфильде, успела проскочить следом за полковником, пока толпа не сомкнулась. Девушка уткнулась лицом в меховой воротник, стараясь не вдыхать запахи перегара, махорки, душного пота, а также дёгтя и прогорклого свиного сала, которыми мазали сапоги. «Только бы не упасть в обморок! — молилась она. — Ох, Матерь Божья, скорее бы добраться до того места, где стоят дворяночки и купеческие дочки. От них уж всяко поприятнее пахнет. А пока лучше совсем не дышать…»
Мармеладов скользнул змеей между двух осанистых купцов, стоящих в первом ряду у ступеней часовни. Заозирался по сторонам, разглядывая сосредоточенные лица священников и прихожан, держащих хоругви для крестного хода.
Через пару секунд на небольшой пятачок, свободный от толпы, выкатился Порох.
— Черт побери! — зарычал он и тут же, вспомнив где находится, перекрестился. — Прости, Господи… Уже половина двенадцатого. Не успеем обыскать часовню.
— И не надо. Там бомбы нет, — уверенно сказал сыщик. — Какой смысл взрывать ее внутри здания? Оно обрушится внутрь, погибнут считанные единицы.
— Будто бы этого мало! — воскликнул подоспевший Митя.
— Мало, друг мой. Бомбисты написали, что хотят убить сотни людей. Можно ли Москву и всю империю всерьез испугать взрывом в казармах? Наш народ привык, что солдаты гибнут — для того они в солдаты и идут. Присягают ведь… А вот если взорвать мирных горожан — тут они достигнут цели. Напугают Москву, а вместе с ней и всю империю. Ты на меня брови-то не хмурь. Это я не от души говорю, просто стараюсь рассуждать, как террорист. Где бы спрятать бомбу, чтобы больше людей зацепило взрывом?
— Ох, братец, — простонал Митя. — Мне и думать о таком тошно.
— Тошно. Но придется. Я бы выбрал… Луша, да что же это такое? Зачем вы пришли?
— Не отвлекайтесь, Родион… Романович! — журналистка покраснела, но глаз не отвела. — Вы говорили о выборе идеального места для бомбы. Продолжайте же!
— Как мне видится, в этой куче бомбу оставить проще всего — Мармеладов указал на гору вещей,
