Александр Фадеев - «Молодая Гвардия»
Вот и не взяли ее в летную школу. Сколько раз делала она попытку, а ей отказали, дураки. Жизнь не удалась. Что ждет ее теперь? Степка - болтун. Конечно, она работала бы в подполье, но как это делается и кто этим ведает? И что будет с отцом, - отец Вали был еврей, - и что будет с их школой? Столько силы в душе, Даже полюбить никого не успела, и вот каков итог жизни. Жизнь определенно не удалась. Вале не удастся проявить себя перед людьми, выделиться, стяжать славу, поклонение людей. Самолюбивые слезы закипали в ее глазах. Это были все же хорошие слезы, - ей было семнадцать лет, - это были не черствые, себялюбивые, а девичьи бескорыстные мечты сильной натуры.
Ей вдруг почудился за спиной странный звук, такой, будто кошка, вспрыгнув, вцепилась в заднюю стенку грузовика.
Она быстро обернулась и чуть вздрогнула.
Не то мальчик, не то маленького роста паренек в кепке, худенький, цепкий, ухватившись обеими руками за край грузовика и уже навалившись животом, заносил ногу, чтобы совсем перелезть в кузов, и в то же время быстро оглядывал все, что предстало ему, поблескивающими во тьме глазами.
Хочет ли он стащить что-нибудь? Что он, собственно говоря, хочет? Валя инстинктивно сделала движение рукой, чтобы спихнуть его с машины, потом раздумала и, чтобы избежать переполоха, решила было разбудить Степу.
Но этот мальчик или паренек, необыкновенно быстрый и ловкий в движениях, уже был в машине. Он уже сидел рядом с Валей и, приблизив свое лицо со смеющимися глазами к самому ее лицу, приложил к губам палец. Паренек, видно, не знал, с кем он имеет дело. Еще одно мгновение, и ему было бы очень худо, но в это самое мгновение Валя успела рассмотреть его. Это был паренек ее возраста, в задранной на затылок кепке, с лицом давно немытым, но полным выражения благородной мальчишеской отваги, со смеющимися, поблескивающими во тьме глазами. Это мгновение, в течение которого Валя рассмотрела паренька, решило дело в его пользу.
Валя не сделала никакого движения и не подала голоса. Она смотрела на этого паренька с тем независимым холодноватым выражением, какое всегда появлялось на ее лице, если она была не одна.
- Что за машина? - шопотом спросил паренек, склонившись к ее лицу.
Теперь она могла лучше рассмотреть его. У паренька были чуть курчавые, должно быть жесткие, волосы, сильная, грубоватая складка губ, тонких, немного выдавшихся вперед, - казалось, под губами немного припухло.
- А что? Не ту подали, которую ты ждал? - холодно отвечала Валя тоже шопотом.
Он улыбнулся.
- Моя в капитальном ремонте, а я так устал, что… - он махнул рукой с выражением: «Мне, мол, все равно».
- Извините, спальные места все заняты, - сказала Валя.
- Я шесть суток не кимарил, часок потерплю, - сказал он с дружеской откровенностью, не обижаясь на нее.
В то же время он быстро оглядывал все, что попадало в поле его зрения, пытаясь разглядеть в темноте лица.
Кузов машины кидало на ходу, и Валя и этот паренек вынуждены были иногда хвататься за край грузовика. Рука Вали однажды упала на его руку, но Валя тотчас же убрала свою, а паренек вскинул голову и внимательно посмотрел на нее.
- Это кто спит? - спросил он, приблизив лицо к мотавшейся из стороны в сторону белой голове Степы. - Степка Сафонов! - сказал он вдруг не шопотом, а в полный голос. - Знаю теперь, что за машина. Школа Горького? Едете из Беловодского района?
- Откуда ты знаешь Степу Сафонова?
- Мы познакомились у ручья в балке.
Валя подождала развития событий, но паренек больше ничего не сказал.
- Что вы делали у ручья в балке? - спросила она.
- Лягушек ловили.
- Лягушек?
- Точно.
- Зачем?
- Сначала я думал, что он их ловит, чтобы сомов ловить, а оказалось, он ловил их, чтобы резать! - И паренек засмеялся с явной издевкой по отношению к странным занятиям Степы Сафонова.
- А потом что? - спросила она.
- Я его уговорил пойти сомов ловить, и мы пошли на ночь, я поймал двух, одного маленького, на фунт, а другого ничего себе, а Степка ничего не поймал.
- А потом?
- Я уговорил его искупаться со мной на зорьке, он послушался, вылез весь синий и говорит: «Я, - говорит, - оклечетел, как общипанный петел, и уши, - говорит,- у меня полные воды холодной!» - И паренек фыркнул. - Ну, я его научил, как сразу согреться и вылить воду из ушей.
- А как это?
- А одно ухо зажмешь и прыгаешь на одной ноге и кричишь: «Катерина, душка, вылей воду с ушка!» Потом другое ухо и опять кричишь.
- Теперь я понимаю, как вы подружились, - сказала Валя, чуть дрогнув бровью.
Но он не понял заключенной в ее словах иронии, вдруг стал серьезным и посмотрел вперед, во тьму.
- Поздненько вы, - сказал он.
- А что?
- Думаю, сегодня ночью или завтра утром в Краснодоне немцы будут.
- И что ж, что немцы? - спросила Валя.
То ли она хотела испытать этого парня, то ли ей хотелось показать, что она не боится немцев, - она сама не знала, зачем она так сказала. Он вскинул на нее светлые глаза с прямым и смелым выражением и, снова опустив их, ничего не ответил ей.
Валя ощутила в душе своей внезапное враждебное чувство к нему. И - странное дело - он почувствовал это и сказал примирительно:
- Тикать-то некуда!
- А зачем тикать? - сказала она назло ему.
Но он никак не хотел вступать с ней во враждебные отношения и опять сказал примирительно:
- И то верно.
Ему следовало бы просто назвать себя, чтобы удовлетворить ее любопытство, и отношения их тотчас же наладились бы. Но он или не догадывался об этом, или не хотел назвать себя.
Валя самолюбиво молчала, а он стал задремывать, но при каждом толчке машины и при каждом вольном или невольном движении Вали он вскидывал голову.
Во тьме проступили окраинные строения Краснодона. Машина затормозила у первого переезда, не доезжая парка. Никто не охранял переезда, шлагбаумы были подняты, и фонарь не горел. Машина загромыхала по настилу, звякнули рельсы.
Паренек встрепенулся, что-то пощупал у пояса под курткой, небрежно надетой на грязную гимнастерку с оторванными пуговицами, и сказал:
- Отсюда дойду… Спасибо за добрость.
Он привстал, и Вале показалось, что в оттопыренных карманах его куртки и брюк лежат какие-то тяжелые предметы.
- Не хотел Степку будить, - сказал он, снова приблизив к Вале смеющиеся смелые глаза свои. - А проснется, скажи, что Сергей Тюленин просит его зайти.
- Я не почтовая контора и не телефонная станция, - сказала Валя.
Искреннее огорчение изобразилось на лице Сергея Тюленина. Он так огорчился, что не нашелся, что ответить, губы его, казалось, еще сильнее припухли. И, не сказав ни слова, он соскочил с машины и исчез во тьме.
И Вале вдруг стало грустно, что она так огорчила его. Обиднее всего было то, что, после того как она так сказала ему, она действительно не могла уже рассказать все это Степе и исправить несправедливость, допущенную по отношению к этому, внезапно возникшему и внезапно исчезнувшему, отважному парню. Так он и запомнился ей с этими смеющимися смелыми глазами, которые после ее грубых слов стали печальными, и с этими словно бы подпухшими тонкими губами.
Весь город лежал во тьме, нигде - ни в одном из окон, ни в пропускных будках в шахты, ни на переездах - не видно было даже проблеска света. В похолодевшем воздухе явственно ощущался запах тлеющего угля из еще дымившихся шахт. Ни одного человека не видно было на улицах, и так странно было не слышать привычного шума труда в районах шахт и на ветке. Одни собаки взлаивали.
Сережа Тюленин, бесшумной, быстрой кошачьей походкой идя вдоль ветки железной дороги, поравнялся с огромным пустырем, где в обычное время помещался рынок, обогнул пустырь и, скользнув мимо слепившихся, как соты, темных мазанок Ли Фан-чи, окруженных вишенником, тихо подошел к мазанке отца, белевшей среди таких же глиняных, но небеленых, крытых соломой дворовых клетушек-пристроек.
Без стука притворив за собой калитку, оглядевшись; он шмыгнул в чулан и через несколько секунд вышел с лопатой и, хорошо разбираясь в темноте в расположении отцовского хозяйства, через минуту уже был на огороде, возле кустов акаций, темневших вдоль плетня.
Он выкопал ямку меж двух кустов, довольно глубокую, - грунт был рыхлый, - и выложил на дно ее из карманов брюк и курточки несколько гранат-лимонок и два пистолета «браунинга» с патронами к ним. Каждый из этих предметов в отдельности был завернут в тряпочку, и он так их и положил в тряпочках. После того он засыпал ямку землей, разрыхлил и разровнял почву руками, чтобы утреннее солнце, подсушив землю, скрыло следы его работы, аккуратно обтер лопату полой куртки и, вернувшись во двор и поставив лопату на место, тихо постучался в дверь мазанки.
Щелкнула щеколда двери из горенки в сенцы, и мать, - он узнал ее по грузной походке, - шаркая босыми ногами по земляному полу, подошла к наружной двери.
- Кто? - спросила она заспанным тревожным голосом.
