Павел Бергер - Кавалер багряного ордена
Ох, да пусть думает, что заблагорассудится!..
Когда так сильно хочется есть — не до глубоких умствований.
Прошкин в очередной раз сглотнул голодную слюну и продолжал раскладывать яства по тарелкам, потом поставил все на поднос, доставшийся ему от прежних хозяев, и отправился в гостиную.
Баев то ли не был голоден, то ли боялся отравителей — во всяком случае, есть не стал. Для приличия отломил несколько крошек от куска кулебяки и с отсутствующим видом потягивал вино, пока Прошкин и Субботский вовсю уплетали сельские деликатесы. Не переставая жевать, Субботский принялся делиться с Прошкиным своими открытиями. Он, оказывается, имел счастье знать отца Александра Дмитриевича. Да, да. Лично. Ну, не близко, конечно, но несколько раз общался с покойным Дмитрием Алексеевичем, когда тот был еще живым и достаточно здоровым, чтобы командовать дивизией. Но это еще не все! Вот то, что Александр Дмитриевич, как выяснилось, имеет родственное отношение к Александру Августовичу — университетскому корифею и многолетнему учителю и вдохновителю самого Субботского, вот это действительно новость! Уж действительно, в жизни нет ничего случайного!
Лично для Прошкина в этих фактах никакого великого откровения не было, он даже был уверен, что следующим пунктом восторгов Субботского будет заявление, что он в студенческие годы странствовал в компании Ульхта, это и подтверждала фотография, показанная Прошкину Баевым на заре их знакомства. Конечно, ничего такого выдержанный Прошкин Субботскому говорить не стал, а, напротив, слушал его внимательно, время от времени поддакивал и даже, как заправский артист, изображал на лице интерес. Стоит сказать, что, по мере того как Субботский насыщался, речь его по форме становилась все более связной и плавной, а по содержанию — все более интригующей. Не удивительно, что студенты уважали и любили своего молодого педагога. Алексей был прекрасным лектором.
Итак, Субботский, иллюстрируя философский тезис о том, что в жизни нет ничего случайного, повествовал о давних событиях, которые к его знакомству с дедушкой Александра Дмитриевича, а потом и с его отцом, комдивом Деевым, отношение имели весьма отдаленное.
Пути пилигримовЭто теперь, в двадцатом столетии, люди носятся по жизни сломя голову, помогая себе трамваями и автомобилями, перемещаясь без всякого общего смысла, подобно стеклышкам из разбитого калейдоскопа. Во времена же близкие к былинным человеческая жизнь текла медленно и зависела от множества социальных правил и обязательств, подчиняясь общей светлой цели достижения Царствия Небесного. К вожделенному Царствию вели разные пути: кто истово молился и укрощал плоть, кто обрабатывал поля и виноградники, принадлежащие монастырям, кто просто вносил свою лепту золотом или жертвовал на строительство храмов, кто с оружием в руках противостоял ереси, а иные отправлялись в заморские страны в поисках Гроба Господня или несли слово Божие в языческие дали.
Пути тех, кто отправился в странствия с благой целью умножения славы Божией, лежали через чужие земли, полные неведомых болезней, диковинных опасностей и подлинных чудес, и занимали многие годы. Путники загоняли коней и изнашивали обувь, оборачивали тряпицами стертые в кровь ноги и снова двигались дальше с максимально возможной скоростью. Им нужно было спешить! Потому что малограмотные, не имевшие никакого понятия про научный атеизм людские массы того времени каждодневно жили в страхе и в ожидании конца света.
Как никогда усердно радели о прощении и ждали конца времен в 1300 году. Именно в этот год некий высокородный испанский юноша решился принять обет во искупление древних грехов своего семейства и обратился к тогдашнему понтифику — Бонифацию VIII, вопрошая, какое именно послушание более послужит к искуплению и пользе Господней. После длительной беседы с приближенными к папе кардиналами и епископами, приняв благословение от самого Святейшего, он, надев грубый плащ смиренного паломника, прямо из Рима отправился, в сопровождении всего лишь двух оруженосцев и нескольких слуг, сперва в Дамаск, а затем, через Персию, — в направлении нынешнего Китая. Не слишком типичный маршрут для пилигрима: все они стремились в земли Иерусалимские, но редко шли далее, тем более странный для выходца из страны, вынужденной противостоять жестоким атакам сарацинов.
Земных ли искал он сокровищ, или сокровенного знания?
Многие годы провел он в странствиях, и ему удалось добраться и до охваченных нескончаемой смутой китайских провинций, и до монгольских плоскогорий, и до горных буддистских храмов, и до роскошествующих вдоль шелкового пути ханств, и даже до дремучих лесов и оживленных городов заснеженной Московии.
Конечно, и сам Субботский, и его слушатели так и не узнали бы об этом удивительном подвижничестве, если бы не великий талант и фантастическое трудолюбие профессора фон Штерна. Во время экспедиции в Монголию Александр Августович был допущен в хранилища удаленного ламаистского монастыря и там, среди множества раритетов, к удивлению своему обнаружил пергамент с латинскими буквами и знаками, похожими на рунические, и, конечно же, сделал с него список. Затем ему удалось установить, что текст этот представляет собой разновидность популярной в средневековой Европе тайнописи, и даже расшифровать большую часть документа.
Итак, свиток, конечно неясно и отрывочно, большей частью посредством метафорических описаний, повествовал о многотрудном путешествии того благородного испанского гранда, предпринятом с благословения папы и во славу Божию. Как тонкий, интуитивный ученый, Александр Августович предположил, что образованный странник, предпринявший такое уникальное путешествие и педантично заносивший записи о нем в манускрипт, должен был оставить и иные документально подтвержденные следы на своем продолжительном пути, и стал систематически посвящать время их поискам.
Он искал всюду, где только возможно, переворошил тонны архивных материалов на десятках языков в дюжине стран — и труд его был вознагражден! Причем прямо на родине. Среди фолиантов и пергаментов, поступивших в государственный архив после смерти не оставившего наследников мелкопоместного дворянина Кузьмищева, обнаружил он списки, сделанные предком этого дворянина, жившим в XVIII веке, со старинной летописи, хранившейся в обветшалом монастыре вблизи поместья Кузьмищевых под Ярославлем. Летопись в разделе рассказов о монастырской чудотворной иконе содержала такое свидетельство, сделанное в 1350 году от рождества Христова. Монах Нил уверял, что подростком, в годы послушничества своего, удостоился зреть чудесное исцеление: в зимнюю стужу на монастырский двор доставили серьезно обмороженного путника в странной для той местности одежде. Повреждения, причиненные несчастному морозом, были столь значительны, что его кожа, испещренная диковинными знаками, отделялась от тела и повисала, словно лоскутья, от малейшего прикосновения, а обнажавшаяся при этом плоть смердела и кровоточила и на глазах превращалась в ужасающие черные струпья. Надежд на исцеление болящего у братии не было, но, по человеколюбию своему, отец настоятель велел принести к изголовью путника список чудотворной иконы Божьей Матери «Иверской». И Заступница сотворила чудо: через несколько дней раны несчастного перестали кровоточить, зловонная короста отпала, обнажив новую, здоровую и чистую кожу, и спустя непродолжительное время незнакомец совершенно поправился. Монахи не понимали его речи, и объяснялся он с окружающими при помощи простых рисунков, а крест клал иначе, чем то принято в Православии, сохраняя верность католическому обряду, хоть и провел он в странствиях по дальним безбожным землям долгие годы. Однако же Божье чудо, что произошло с ним, уразумел и даже возблагодарил Матерь Богородицу, пожертвовав монастырю единственную свою ценную вещь — медальон в виде шара, величиной чуть более грецкого ореха, плетенный из тонкой золотой проволоки. Записи предка Кузьмищева содержали подробный рисунок этого удивительного предмета, сделанный в нескольких ракурсах. По сути, это были золотые проволочные кольца, расположенные по вертикали и по горизонтали, а внутри шара покоился еще один, небольшой, нефритовый шарик. На ушке, прикреплявшем подвеску к цепочке, было несколько знаков, подобных тем, какие удалось обнаружить профессору в манускрипте. Как энциклопедически образованный и масштабно мыслящий ученый, фон Штерн осмелился предположить, что переплетение золотых колец аналогично системе широт и меридианов, которую позднее стали широко использовать во всякой географической карте, а тем паче на глобусе…
Тут Прошкин, имевший обширный следственный опыт, хоть и испытывал пиетет перед ученостью Субботского, запротестовал, считая изложенные в двух разрозненных эпизодах факты недостаточными для идентификации их участников как одного и того же странника. Ведь сам же Субботский сказал, что шифр в манускрипте был широко известным в средневековой Европе. Кто угодно мог им воспользоваться! Его горячо поддержал Баев, который, со своей стороны, вообще усомнился в существовании документов, основываясь на которых фон Штерн построил эту хлипкую теорию.
