Элизабет Редферн - Золото Ариеля
Арабелла знала, что о ней говорят. И она находила, что жалость выносить труднее, чем злобу. Ибо она была Стюарт и, в отличие от Якова, — английского происхождения. Она была уверена, что должна стать королевой.
Арабелла жила в скромном доме в Блэкфрайарзе, где она и ее слуги умудрялись существовать на жалкое пособие, выдаваемое ей Яковом. Она знала, что ей никогда не позволят выйти замуж, так как замужество означает детей, а ее дети могли бы притязать на трон наравне с отпрысками Якова.
По крайней мере, в последнее время Арабелла в своем одиночестве нашла подругу, которая и пришла к ней сегодня по ее приглашению. Этой новой подругой была миссис Кейт Пелхэм, жена одного из охотников за католиками, состоящего на службе у сэра Уада; она была в родстве, как и Арабелла, с графом Шрусбери. Арабелла считала Кейт Пелхэм спокойной, разумной и скромной, поэтому относилась к ней без ревности, несмотря на ее молодость и красоту. Но в одном она ей завидовала. Кейт была замужем, и у нее был красивый маленький сынок, что заставляло Арабеллу еще отчаяннее мечтать о замужестве и детях.
В тот день к вечеру маленький Себастьян, которому не было еще и двух лет от роду, играл в солдатики в укромном дворе Арабеллы под бдительным оком своей няни, а Арабелла сидела с Кейт наверху, в гостиной с открытым окном, так что им был слышен смех Себастьяна.
— У меня есть для вас новости, Кейт, новости, которые вас очень обрадуют! — сказала Арабелла. — Королева репетирует представление Театра масок — новое развлечение для рождественских праздников. Она разрешила вам сопровождать меня. Вам придется приехать в Уйтхолл и сыграть свою роль в подготовке спектакля. Там будут красивые костюмы, и музыка, и танцы!
Кейт отшатнулась, лицо ее побледнело.
— Репетиции? Но ведь это означает, что мне придется день за днем бывать при дворе. Себастьян часто недомогает, я не могу оставлять его надолго.
Арабелла всегда старалась помочь там, где речь заходила о медицине.
— Бедное дитя. Ему все еще трудно дышать?
— Да, у него больные легкие.
— Попробуйте давать ему вина, в которое с вечера в полнолуние были погружены мокрицы. Такое лекарство готовила моя бабка для одной своей служанки в Дербишире, оно очень помогало.
Кейт содрогнулась.
— Возможно. Пока же я предпочитаю сама ухаживать за своим сыном.
— У вас есть няня, — заметила Арабелла, хмурясь. — Другие придворные дамы не позволяют своим детям мешать себе. Вам понравится принимать участие в представлении.
Кейт сказала спокойно:
— Право, я бы предпочла не принимать в нем участия.
— Боюсь, мой дорогой друг, что вам придется это сделать.
Голос Арабеллы стал твердым.
— Я уже сказала королеве, что вы будете. Она в восторге. Вероятно также, что у вас будет возможность снова встретиться со своим двоюродным дедом, графом Шрусбери, и его женой. Мне кажется, что ваша и его семьи несколько отстранились друг от друга.
— Мы немного разошлись. Но никакой отстраненности между нами нет.
— Как бы то ни было, Кейт, воспользоваться своими связями будет полезно и вам, и вашему мальчику, — уверенно заключила Арабелла.
— Возможно, — ответила все еще бледная Кейт.
Она встала и сказала, что теперь ей нужно отвести Себастьяна домой. Арабелла поцеловала ее на прощание, заверила, что ей, конечно, очень понравится принимать участие в представлении.
— Вам не следует излишне погружаться в свою любовь к мужу и его драгоценному ребенку.
С реки на город наползал туман. Кейт проверила, тепло ли одет Себастьян, розовощекий и довольный после игры в солдатики на дворе леди Арабеллы. Потом вместе с няней и слугой, который сопровождал их по приказанию Пелхэма, пошла домой.
Слуга поднял ребенка на плечи.
— Пошли, малыш. Скоро ты снова будешь дома.
Кейт шла сзади, подняв от холода воротник своего плаща.
«Погружаться в свою любовь к мужу и ребенку», — сказала Арабелла…
О, она любит Себастьяна. В этом никто не может сомневаться. Любит неистовой любовью матери к своему единственному ребенку, точно львица, которую она когда-то видела в королевском зверинце у Тауэра, которую жестоко затравили егеря с собаками — еще одно придворное развлечение, вроде Театра масок. Она терпеть не могла такие развлечения. Она ни за что не пошла бы на травлю. Но Пелхэм, приглашенный своим хозяином Уильямом Уадом, настоял.
У львицы были малыши. Поначалу она не захотела оставить их, не захотела спасаться от травли, так что егеря — грубые, жестокие люди — стали тыкать в ее львят длинными острыми палками. Тогда львица-мать вышла вперед с обнаженными клыками и яростными глазами и бросилась на мастифов, которых напустили на нее егеря, разорвала брюхо одному и сломала шею другому, чтобы защитить своих львят; и Кейт, которую мутило, подумала: «Я сделала бы то же. Я бы сделала все ради своего ребенка».
Но самым трудным из всего, что ей когда-либо пришлось сделать, было произнести слова: «Больше никаких стихов».
* * *Нетерпение охватило Френсиса Пелхэма, когда он услышал, что его старый враг Варринер, которого он подозревал в освобождении изменника-католика два года назад, вызван на допрос, после того как Пелхэм предупредил власти о его возвращении в Англию. Пелхэм надеялся, что его вызовут для дачи показаний против Варринера. Но голова у него была занята еще и другими делами.
Долги Пелхэма — которые он наделал еще до вступления в брак — лежали на нем тяжким бременем, и бремя это становилось все тяжелее. Требовались деньги, чтобы содержать дом, чтобы жить так, как полагается жить служащему Уада. Ему приходилось бывать при дворе и принимать у себя, когда в том была необходимость, хотя он и презирал светскую жизнь.
— Я жду возвращения корабля, в который вложил деньги, — говорил он своим кредиторам, когда те пытались надавить на него.
В Лондоне долги и покрупнее, чем у него, были делом общепринятым, но он терпеть не мог занимать, и отвращение к своим долгам заставило его в этот ужасный день в конце ноября, в то время как его жена посещала леди Арабеллу Стюарт, вернуться в тюрьму Каунтер на Вуд-стрит, чтобы допросить еще раз этого трусливого старого мануфактурщика Годвина Филипса. Он шел, хромая, по Уэст-Чипу к тюрьме, а туман с реки клубился между горящими фонарями лавок и домами, оседая на стриженых светлых волосах Пелхэма и холодя кости там, где все еще ныла старая рана; Пелхэм надеялся, что сможет убедить этого типа Филипса, которого арестовали двенадцать дней назад, назвать ему побольше имен: имена своих друзей-католиков, или скрывающихся священников, или даже, что самое выгодное, иезуитов — по большей части самых опасных врагов государства.
Он вошел в мрачные ворота. Тюремные стены словно впитали в себя кислый запах поколений томящихся узников. Ему сообщили:
— Боюсь, сэр, что он умер.
Пелхэм отступил. Он покачал головой. Нет, нет, он все делал с осторожностью. Да, он подвешивал узника в кандалах; но, в отличие от других, Пелхэм никогда не приказывал растягивать пытку надолго, так что у него узники никогда не страдали от вывихнутых плеч или разрыва мускулов живота. Он вспомнил с отвращением, как еще только в прошлом месяце у одного из папистов разорвался живот, когда его допрашивал один из коллег Пелхэма.
Пелхэм всегда действовал с осторожностью. Филипс был жив, когда он оставил его…
— Как он умер? — резко спросил он.
— Он, должно быть, заболел ночью, сэр. Врач говорит, что скорее всего у него не выдержало сердце. После того как вы ушли вчера, мы отвели его в камеру и оставили ему хлеба и воды, как вы приказали. Он вроде бы сносно себя чувствовал: хорошо поел, спал хорошо, даже немного поговорил с нами. Но когда мы пришли к нему утром, он был мертв.
Пелхэм был потрясен и рассержен. Значит, больше никаких имен он не узнает. Не будет никаких преследований, которые могли бы принести небольшое, но важное для него вознаграждение. Вместо этого возникнет, возможно, угроза расследования его методов, ставших причиной несвоевременной смерти одного глупого старика.
Он пошел в Тауэр искать коменданта Уада, чтобы предвосхитить жалобы на смерть старого мануфактурщика, а заодно попросить еще работы, еще списков с подозреваемыми католиками, но ему сказали, что Уада нет, что он уехал на встречу с Робертом Сесилом. Он спросил у человека, клерка Уада, с которым разговаривал, привезли ли уже изменника Варринера; тот с уклончивым видом ответил, что ничего не знает.
Тогда Пелхэм, терзаемый беспокойством, пошел к реке в быстро тающем свете ноябрьского дня. Он шел, хромая, вдоль пристани, мимо портовых рабочих и моряков, мимо тюков пеньки и штабелей леса, к конторе «Вирджиния Компани» узнать, нет ли новостей о «Розе».
Один из клерков, когда Пелхэму удалось в конце концов обратить на себя внимание, справился в записях и ответил, что уже вернулись почти все корабли, которые отправились в эту экспедицию.
