Алан Гордон - Шут и император
— Жил некогда славный король Олаф, — напыщенно произнес я, и они расхохотались, когда меня вдруг треснула по голове неизвестно откуда прилетевшая дубинка.
Я гневно обернулся, но не обнаружил виновных.
— Поистине, господа, — начал я выговаривать им. — Неужели вы не имеете никакого уважения к культурному наследию? Итак, я начну сначала. Жил некогда славный король Олаф, и его заморские походы…
Меня ударила вторая дубинка. Я развернулся. Клавдий стоял с самым невинным выражением лица, держа руки за спиной. К бурной радости купающихся зрителей, я продолжал тщетно выглядывать обидчика.
— Отлично. Попробуем в последний раз, — предупредил я их. — Когда король Олаф…
Я обернулся и подхватил на лету очередную дубинку. Клавдий замер на стадии завершения броска.
— А-а, так значит, это ты решил подшутить надо мной! — фыркнул я. — Ну, берегись же.
Я бросил в Виолу дубинкой. Она приняла ее и еще быстрее вернула мне.
Подобрав две валявшиеся у моих ног дубинки, я последовательно послал их ей. Она поймала их и, вернув мне, добавила еще три, после чего мы приступили к нашему обычному номеру. Солдаты одобрительно захлопали.
— Клавдий, друг мой, по-моему, мы что-то забыли, — крикнул я.
— Чего ж нам не хватает, Фесте? — удивилась она.
— У этих варягов есть правило завязывать глаза своим гостям.
— А нам-то что?
— Да ведь они наверняка поступают так из-за того, что произошло с несчастным Актеоном.
— Наверняка, — с умным видом поддакнула она, потом помолчала, скорчив озадаченную физиономию и от растерянности перестав жонглировать. — А кто такой этот Актеон?
— Это же великий охотник. И он, согласно греческим мифам, умудрился подсмотреть божественную красоту Артемиды во время купания. Да вон, гляди, она стоит там, — сказал я, показывая на статую с необычайно пышными формами и ловко продолжая жонглировать одной рукой.
Виола взглянула на указанную мной статую.
— Ишь ты какая, — восхитилась она. — Неудивительно, что ее выбрали богиней.
— Вряд ли в те времена проводились какие-то выборы, — сказал я, продолжая для разнообразия жонглировать дубинками за своей спиной.
— Так значит, она купалась обнаженной и вдруг увидела этого охотника. Держу пари, я знаю, что произошло дальше, — с вожделением произнесла она.
Послышались одобрительные возгласы.
— А я держу пари, что не знаешь. Она ведь была одной из богинь-девственниц.
— Ну, уж конечно, — иронически хмыкнул Клавдий. — Этим она, небось, просто завлекала Актеона.
— Но это истинная правда. И, разгневавшись, оттого что ее застали обнаженной во время купания, она превратила несчастного охотника в оленя, решив сама поохотиться на него.
Мы совсем перестали жонглировать. Клавдий потрясенно таращился на меня. Потом подбежал к статуе Артемиды и отвесил ей звонкую пощечину. Солдаты захлопали в ладоши, а потом начали хохотать, когда он, подвывая от боли, схватился за руку.
— Как бы не случилось того же с нашими купальщиками! — крикнула Виола. — Эта компания воинственно настроенных охотников, похоже, с удовольствием пожирает глазами ее божественные прелести.
— Я все-таки предпочитаю проявить осторожность, — сказал я.
— Что же ты собираешься сделать?
Я извлек из сумки плотную полоску ткани и завязал ею глаза.
— Неужели слепцу лучше живется, чем дураку? — воскликнула она.
Я нашарил на полу дубинки.
— Да ты, наверное, шутишь, — сказала она.
— Я всегда шучу, — ответил я и начал жонглировать.
Это был несложный трюк. Для жонглирования надо скорее четко улавливать ритм и рассчитывать силу броска, чем видеть полет предметов. Кроме того, в повязке были проделаны крохотные щелочки, хотя я и не нуждался в них.
Закончив жонглировать под бурные аплодисменты, я поклонился.
— Вы видите, господа? — сказал я. — В случае необходимости я сумел бы провести все представление вслепую.
Тут я развернулся и, сделав размашистый шаг, плюхнулся в воду.
Простейшая шутка, но она тоже сработала. Я сумел удержать голову над водой, сохранив грим почти неповрежденным, и вновь взобрался на сцену.
Клавдий притащил на платформу мою лютню, и я, набросив ремень на плечо, взял несколько аккордов. После исполнения старой английской баллады все англичане одарили меня дружными аплодисментами.
— А для нас споешь что-нибудь? — крикнул Кнут, плававший прямо передо мной.
— Можешь подпевать мне, юный датчанин, — ответил я, переходя на его язык. — «Давай проедемся на жеребце морского царя до Византии; к чему нам пахать на тучных полях, лучше мы вспашем просторы морские…»
Все датчане начали подпевать. Эта песня звучит лучше в ее оригинальном виде, братья шуты, и я знал ее с самого детства. За последние тридцать лет мне редко доводилось исполнять ее, и я с удовольствием вспоминал слова, по-новому воспринимая их смысл. Глядя на этих оторванных от родной земли северян, я задумался о выбранной ими стезе.
Бурные аплодисменты свидетельствовали, что выступление нам удалось. Мы начали тихо складывать в сторонке реквизит, а гвардейцы, выбравшись из воды, быстро вытерлись и почти мгновенно облачились в доспехи.
— До вечера все свободны! — крикнул им Генрих и обернулся ко мне. — Отличное выступление, приятель. Теперь ты сам можешь свободно помыться перед уходом. Возможно, тут даже найдется еще чистая вода. Как хорошо, что мы успели застать тебя здесь. Скоро нам придется покинуть город.
— И далеко ли лежит ваш путь? — спросил я, когда он вручил мне кошель.
— Всего лишь к Диплокиону, — вздохнув, сказал он. — Покинем город и пересечем воды ради охраны одного слепого старика. Целое войско отряжено на охрану слепца, прохлаждающегося в тюрьме, больше похожей на дворец. Представляешь?
— Исаака? С каких это пор ему выделили столь внушительную охрану?
— Да с тех самых, как сбежал молодой Алексей, — ответил Генрих. — Хотя сбежал-то он из-за беспечности самого императора. Не следовало ему повсюду таскать этого мальчишку за собой. А теперь он думает, что бегство как-то умудрился устроить его братец, пусть даже слепой. Поэтому мы и охраняем его, чтобы предотвратить очередные заговоры.
— Тогда Бог вам в помощь, и счастливого пути, — сказал я. — Приятно было познакомиться с тобой. Обращайся ко мне по возвращении. Я знаю еще много английских и датских песен.
Он пожал мне руку и сделал знак женскому квартету следовать за ним.
— А разве им не собираются платить? — спросил Клавдий.
— Наверное, они еще не закончили представление, — ответил я.
— А-а, — понизив голос, сказала Виола. — Что ж, мы, во всяком случае, славно развлеклись. Хорошо ли я сыграл?
— Великолепно, — сказал я и начал стаскивать с себя костюм.
— По-моему, ты задумал нечто неуместное, — прошептала она, оглянувшись вокруг.
— Мне хочется помыться, — сказал я. — Прости, что ты не сможешь присоединиться ко мне. А тебе я хочу поручить пока проведать наших лошадок и заплатить еще за одну неделю их содержания.
— Но когда же я смогу помыться? — запротестовала она.
— Я одолжу у Симона ванну и сам натаскаю воды, — сказал я. — Будь умницей, и тогда я потру тебе спинку.
Виола закинула на плечо сумку.
— Интересно, долго ли еще я буду числиться в шутовских птенцах? — спросила она.
Я пожал плечами.
— Ты делаешь потрясающие успехи. Она слегка поклонилась.
— Благодарю тебя, мой великий наставник. Встретимся в «Петухе».
— Передай привет Зевсу, — бросил я напоследок.
Повесив костюм на просушку, я спрыгнул в бассейн и, не ныряя с головой, начал энергично сдирать с себя накопившуюся грязь. Вдруг рядом раздался сильный всплеск.
— Черт, до чего же хорошо, — крикнул Симон, проплывая на спине футах в двадцати от меня.
Без одежды его можно было принять за любого из этих гвардейцев, причем шрамами его тоже судьба не обделила.
— Да ты и правда отчаянный вояка, — заметил я.
— Как и ты, если глаза меня не обманывают, — ответил он. — Где ногу-то покалечил? Похоже, кто-то подстрелил тебя.
— Войны не по моей части, — ответил я. — А вот на охоте я, бывало, сопровождал одного герцога и его свиту. Однажды мой пестрый костюм, мелькавший в кустах, приняли за птичье оперение. К несчастью, обманувшийся стрелок оказался метким. Я провалялся в постели несколько месяцев.
Правда была, конечно, более интересной, но я не видел необходимости рассказывать подлинную историю.
— А как насчет этого? — спросил он, показывая на старые шрамы на боку.
— Ими меня наградила ревнивая любовница, когда я бросил обхаживать ее, — сказал я.
— А вон тот?
— Подарок от ее муженька.
Симон захохотал.
— Поистине, я и не думал, что шутовство столь опасное ремесло, — сказал он. — Ты, часом, не из шутов гильдии?
— Ну уж нет. Их жизнь мне не по нутру. Говорят, у них слишком много дурацких обязанностей, да еще и платить приходится за это привилегированное членство. Чего ради мне посылать часть и без того весьма скудного дохода компании занудных начальников, которые ни черта не делают?
