Евгений Сухов - Я украл Мону Лизу
Карета тронулась, а сгустившаяся ночь спрятала пассажиров от любопытных взглядов прохожих. Оставался лишь извозчик, сосредоточенно всматривавшийся в полуночный сумрак улиц, но он не в счет.
Голицын притянул девушку к себе и уверенно положил ладонь на горячее бедро.
– Нас могут увидеть, – с придыханием проговорила Жаклин, отстраняя ладонь. – В этом районе у меня масса знакомых.
Ладонь, скользнув по колену, опустилась ниже, а пальцы беззастенчиво потянули вверх платье, обнажая упругие икры. Губы Жаклин приоткрылись, чтобы выразить неудовольствие, но князь впился в них. Ладонь, забывая про приличия, юркнула под ткань и медленно скользила вверх по бедру, спрятанному в черные ажурные чулки, к самому паху. Некоторое время Жаклин пыталась противиться, отталкивая его ладонями, но вскоре сдалась и ответила страстным поцелуем. Платье, собранное у самого паха, обнажило длинные ноги, а ненасытные мужские пальцы продолжали свое путешествие дальше к розовым рейтузам с застежками и, приподняв резинку, проникли под материю, нащупав на животе складку.
– Ты сошел с ума, – произнесла Жаклин, – нас могут заметить.
Ноги слегка раздвинулись, давая ему возможность поглаживать внутреннюю часть бедер.
– Сейчас ночь, нас никто не видит, – возразил Голицын, разглядев в глазах девушки желание.
– Но не здесь же! – решительно отстранилась Жаклин, поправляя платье.
– Извини… Ты просто сводишь меня с ума, – честно признался князь Голицын.
– Это все парфюм, – улыбнулась Жаклин, превращаясь в холодную недоступную красавицу, какой он повстречал ее впервые. – В следующий раз я надушусь чем-нибудь менее возбуждающим.
– Месье, – повернулся кучер, – какой именно дом вам нужен?
– Крайний, голубчик, тот, что со скульптурами, – отвечал Голицын. – Подождешь нас. Мы скоро подойдем.
– Слушаюсь, месье.
Жаклин с холодной надменностью посматривала по сторонам. Сейчас она выглядела немного чужой. В ней не было ничего от прежней девушки, таявшей в его объятиях всего-то несколько минут назад. Трудно было понять, какая же она настоящая: пылкая, жаркая или вот эта, с горделиво вскинутым подбородком. Первая ему нравилась значительно больше. Каким-то невообразимым образом в ней органически уживались две противоположные сути, это как монета с двумя сторонами. И попробуй разберись, какая из сторон главная.
Сбросив подножку, Голицын помог девушке сойти на землю. Взял сумку, невольно склонившись под тяжестью.
– Вам помочь, месье? – предложил извозчик.
– Ничего, братец, – хмыкнул Михаил Голицын, – своя ноша не тянет.
Поднявшись в квартиру, осмотрел комнаты. «Мона Лиза» висела на прежнем месте в позолоченной раме шестнадцатого века из орехового дерева и невольно притягивала к себе взгляды.
– Ты уверен, что произойдет именно так, как ты надумал? – с сомнением спросила Жаклин, внимательно посмотрев на князя.
– Вне всякого сомнения, – твердо отвечал Михаил, – я знаю такой тип людей. – Открыв дверцу шкафа, он вытащил объемную сумку из серой холщовой материи и распахнул ее. На дне лежали пачки денег. – Хочешь посмотреть? – обратился он к Жаклин, продолжавшей стоять у «Джоконды». – Уверяю тебя, более прекрасного зрелища, чем два миллиона франков, видеть мне не приходилось.
Брови девушки, будто бы две очерченные запятые, негодующе взмыли вверх.
– Здесь «Мона Лиза», – напомнила Жаклин.
– Прошу прощения, – тотчас поправился Голицын. – После «Моны Лизы», разумеется. Так, что я еще забыл? Ах да, холсты! – поднял он упакованные рамки. – Должен же я чем-то заниматься все это время. Буду рисовать портреты скучающих буржуа. Иначе в этом Монако просто сойду с ума.
– Ты забываешь, что мы едем вдвоем, так что я не дам тебе скучать.
– Я об этом не забываю ни на секунду, – задержал взгляд князь Голицын на больших глазах девушки, теперь, при ярком электрическом свете, выглядевших темно-зелеными.
«Какая же она настоящая, черт возьми!»
Пересыпав в пузатый саквояж деньги из двух сумок, князь довольно хмыкнул – получалось немногим более двух миллионов франков. Вполне подходящая сумма, чтобы прожить безбедно до глубокой старости.
– Все, уходим! Попридержи дверь, я выйду.
Жаклин, приоткрыв дверь, выпустила Голицына и вышла следом, несильно щелкнув замками. Взобравшись в экипаж, Михаил аккуратно поставил рядом с собой сумку с деньгами. Жаклин сидела рядом, прижавшись головой к его плечу. Теплота девушки расходилась по всему телу и была ему приятна – так бы и просидел в таком положении целый день. Да что там день! Целую вечность!
– Куда едем, месье? – спросил возчик.
– Поехали на вокзал, голубчик, – устало отвечал Голицын.
* * *Расставшись с Воронцовым, Винченцио Перуджи вернулся домой. Прошел в крохотную кухоньку и, выдвинув ящик стола, извлек из него небольшой металлический ящик с отмычками. Отцепив из связки подходящие – три длинные отмычки с боковыми бороздками и одну короткую с уплощенным концом, он скрепил их медной проволокой и сунул в карман.
Неожиданно его охватило волнение, какое случается перед большим и важным делом. Нечто подобное он испытывал в Лувре, когда шагнул впервые в «Квадратный салон». «Мону Лизу» он не отдаст! Она принадлежит ему, всецело! Так что если хотите ею владеть, придется похищать ее во второй раз. Закрыв квартиру на два замка, Перуджи вышел из подъезда и зашагал к дому Воронцова. Улицы безмолвствовали, а полыхающие газовые фонари, склонив свои головы, лишь только подчеркивали пустынность улиц. В этой части города в вечернее время суток жизнь замирает, а отдельные прохожие, порой встречающиеся, только подчеркивают пустынность улиц. Ночная жизнь понемногу перемещается на Монмартр, в квартал художников и писателей. Вот где по-настоящему шумно! Вот где раздолье! До самого утра там не затихает жизнь. Богема, истосковавшаяся за день по веселью, не даст спать всему кварталу, а драки и пистолетная стрельба воспринимаются в их среде как невинное баловство. Им только дай волю, набедокурят!
Сокращая расстояние, Перуджи прошел через дворы и вышел точно к дому графа Воронцова. Некоторое время он наблюдал за подъездом. В какой-то момент ему показалось, что из дома вышел человек, напоминавший графа. Убедившись, что тот не вернется, он уверенно вошел в подъезд и поднялся на нужный этаж.
Некоторое время Винченцио прислушивался, опасаясь, что в квартире кто-то остался, и, убедившись, что она необитаема, достал из кармана отмычки. Их металлический звон в пустынном подъезде показался ему громоподобным. Однако никто не проявлял любопытства, двери оставались закрытыми. Ночь крепко накрыла город своим темным покрывалом, через которое просвечивали звезды.
Дверь графа стерегли немецкие современные замки с дополнительной защитой. Они и в самом деле были хороши, во всяком случае, так было до недавнего времени. Неделю назад Винченцио купил точно такой же замок и, переломав немало отмычек, сумел разгадать секрет, состоявший в чередующихся бороздках, усиливающих эффект защелкивания. Важно было отыскать момент, способствующий давлению одновременно на все бороздки. При этом вторую отмычку, тонкую, как игла, он должен просунуть в нижнее отверстие замка. Так что последующие замки из этой же серии он открывал с той же легкостью, с которой белка грызет свои орешки.
Сунув отмычку с бороздками в замочную скважину, Винченцио Перуджи слегка ее провернул, отыскивая нужные пазы. Затем ввел другую – длинную и тонкую, почувствовав пальцами, как она, царапая металл, выискивает себе место. Мысленно поймал себя на том, что невольно начинает считать: сумеет ли он открыть замок раньше чем за две минуты, что составляло рекорд. «…Шестьдесят три… Восемьдесят четыре… – Пазы были нащупаны, следовало проявить некоторую деликатность, проворачивая, нажимать, отыскивая некоторую золотую середину. – Девяносто два… – Конец иглы уверенно отыскал нужную выемку. Никаких резких движений, все должно быть плавно и нежно, как при обращении с женщиной. – Сто один…» Замок, приветливо щелкнув, открылся. Винченцио Перуджи невольно улыбнулся. Рекорд установлен. В следующий раз на подобный замок уйдет еще меньше времени.
Распахнув дверь, Винченцио прошел в комнату. Пахло терпким мужским одеколоном. Комнату господин Воронцов покинул совершенно недавно. Чиркнув зажигалкой, вспыхнувшей в темноте будто бы пламя костра, Перуджи прошел в глубину квартиры. Пламя, беснуясь от легкого дыхания Перуджи, осветило стены, оклеенные в синие обои; стол со стульями, стоявшие в центре гостиной; кресла с диваном, занимавшие угол около окна. Затем свет от легкого пламени воровато лег на картину, висевшую в зале, и Перуджи невольно сглотнул, увидев сложенные ладони с длинными красивыми пальцами. Некоторое время он стоял подле «Моны Лизы», любуясь идеальными пропорциями, – в ночи нарисованная женщина выглядела совершенно иначе, чем при дневном свете, таинственнее и загадочнее. Насмотревшись, он установил зажигалку на тумбочку, аккуратно снял со стены картину, обернул ее красной материей, лежавшей на диване, и крепко перевязал со всех сторон.
