Евгений Латий - Дело гастронома № 1
– Нет-нет, не надо! Прошу вас! – А затем сам испугался и растерянно и совсем уже тихо пробормотал: – Может, мы как-нибудь договоримся?
– И как же, интересно, вы себе это представляете? – искренне удивился Ширшов.
– Я готов отблагодарить вас… – почти шепотом произнес Антон.
– Отблагодарить?! Вы что же, взятку мне предлагаете? – повысив голос и изображая крайнее возмущение, спросил Ширшов.
Антон тут же отрицательно замотал головой.
– Нет-нет, не взятку. Просто отблагодарить.
– Каким образом?! – усмехнулся Ширшов, ощущая себя королем положения.
– Это просто подарок, вы купите его себе на ту сумму, которую назовете! А я оплачу, – с трудом справляясь с волнением, проговорил Антон.
Шишов на мгновение задумался.
– И что это может быть за подарок? – насмешливо поинтересовался капитан.
– Да любой!
Капитан выдержал паузу.
– Тогда… – Он на мгновение задумался, затем сказал: – Четыре тысячи рублей!
Антон вздрогнул, побледнел, но удар сдержал. Сумма по тем временам была просто огромная. Повисла пауза.
– Хорошо! Одну минуту, я должен посмотреть! – Антон ушел в другую комнату.
Ширшов осторожно двинулся за ним. Дверь в спальню была неплотно прикрыта, и Ширшов видел, как Антон, присев на корточки и выдвинув нижний ящик комода, рылся в белье, что-то ища. Наконец нашел бумажный сверток, достал его, начал его разворачивать. Развернул. Это были тугие пачки советских денег. Антон торопливо стал их пересчитывать. Ширшов так же бесшумно отошел от двери, вернулся на свое место, окинул взглядом дорогую и массивную старинную мебель, фарфоровые статуэтки, тарелки на стенах. «Жирно живут эти самые Платоновы», – с ненавистью подумал он. Затем взглянул на небольшой этюд Айвазовского, висевший в позолоченной раме. Судя по кракелюрам, это был подлинник. «Даже чем-то похож на одну из работ, которую удалось конфисковать у иностранного туриста, пытался, гад, вывезти ее за бугор, – подумал он, вспомнив одну из недавних операций, в которой участвовал. – Тогда эту работу стырили из Феодосии, нам удалось вернуть ее обратно в музей, а нам даже премии не выписали!» Мечты о премии были прерваны возвращением Антона. Парень молча протянул Ширшову пачку денег. Руки у него дрожали. Капитан взял деньги, лихо пролистнул пачку.
– Все точно, я пересчитывал, – дрожащим голосом заметил Антон.
Ширшов задумался. Искушение было слишком велико, и он не удержался.
– Хорошо, я готов в данных обстоятельствах не возбуждать уголовного дела. Но тогда все случившееся должно остаться между нами, правильно? Какие гарантии?
– Я никому не скажу! Клянусь вам, – не веря своему счастью, залепетал Антон.
– Но это же не твои деньги! Стипендия-то у тебя сколько? – спросил Ширшов, хотя прекрасно знал, сколько получают студенты.
– Около тридцати… рублей…
– Родители хватятся, и тогда чего?!
– Я живу с мамой, она мне доверяет! Я скажу ей, что одолжил деньги товарищу, что он проигрался в карты, и от этого зависела его жизнь. Она, конечно, будет недовольна, но поймет меня! Мы понимаем друг друга! – Он говорил убедительно.
Ширшов кивнул, секунду помедлил и сунул деньги в карман.
– Хорошо! Но только обещай мне, что больше никогда не будешь читать такие книги в общественных местах! А уж в трамвае тем более, – назидательно проговорил он, усмехнулся и вышел из гостиной в прихожую. Хлопнула входная дверь.
Антон не мог сдвинуться с места. На лбу блестели бисеринки пота. Затем он метнулся к столу, схватил «Солженицына», судорожно стал запихивать книгу за большую подушку дивана. Затем передумал, выдернул ее оттуда, так и застыл посреди комнаты, не зная, куда же ее спрятать, да понадежнее. Читать как-то расхотелось…
Капитан Ширшов выскочил из подъезда тоже весь в поту. И побежал, не выбирая дороги. Ноги несли его сами, словно давая дурной голове подумать и спросить себя: «Что же ты, идиот, наделал? Почему так поступил? Почему не пресек это идеологическое преступление, мало того, сам совершил другое – должностное и уголовное». Он забежал в соседний двор, присел на скамью, закурил, пытаясь успокоиться. В памяти услужливо всплыла недавняя картина из семейной жизни, о которой в других обстоятельствах вспоминать не очень-то и хотелось. Оказывается, он помнил этот вечер до мелочей, в деталях. И в то же время присутствовала в этих воспоминаниях отстраненность, точно он наблюдал за этой сценой со стороны, точно разглядывал в микроскоп маленькие ожившие фигурки, слышал произносимые ими слова.
Он увидел себя за столом маленькой кухни, два на три, подоконник сплошь уставлен рассадой. Над головой тусклая лампочка в дешевом пластиковом абажуре. Он сидит и с жадностью уплетает жареную картошку со шкварками. Рядом на столе трехлитровая банка с солеными огурцами. Ширшов запускал в нее пальцы, доставал огурец и хрустел. Ходики на кухне показывали половину двенадцатого ночи, он только что пришел с работы. Молодая жена Тоня с животиком, выпиравшим из ночнушки, достала из холодильника полпалки колбасы, отрезала два ломтика, положила на тарелку. Поставила на газ чайник. Вошла теща, невысокая, жилистая, в застиранном халате с павлинами, полезла в шкаф.
– Чего не спите? – проворчала она.
– Так Леша только что с работы пришел, ужинает, – сразу принялась оправдываться Тоня.
– Держат людёв до полночи, а платят, как обычным работягам! Да еще и убить могут! – не унималась теща. И, заметив испуганно округленные глаза Тони, добавила: – А что, даже очень запросто!
Тоня отмахнулась:
– Типун тебе на язык. Ты-то чего поднялась? – Тоня старалась отвести удар от мужа.
– Да уснуть не могу! Пустырнику вот выпью, можа усну! Выпроси, Лексей, у себя на службе машину, нам надо уже на дачу перебираться, рассаду пора высаживать! Теплынь стоит!
– У нас нет грузовых машин! – попытался отвертеться Ширшов, но теща была созданием упорным и последовательным.
– А кунг этот, в котором арестантов перевозят?
Тоня, видя, что мать явно начинает раздражать мужа, упрекнула ее:
– Будто не знаешь, мам. Леша в КГБ работает, а не в милиции!
– А че, у них арестантов не бывает?! Еще поболе, чем в милиции! Смотри, добра сколько! – Она указала на полки с банками. – Своим горбом все растила! А зять, вижу, не брезгует, огурчики кажный день трескает, – проворчала она, накапала себе пустырника в чашку, выпила, поморщилась, сполоснула чашку и ушла, не сказав больше ни слова. Ширшов досадливо хмыкнул и отложил надкушенный огурец. Есть сразу расхотелось.
Ширшов вспомнил этот случай на кухне, и тут его неожиданно осенило. Теперь он знал, что нашел оправдание своему безобразному поступку. «Да, точно! Вот почему я взял эти проклятые деньги! Машину можно купить. Да, на эти деньги я куплю машину. Все будут довольны: и жена, и теща, да и я, в конце концов. Пашу, как лошадь, а денег на машину не могу накопить». Ширшов успокоился, осмотрелся и, когда сообразил, куда его занесло, встал со скамьи, вышел со двора и направился к светящейся вдалеке остановке, чтоб сесть на автобус и ехать домой. Только сейчас он почувствовал, как страшно проголодался. Даже облизнулся, вспоминая любимую жареную картошку и тещины огурцы.
Беркутов с дядей Корнеем стояли у машины, шофер ловко и споро укладывал коробки в багажник. Корней закурил папиросу. Беркутов, заметив пачку, улыбнулся.
– Все тот же «Беломор»!
– Каждый кулик к своему болоту привык! – отозвался Корней, затем, испугавшись, что ляпнул что-то не то и Беркутов может обидеться, начал оправдываться: – Как-то все же неудобно, Георгий! Такие деликатесы мне отгрузил, а сам и копейки заплатить не позволяешь! Я ведь и пенсию получаю, и вахтером тут недавно устроился, сутки через трое, так что готов соответствовать, как говорится!
Беркутов по-дружески легонько ткнул его кулаком в бок.
– Перестань! Это мой подарок молодым! Как же еще я могу отплатить за твою доброту и заботу, а? – Беркутов действительно радовался тому, что может хотя бы так отблагодарить Корнея. Ведь тот помог ему в трудную минуту! И не раз помогал. Он вспомнил, как после выяснения отношений с бывшей женой остался на улице. Как пришел к Корнею и, не найдя его дома, заснул в подъезде, прямо на лестнице. Когда уже поздно ночью Корней после работы вернулся домой, он увидел в подъезде какого-то подозрительного типа. Мужчина сидел на полу, привалившись спиной к батарее, в грязной телогрейке и в лагерной шапке-ушанке. Корней взглянул на спящего, начал было подниматься по лестнице, но вдруг остановился, оглянулся. Не выдержав, он вернулся, присел на корточки перед Беркутовым, приподнял шапку, съехавшую ему на лицо. И тотчас узнал.
– Жора? Ты, что ли?..
Он тронул его за плечо, стал тормошить. Георгий открыл глаза, поднял голову, взглянул на Корнея, и на лице его появилась улыбка.
– Я, дядя Корней!
– Ты чего здесь загораешь? Давай вставай, – подтолкнул его Корней.
