Евгений Сухов - Княжий удел
— Да, матушка, один князь Юрий останется, — поспешила согласиться Мария.
Челядь помогла Софье Витовтовне подняться в колымагу, рядом села и Мария. Возница повертел головой и, увидев, что княгини расселись по местам, взмахнул кнутом.
— Пшел, лентяй! Пшел! Ишь ты, застоялся!
Лошадь, помахивая густой гривой, неохотно потащила колымагу по дороге.
Не сыскал Василий Васильевич помощи в Великом Новгороде. Не пожелали новгородцы ссориться с окрепнувшим галицким князем, который обеими ногами взобрался и на московский стол. И первые монеты с изображением нового князя уже попали на новгородский торг. Василий Васильевич долго разглядывал серебряный круг: на одной стороне всадник, поражающий змея, на другой неровными буквами выведено имя нового московского князя. Подержал на ладони Василий Васильевич монету и швырнул ее в грязь. Кони торопливо затоптали монету и порысили дальше по нижегородской дороге.
Помог один Кондрат, собрал великому князю небольшую дружину, чтобы проводила его до московских пригородов с честью, а на том и конец.
Всю дорогу Василий Васильевич был угрюмым, а если говорил, то словно зерна спелые бросал на пашню.
Наконец подъехали к Владимиру. А что, если повернуть к Белокаменной, в родную вотчину? Неужели отступится от своего господина московский народ? Может, гонцов сначала послать, а самому ехать не спеша, дня за три доехал бы.
Бояре поведали: во Владимире ждал отдых. Задиристую песню затянул Прошка Пришелец. Тут уже и Московская земля недалеко, почитай, своя вотчина! Ратники заговорили о долгом постое, о медовухе и женах. Небольшая рать Василия Васильевича измоталась в чужих землях и хотела хоть небольшого, но отдыха. С владимирской стороны веяло покоем и теплом. Город Владимир сытен и хлебосолен, не откажет великому князю в гостеприимстве.
Василий Васильевич оглядел свою немногочисленную рать и произнес, прервав все мечты и ожидания своих ратников:
— Во Владимире останавливаться не будем. Едем дальше.
— Куда же дальше, князь?
— В Нижний!
Приуныли враз бояре и челядь. Скрывая от Василия Васильевича досаду, воротили носы ратники, и бестолковой сейчас казалась песня Прошки. Скоро угасла и она, не поддержанная никем.
Опытными ловчими оказались Юрьевичи: заставы, выставленные на дорогах, извещали их, что Василий свернул с Владимирской дороги и пошел в Нижний Новгород. Василий Васильевич чувствовал за спиной дыхание братьев и знал — остановись он во Владимире хотя бы на день, сечи не избежать.
Не было сейчас на Руси человека, которому бы он сумел довериться, а князь Нижегородский тоже себе на уме. В темницу, конечно, не запрет, но и против Юрьевичей вряд ли захочет выступить. В Орду надо ехать, к хану Улу-Мухаммеду, вот кто не обидит. А там, может, и стол московский сумеет вернуть.
— В Бахчисарай едем, — повернул на ордынскую дорогу князь Василий. — Заступничества у хана Мухаммеда просить станем.
Юрий возвращался с охоты и с дороги видел, как бабы, подоткнув подолы, дергали сорную траву. На руке сокольника тихо клекотал ястреб. Не было сейчас для Юрия Дмитриевича милее музыки, чем голос птицы.
— Восточный ветер дует, князь. К напасти это, — произнес сокольник. — Видать, быть в этом году болезням. Примета такая есть на Луку Ветреника.
Не хватало Юрию Дмитриевичу Семена Морозова, вот кто мог его добрым словом утешить. А с сыновьями, кроме родства, ничего и не связывает. Сказано им было не трогать Василия, а они его до сих пор по всей Северной Руси, как зайца, выслеживают.
Когда подъезжали к Москве, у самого моста князя вдруг неожиданно качнуло, да так крепко, что, не держи он поводья, слетел бы с седла. Оглянулся назад Юрий, кажись, никто не приметил его слабости, лишь конь, видно почуяв тайный недуг хозяина, пошел еще тише; старался ступать осторожнее по неровной дороге.
Вечером Юрию Дмитриевичу сделалось совсем худо. Кожа покрылась красными пятнами, и князя стал одолевать жар. К утру ему полегчало, и тело его, как и прежде, наполнилось привычной силой. Но он не знал, что болезнь уже завладела им, и через некоторое время на коже появились кровоточащие язвы. Юрий слег. Знахарки, приглашенные к больному князю, пичкали его разными травами, шептали молитвы, но Юрию Дмитриевичу становилось все хуже.
Боясь княжеского гнева, старухи утешали его, твердили:
— Потерпи, князь. Потерпи самую малость, батюшка, хворь и отойдет.
— А если не отойдет? — неожиданно спросил князь.
И только самая смелая ответила:
— Если не отойдет хворь… значит, Господь к себе заберет, батюшка.
Для всех было ясно, что болезнь отняла у князя последние силы и дни его сочтены.
Галицкие бояре, пришедшие за Юрием в Москву, не отходили от своего господина. Как могли помогали своему государю: кто пить подаст, слово доброе скажет, ведь вместе много дорог пройдено.
— Виноват я перед великими княгинями, — тихо говорил князь. — В заточение я их отправил… в Звенигород. — Лицо его кривилось и в мерцании свечей выглядело мертвенно-бледным. — Я бы еще перед Василием Васильевичем повинился, братичем моим. Видно, это Господь меня за многие злодеяния наказывает. Дьяк! — крикнул князь, собирая последние силы.
— Здесь я, батюшка! Здесь! Чего писать-то прикажешь? — дьяк разглаживал бумагу ладонью.
— Пиши вот что… Стол московский оставляю князю… Василию Васильевичу.
Не удивились бояре решению князя. Совестлив Юрий Дмитриевич. Бывало, слугу накажет за провинность, а потом сапоги ему дарит.
Дьяк добросовестно выводил буквы, то и дело макал перо в чернильницу. Большая темная капля вдруг капнула прямо на бумагу. Дьяк слизал чернила и продолжал писать дальше.
— Пиши… что винюсь перед ним, прошу прощения, как у старшего брата… — не успел князь закончить свои предсмертные указания, захрипел да и почил с миром.
Дьяк, отерев чернильные руки о кафтан, прикрыл умершего.
Великого князя Юрия Дмитриевича похоронили в Архангельском соборе у восточной стены. Угомонился беспокойный князь. Московские и галицкие бояре, прекратив прежнюю вражду, собрались вместе, стали решать, что делать дальше. Кресло великого князя оставалось свободным, и бояре поглядывали ненароком в дальний угол, словно надеялись, что Юрий Дмитриевич сумеет справиться с такой напастью, как смерть, и встанет из могилы.
Первым заговорил конюшенный Григорий Плещеев, он был старейшим из бояр:
— Господин наш, князь Юрий Дмитриевич, повелел звать на московский стол Василия Васильевича. У Юрия Дмитриевича три сына осталось. Васька Косой мог бы быть московским князем по новому праву. Что скажете, бояре?
С лавки поднялся постельничий, боярин Сабуров Петр.
— Можно было бы уважить волю князя Юрия Дмитриевича. Только ведь ее как будто бы и не было. Митрополит должен стоять рядом у постели и подтвердить слова покойного, а Юрий отошел неожиданно, даже причастие не успел принять. И волю свою он до конца не изрек. А где Василия Васильевича сыскать? Рыскает он где-то по Руси, что волк без логова. А Юрьевичи рядом, вот им и нужно писать! А там как Бог даст.
На том и порешили.
Полки Дмитрия Шемяки торопились по Владимирской дороге вслед князю Василию. Он находился в двух днях пути, и пыль едва осела на придорожную траву.
Со стороны Владимира навстречу воинству спешил гонец.
— Эй! — Детина осадил коня рядом с ратником, чинившим в стороне от дороги огромную пищаль. — Как великих князей Василия и Дмитрия сыскать?
— А чего их искать, — отложил в сторону оружие ратник. — Дмитрий час назад уехал, говорят, зайца гонять. Его полки на лугу. А Василий здесь… Вон в тех хоромах брата ждет. Коням отдых нужен, семь дней под седлом.
Спешился гонец у хором и, сняв шапку, уверенно стал подниматься по крутым ступеням. У самого входа его попридержал отрок с бердышом.
Детина отстранил от лица бердыш и зло выругался:
— Глаз проткнешь, пес смердячий! С письмом я срочным к великим князьям спешу!
Переглянулась стража, но гонца пропустила. А у дверей уже Василий Косой стоит, подбоченился, заслонил статной фигурой весь проем.
— Куда прешь! Не видишь, князь перед тобой!
Посыльный согнулся в поклоне и разглядел, что сапоги у князя татарские, вышитые голубками, кожа на голенищах красная, словно по крови ходил.
— Вижу, государь, вижу. Письмо я тебе везу от бояр Юрия Дмитриевича… помер князь великий Юрий. Спаси, Господи, его душу.
— Помер… — не то подивился, не то огорчился Василий Косой. — Ведь здоров был. На охоту собирался ехать, когда мы с Дмитрием его оставляли.
— Вот на охоте и скрутило его, горемычного. Только два дня после этого и пожил, а на третьи сутки отмаялся.
— Так, стало быть…
— Бояре наказали тебе и Шемяке об этом сказать.
— Стража! — окликнул Василий Косой стоявших у дверей воинов. — Взять лихоимца да бросить его в темницу. И чтобы охраняли пуще глаза своего! — приказал Василий. — Упустите, с живых кожу сдеру!
