Валерио Манфреди - Оракул мертвых
— Половина восьмого… Уже поздно… Да, вот именно, поздно. Простите, Жак, у меня был обморок и… Я ждал, пока он пройдет, не хотел никого беспокоить. Так, пустяки, ничего серьезного. Я в последнее время слишком много работаю. В понедельник снова буду превосходно себя чувствовать, вот увидите. Я буду в порядке…
— Хотите, я вызову вам такси?
— Нет. Спасибо. Я на машине. Нет никакой необходимости.
— В таком случае до свидания, профессор. Удачных выходных.
— Постойте, Жак.
— Да, слушаю вас.
— Можно попросить вас пройти со мной, на минутку? Я хочу вам кое-что показать.
— Конечно.
Мишель прошел в свой кабинет, достал из папки с корреспонденцией экземпляр статьи и показал ее служащему:
— Жак, все эти брошюры, которые вы здесь видите, отправлены на адрес института, а вы приносите их мне, потому что обычно ими занимаюсь я. Однако на этом конверте написано мое имя и фамилия, но нет никаких указаний на отправителя. Вы не могли бы выяснить, есть ли у нас какие-либо связи с этим издателем, существуют ли в университете другие публикации того же издательства?
— В понедельник я все уточню и сообщу вам, если вы оставите мне конверт. Но, сказать по правде, до сегодня я никогда не слышал об этом издателе. Если уж вы, человек, которому адресовано письмо, не знаете, то сомневаюсь, что смогу чем-то вам помочь.
— Проверьте по картотекам, пожалуйста, есть ли у нас какие-либо другие публикации того же автора, и составьте для меня перечень. Меня не будет до среды.
— Хорошо. В таком случае, когда вы вернетесь, я сообщу вам, что мне удалось узнать.
— Благодарю вас. А я пока заберу статью.
Он положил буклет в карман пиджака и вышел из кабинета. На площади было еще тепло от дневного солнца, в середине неба, высоко, словно на вершине башни, виднелось облако, из-под краев которого струился белый свет. Мишель отправился в кафе на другой стороне улицы и, сев за столик, заказал коньяк: ему нужно было что-нибудь стимулирующее, чтобы приободриться. Он едва держался на ногах. У него было такое ощущение, будто он прошел много миль. Он чувствовал тяжесть в пояснице. Когда пришел официант с заказом, он сделал большой глоток, а потом достал из кармана статью, пришедшую днем по почте. Мишель снова прочел название и имя автора, потом стал искать выходные данные. О таком издательстве он никогда не слышал: «Перигезис», улица Дионисиу, 17… Афины…
Афины… Значит, он снова увидит Афины?
Гренобль
13 июля, 20.00
Мирей Катрин Женевьев де Сен-Сир уже давно надела джинсы и кожаный жилет с бахромой и была готова к выходу: они собирались провести вечер в театре, а потом сходить в бистро с Мишелем и друзьями, и теперь она не понимала, почему он даже не позвонил предупредить ее, что задерживается.
Она решила сама позвонить ему, так как терпеть не могла заставлять ждать других. К телефону никто не подходил. Наверняка Мишель уже вышел и сейчас находится на улице. Даже если он в данный момент садится в машину, даже учитывая нелепый снобизм интеллектуала левого толка, заставляющий его ездить на полуразваливающейся старой малолитражке, десяти или двенадцати лет от роду, даже принимая во внимание пробки субботнего вечера, она решила — максимум через полчаса Мишель будет у ворот дома. Она позвонила друзьям, извинилась за опоздание и постаралась найти веское оправдание, о котором потом намеревалась договориться с Мишелем, но полчаса прошли — и никаких изменений. Она позвонила друзьям, чтобы их не держать, а потом снова домой Мишелю — и опять безрезультатно. Мирей начинала тревожиться. Мишель в последнее время вел себя странно, но подобному поведению не было объяснения.
Она спустилась в гараж, села в свою машину и выехала оттуда на большой скорости, шины заскрипели по гравию аллеи. Через двадцать минут она уже находилась у дома, где жил Мишель, на рю Орфевр. Малолитражка стояла, припаркованная на улице, пыльная, салон набит всякими бумагами. Она подняла голову: в его квартире горел свет. Но если он дома, то почему не берет трубку? Быть может, он плохо себя чувствует, или на него напали, ограбили?
Она бесшумно поднялась по лестнице, подошла к двери квартиры Мишеля и постучала. Сначала никакого ответа не последовало, но потом, через несколько секунд, неуверенный голос спросил:
— Кто там?
Голос принадлежал не Мишелю, она никогда прежде его не слышала. Кроме того, говорили с иностранным акцентом. Свет на лестнице, работа которого регулировалась таймером, погас, и Мирей принялась на ощупь искать выключатель, чтобы снова зажечь его, но вместо этого нажала на кнопку звонка, и тот же самый голос повторил:
— Входите, открыто.
Она повернулась, намереваясь уйти, но тут вдруг перед ней выросла неподвижная темная фигура. Она закричала.
— Мирей, успокойся, это я.
— Мишель? Что происходит, почему ты меня не предупредил?.. Там, внутри, кто-то есть… кто это?
— Это… друг. Он неожиданно приехал по очень важному делу.
— Но ведь мы с тобой договорились встретиться сегодня вечером, ты мог хотя бы позвонить. Я столько раз тебе звонила.
— Я сожалею, Мирей, прости меня. — Голос его был хриплым и тусклым, как будто он только что долго говорил. — Случилось кое-что непредвиденное. Мне пришлось уйти.
— Что-то серьезное? Какая-нибудь беда?
— Нет, дорогая. Никакой беды. А теперь, пожалуйста, уходи. Я позвоню тебе завтра. И все тебе объясню.
Он включил свет, и Мирей взглянула на него: он был бледен, но глаза его горели.
— Ты уверен, что хорошо себя чувствуешь? Не хочешь, чтобы я осталась?
— Я хорошо себя чувствую. Прошу тебя, уходи.
Девушка нехотя ушла, а Мишель застыл, держа руку на выключателе, слушая ее удаляющиеся шаги.
— Твоя девушка? — раздался голос у него за спиной.
— Да. Я про нее забыл. Задумался.
— Мне жаль. Я нарушил твои планы на вечер.
— Не важно, Норман. Не думаю, что мне захотелось бы идти в театр. Пошли выпьем кофе.
Мишель поставил кофейник на огонь и достал две чашки.
— Почему ты пришел ко мне? — спросил он не оборачиваясь.
— Мы друзья, разве нет?
— Да, конечно.
— Ты один из лучших специалистов в своем деле.
— Есть и получше.
— Быть может. Но, видишь ли, того, что со мной случилось за последние дни, слишком много для одного человека: моего отца убили при столь нелепых обстоятельствах, а сосуд Тиресия снова появился десять лет спустя в деревушке на Пелопоннесе. Все возвращает нас к тем дням, которые мы пытались забыть.
— Но почему я… Почему?
— Моего отца убила стрела, разорвавшая ему сердце, выпущенная из лука «Пирсон», с двойным роликом, — смертоносное оружие… А потом, после смерти, его связали и засунули кляп в рот… Кроме того, согласно секретным данным, которые мне удалось собрать, на нем было найдено послание, отрывок из древнего текста, так говорят, и никому до сих пор не удалось его расшифровать. Не знаю, можно сказать, это зловещее послание… Мне вспоминается тот день, когда я покидал Афины, чтобы вернуться в Лондон: отец сказал, что, по его мнению, полиция прикончила Клаудио и Элени, но он ничего не может сделать, благо государство не позволяет ему говорить. Понимаешь, Мишель? Многочисленные указания возвращают нас в те дни, и только ты можешь мне помочь, потому что знаешь… Знаешь и…
— Да, я знаю и… Скажем так, закулисную сторону.
— Верно. Я и подумать бы не мог о подобном предприятии с кем-то другим. Кроме того, мне кажется, если б я попытался все сделать один и мне бы удалось, ты проклял бы меня за то, что я тебя обделил.
— Возможно, мне стоит проклясть тебя за то, что ты меня разыскал.
Норман опустил глаза.
— У тебя не получилось забыть…
— А что, у тебя получилось?
— Мы были детьми, Мишель… Мы сделали все возможное.
— Ты — может быть. — Его голос задрожал. — А я… я… — Он не сумел продолжить.
— Тебе всего лишь меньше повезло… Так случилось, что на этом месте оказался ты…
— Меньше всего повезло им. Они мертвы.
Норман молча глядел на своего друга, на его лицо, покрывшееся морщинами, словно у старика, на губы, скривившиеся в гримасу, на слезы, проступавшие из-под сомкнутых век. Он положил Мишелю руку на плечо:
— Мы были детьми… Боже мой, Мишель… Мы всего лишь были детьми.
Мишель отер глаза.
— О Господи, кофе, кофе бежит!
Он выключил конфорку, громко шмыгнул носом, а потом разлил горячий кофе в две чашки.
— Раньше я был более проворным, но теперь уже не то.
— Да ладно тебе. Ты всегда был нескладным. И с возрастом вряд ли стал лучше. Есть у тебя закурить?
— «Голуаз», — сказал Мишель, доставая из кармана пачку.
Норман взял сигарету и зажег ее:
— Боже мой, ты по-прежнему куришь эту гадость… Мы как будто вернулись к прежним временам. Кофе вкусный, но мне хочется хорошего турецкого кофе, я уже давно его не пил.
