Виктор Полонский - Опасная игра Веры Холодной
Ульяна никак не могла запомнить мудреное слово «профитроли».
— Полгуся с ужина осталось и говядина холодная. Если желаете, то могу хрена в сметану натереть, сметана сегодня кислая, только для соуса и годится.
— Подавай десерт! — распорядилась Вера, скидывая пальто на руки Ульяне. — И вот еще что — сделай-ка мне теста, сырого, такого, чтобы к рукам не липло. Немного, с кулак размером. И принеси в гостиную.
— Господь с вами, Вера Васильевна! — испугалась Ульяна. — От сырого теста кишки склеятся! У меня так дед помер. Нажрался спьяну теста, что бабка на пироги поставила, и отдал богу душу. Да не сразу — два дня маялся, криком кричал.
— Мне не для еды, — успокоила кухарку Вера. — Только сделай тесто поскорее. Ступай на кухню, я сама переоденусь.
С тестом, по недомыслию, вышел конфуз. Вере так хотелось поупражняться, что она совершенно упустила из виду то обстоятельство, что тесто не твердеет на воздухе так быстро, как гуммипласт. Залепила замочные скважины в трех дверях, убедившись, что это и в самом деле просто и, кажется, не очень заметно со стороны, а потом пришлось звать на помощь Ульяну. Та покачала головой — ох уж эти барские причуды, — но с вопросами приставать не стала. Вооружилась двумя щепками, ловко выковыряла ими тесто из скважин, смахнула подолом фартука налипшую муку.
— Это я хотела подшутить над Владимиром Григорьевичем, — на всякий случай сказала Вера.
— Владимир Григорьевич сроду дверей в квартире на ключ не запирает, — заметила Ульяна. — Да вы не трудитесь объяснять, Вера Васильевна, я ж не дура, все понимаю.
— Что ты понимаешь? — изумилась Вера.
Решительно невозможно было предположить, что Ульяна знает про гуммипласт. Если только она не шпионка… Ох, верно говорят, что не стоит рыть другому яму, сама в нее попадешь. Подшутила над подозрительностью Немысского, а сама чем лучше?
— То, что на тесто заговор от дурного глаза читается, — тоном человека, вынужденного объяснять взрослым людям то, что знают даже дети, ответила Ульяна. — Теперь, если кто попробует за вами подглядывать, так ей всю рожу перекосит пуще прежнего!
Намек был на горничную Машу, слегка косившую левым глазом. Ульяна недолюбливала Машу, считая ее «воображулей», Маша платила Ульяне той же монетой. Но нелюбовь эта была не настолько велика, чтобы хотелось кого-то из них рассчитать.
«Хорошая версия! — усмехнулась про себя Вера. — Надо запомнить. Если кто-то увидит, как я впихиваю гуммипласт в замочную скважину, скажу, что это заговоренное от дурного глаза тесто. Лучше пусть дурой меня считают, чем сотрудницей контрразведки».
Лакомясь профитролями, Вера просматривала газеты, удивляясь тому, как много в них пишут скучного и как мало интересного. Только зря бумагу переводят! Ну что интересного в том, что сэр Эдуард Грей передал оттоманским делегатам очередное заявление о согласии на возобновление переговоров? Вот когда все договорятся, тогда можно будет сообщить результат. Зачем сообщать о собраниях каких-то турецких комитетов, обсуждающих вопросы внешней политики? И какое русским дело до того, что германский рейхстаг принял законопроект о понижении ввозных пошлин на мясо, да еще и во втором чтении? И до того, что палата лордов большинством голосов отвергла билль о гомруле?[54] Знать бы еще, что это за гомрула такая! Устанешь листать, пока найдешь нечто стоящее. И на каждой странице по нескольку сообщений о том, как разные ведомства готовятся к празднованию 300-летнего юбилея дома Романовых. Ведомства разные, но все они, «в ознаменование радостного события», усиливают[55] процент награждаемых сотрудников. А, вот интересное, про кинематограф…
«Известный певец Федор Шаляпин, получивший приглашение от Торгового дома «Тиман и Рейнгардт» позировать для кинематографа в своей домашней обстановке, отклонил это приглашение, считая подобное позирование недостойным своей персоны. «Такие мелкие рекламки мне неинтересны, — сказал Шаляпин в телефонном разговоре нашему корреспонденту. — Тем более что самое ценное у меня — это голос, а голоса в кино не слышно».
«Нет, каков, однако! — возмутилась Вера. — Это кинематограф ему мелкая рекламка? Вконец уж зазналось его певчее сиятельство!»
Она перевела взгляд на другую полосу, наткнулась на статью о забастовках и свернула газету — ну его, такое развлечение, еще подавишься ненароком. Лучше заняться делом. Доев профитроли, Вера отерла пальцы салфеткой, пересела в кресло и стала изучать список сотрудников киноателье, выданный ей Немысским. Список был подробным, с указанием не только должности, но и возраста, места рождения и места жительства. Оказалось, что гример Амалия Густавовна живет в Новоспасском тупике, в доме Андроновой. В этом доме находилась и шляпная мастерская Прозоровской, в которую время от времени наведывалась Вера. Прозоровская (для постоянных заказчиц просто Лидочка) была неистощима на выдумки и имела хороший вкус. Брала она за работу дорого, но ее шляпки того стоили. Вдобавок Прозоровская никогда не шила двух одинаковых шляпок, что весьма импонировало заказчицам. Амалия Густавовна, судя по модному фасону ее платья, модница, а значит, непременно должна быть знакома с Прозоровской. Это обстоятельство можно использовать для более тесного сближения с общительной гримершей.
Владимир вернулся домой около полуночи в редком для себя состоянии — немного навеселе, но при том сердитый. Обычно спиртное настраивало его на благодушный лад. Поворчал не очень понятное про клиентов, у которых семь пятниц на неделе, и скрылся в кабинете. Зайдя туда, для того чтобы пожелать Владимиру спокойной ночи, Вера спросила про Моршанцева, солгав, что видела на днях его фамилию в газетах. Владимир подтвердил, что тот действительно служит в Серпуховской части, и поинтересовался, что именно и в какой газете было про него напечатано. Пришлось срочно изображать приступ дурноты, благо повод тому имелся веский. Странно, но на самом деле Веру не мутило, голова у нее не кружилась и не было тех извращений вкуса, которые присущи беременным. Разве что аппетит немного улучшился, но, с другой стороны, зимой всегда хочется есть больше, чем летом, ведь организму для согрева нужно больше энергии.
Немысский не ставил сроков, но и без того было ясно, что ключи ему нужны как можно скорее. Да и снять слепки в отсутствие Ханжонкова было гораздо удобнее. Во всяком случае, не было риска, что из кабинета выйдет хозяин и спросит, чем это занимается Вера. Оставалось только выбрать наиболее подходящее время. Сначала Холодная хотела снять слепки вечером, ближе к семи часам, но потом передумала, решив, что в столь поздний час ее присутствие около кабинета Ханжонкова, да еще и во время его отсутствия, может выглядеть подозрительным. Возможно, что на этаже уже совсем никого не останется и кто-нибудь, хотя бы и сторож, может заинтересоваться — что тут делает молодая женщина? Еще воровкой сочтут. Может случиться и так, что в это время коридор будет полон уходящих сотрудников, тоже нехорошо. А вот в обеденное время, когда часть сотрудников разбредается по близлежащим трактирам, а другая часть посылает за обедами и ест их в своих комнатах, в коридорах обычно пусто. Можно улучить две минутки.
На всякий случай Вера снова прибегла к уловке с сережкой, оставив в ухе одну. Другую она убрала в сумочку еще за час до намеченного времени. Поиски сережки естественнее записей в блокноте и прочих предлогов. Послушав немного в большом павильоне рассказы Мусинского, руководившего расстановкой светильников для съемок дворцовой сцены из «Воцарения дома Романовых» (киноателье не могло проигнорировать такое событие, как трехсотлетие царствующего дома), Вера спустилась на первый этаж. В коридоре не было ни души — славно. Стянув на ходу перчатку с правой руки, Вера подошла к двери, достала из сумки баночку, открыла ее, поморщившись от резко ударившего в ноздри уксусного духа (можно было бы и предупредить!), и сделала все, как велел Немысский. Управляться с гуммипластом было сподручнее, чем с тестом, потому что он был не столь упругим. Оставив снаружи толстые «ручки» размером с копеечную монету[56], Вера убрала баночку с остатками гуммипласта обратно, повернулась спиной к двери и, читая про себя «Отче наш», стала внимательно разглядывать пол перед собой, притворяясь, что ищет «пропавшую» сережку. Для пущей надежности прочитала молитву не два, а три раза, давая возможность гуммипласту лучше затвердеть. Прекратив «поиски», стрельнула глазами влево и вправо, обернулась к двери, вытащила один слепок, переложила в левую руку (в сумочке лежала прихваченная из дому пустая коробка из-под пудры, но убрать слепки можно было и после), взялась за второй и тут услышала над ухом знакомый голос:
— Oh, quel charmant image![57] Пацци против Медичи![58] Кто подослал вас к нам, сударыня? Воскресший из небытия Дранков? Или неугомонный Тиман?
