Виктор Мережко - Сонька. Конец легенды
— Не приведи господь, чтоб случайность перешла в закономерность. — Беловольский руки подавать не стал, шагнул к двери. На пороге остановился. — Вскоре будет новое дело, вас за день предупредят. — И покинул комнату.
Проводив гостя, Жак вернулся в комнату, остановился напротив иконы Спасителя и Божьей Матери и принялся истово молиться:
— Господи Иисусе Христе… Матерь Божья, Царица Небесная… Защитите меня и спасите от гнева Господня, от руки, зло приносящей, от помысла, в грех вводящего… Грешен, Господи, сильно грешен, за что, недостойный, каюсь и бью челом к ногам Твоим, Господь мой милосердный и справедливый…
В оперетте давали «Веселую вдову».
Народу при входе в театр толпилось предостаточно. Традиционно на ступеньках играл духовой оркестр — в этот раз он радовал публику модными аргентинскими танго, кареты и пролетки сменялись автомобилями, дамы благоухали, мужчины были галантны и предупредительны.
Табба прибыла к театру в пролетке, и узнать ее было практически невозможно. Голову ее украшал роскошный каштановый парик, который вполне походил на естественные отлично уложенные волосы, на переносицу были надеты очки в тончайшей серебряной оправе, платье могло поразить даже самых искушенных модниц.
Расплатившись с кучером, госпожа Бессмертная поднялась наверх по ступенькам в поисках своего партнера.
Барон Красинский, одетый в отлично скроенный вечерний костюм, был уже на месте.
Табба приблизилась к нему, сделала маленький изящный книксен.
— Добрый вечер, барон.
Он не сразу узнал ее, от неожиданности вскрикнул:
— Боже, это вы?
— Я вас предупреждала, — бывшая актриса улыбалась. — Вы могли остаться без дамы, не узнав меня.
— Господи, вы прелестны! — барон все еще не мог прийти в себя. — Вы так прелестны!.. Табба, милая…
— Тс-с-с… — приложила она палец к губам и тихо предупредила: — Здесь нет Таббы, а есть, скажем, мадемуазель Бэрримор.
— А имя?.. Имя какое у нас?
— Жозефина Бэрримор.
— Отлично!.. Мадемуазель, я практически влюбился в вас! Я начинаю терять голову.
— Держите себя в руках, барон. Главное, не потеряйте меня.
Они направились к главному входу в театр, вошли в фойе, которое было знакомо Таббе до мелочей, стали подниматься по широкому лестничному маршу.
Изюмов стоял почти на самом верху лестницы, любезно приглашая гостей в театр, раскланивался, улыбался, за что-то благодарил.
Увидев Красинского со спутницей, он согнулся едва ли не в три погибели, проворковал:
— Милости просим, господа. Уверяю, вас ожидает незабываемое зрелище! Как бы от нашей «Веселой вдовы» не стать «веселым вдовцом»!
Бывшая прима в знак приветствия едва заметно склонила голову, а барон поинтересовался:
— Гаврила Емельянович у себя?
— Должны быть у себя. Как доложить?
— Барон Красинский с дамой.
— Сей секунд!
Изюмов заторопился наверх, барон хотел что-то сказать Таббе, но она опередила его:
— Вы хотите познакомить меня с ним?
— Почему бы нет? Любопытно посмотреть, как этот прохвост будет виться перед вами.
— Думаете, он узнает меня?
— Не приведи господь!.. Вас мать родная не узнает! Он с ума сходит от эффектных дам, а здесь тот самый редкий случай… Вы ведь хорошо знакомы с Гаврилой Емельяновичем?
— Мягко говоря.
— Значит, вам также имеет смысл понаблюдать за этой сволочью.
— У вас к нему счеты?
— Да, пару лет я меценатствовал над театром, вложил в его бездарей не одну тысячу золотых, но обещание, которое давал мне сей прохвост, так и не было выполнено.
— Вы желали молоденьких актрис? — насмешливо спросила Табба.
— Зачем же так? Я желал его связей с премьер-министром, но все оказалось пустой болтовней.
Сверху спускался Изюмов.
— Гаврила Емельяныч ждет вас и вашу спутницу, барон, — сообщил он. — Проводить?
— Нет, любезный, я отлично знаю все дороги в этом храме искусств, — ответил Красинский. Табба взяла его под руку, и они двинулись наверх.
— Благодарствую за прекрасные слова, барон! — выкрикнул тот вслед им.
Гаврила Емельянович при появлении в кабинете барона со спутницей вышел из-за стола, развел руки, двинулся им навстречу.
— Боже… Барон! Сколько студеных зим и знойных месяцев прошло после нашей последней встречи?! — приобнял, заглянул в глаза. — Вы решили вычеркнуть меня из своей жизни?
— Если вычеркну, то только кровью! — отшутился Красинский.
Филимонов громко рассмеялся.
— Это почти как клятва! Да, да! Только кровью! — и тут же перевел взгляд на Таббу. — Я сойду с ума. Барон, что вы со мной делаете?! Кто эта восхитительная барышня?.. Мадемуазель, кто вы?
— Жозефина Бэрримор, — грудным голосом произнесла девушка, подавая руку.
— Вы англичанка?
— По отцу.
— Но вы в совершенстве владеете русским!
— Потому что я выросла в России.
— Но голос… Боже праведный, какой голос! Вы — актриса?
— Слишком много вопросов для первого раза, — улыбнулась гостья.
— Но я все равно не успокоюсь! — Гаврила Емельянович снова поцеловал руку, перевел взгляд на Красинского. — Барон, признавайтесь, кто это чудо и зачем вы разбиваете мое несчастное сердце?!
— По-моему, Жозефина ответила почти на все ваши вопросы.
— Нет, не на все! — воскликнул директор. — В вас, мадемуазель, заложен талант актрисы! По стати, голосу, манерам! Неужели никогда не выходили на сцену?
— В девичестве. В имении папеньки.
Филимонов повернулся к Красинскому.
— Обещайте, барон! Вы дадите мне возможность вывести хотя бы раз вашу прелесть на подмостки! Пусть ощутит запах кулис, оркестровую яму, пугающую глубину зала! И она навсегда останется пленницей театра!
— У вас, Гаврила Емельяныч, таких пленниц более чем достаточно!
— Ах, оставьте! Не добивайте мою раненую душу, барон! Кто? Где они, эти неслыханные голоса и пластика, от которых театр сходил бы с ума?
— Ну, к примеру, ваша новая прима мадемуазель Добровольская. Разве она плоха?
— Без комментариев, разрешите?! Нет, она прелестна! Даже талантлива! Но не то!.. Не то! Разве можно сравнить ее с некогда потрясавшей эти стены госпожой Бессмертной? Вы помните ее?
— Разумеется. Лично ждал с цветами, сходя с ума!
— Да разве только вы сходили с ума? Весь Петербург!.. Россия сходила с ума!
— И где же сейчас ваша любимая прима? — спросила Табба, глядя на директора сквозь изящные очки…
— Бог ее знает, — развел руками Гаврила Емельянович. — Пропала, исчезла, канула! Сочиняется много глупостей, но никто достоверно ничего сказать не может. — Оглянулся, показал в сторону двери. — Видали швейцара на ступеньках?
— Молодой симпатичный господин, — кивнул барон.
— Молодой, симпатичный?.. Мразь! Именно на совести этого прохвоста лежит судьба моей любимицы… Неужели не слышали? Любовь, дикая ревность и в итоге револьвер! Половину лица снес, сволочь!
— Вы взяли его на работу?
— А куда денешься?.. Жалко стало. Просился было снова в артисты, но кто ж его возьмет. Во-первых, бездарен. Во-вторых, вдруг опять в кого-нибудь пальнет!
Послышался третий звонок, директор засуетился.
— Все, господа, пора! Обморока не обещаю, но настроение поднимется. — Проводил до двери, достал из карманчика визитку, шутливо погрозил Таббе: — Смотрите, смертельно обижусь, если не позвоните!.. Обещайте! Вы можете пройти мимо своей судьбы… В этих стенах может родиться новая прима! Позвольте этой прелести откликнуться на мою просьбу!
Тот рассмеялся.
— Для полезного дела, разумеется, позволю. Но не более! Я ревнив до неприличия!
— Ни малейшего повода, барон, для ревности не будет, — приблизил к нему лицо директор. — Вы ведь, сударь, меня знаете. Чист и кристален, как рождественский снег!
— Уж это-то я знаю, — кивнул тот.
Табба взяла Красинского под руку, и они покинули кабинет, сопровождаемые задумчивым взглядом директора.
После спектакля, уже выходя из театра, барон взглянул на рассеянную и как бы отсутствующую Таббу, спросил:
— Вы так потрясены «Веселой вдовой»?
Она пожала плечами, усмехнулась.
— Нет, здесь другое.
— Представили себя на сцене?
— В какой-то степени. Но не это главное. — Она остановилась, помолчала, пропуская обсуждающую спектакль публику. — Я вдруг почувствовала свое бесконечное одиночество. И мне стало страшно.
— Одиночество? У вас нет друзей?
— У меня никого нет.
— А я, ваш покорный слуга?
— Не надо шутить, барон. Я говорю о серьезных вещах.
— Я не шучу. Вы мне нравитесь, я готов быть рядом, когда прикажете.
— Когда любят, не приказывают. Вы мой коллега, барон. Подельник. И, возможно, наши судьбы сложатся так, что наша могила станет общей.
