Оливер Пётч - Дочь палача
Мария говорила, уставившись по-прежнему в стену.
– Я купала ее вечером в бадье. Решила, что горячая вода с травами снимет жар. Клара упиралась, но я все-таки раздела ее. Она пыталась залезть по плечи в воду, но я увидела. Ту самую отметину, про которую все теперь говорят. Почти стертую, но все равно заметную.
У Симона пропал голос. Но он все же смог спросить:
– Круг и крест снизу?
Мария кивнула.
Наступило молчание. Слышались лишь гневные крики толпы снаружи. Наконец, Якоб вскочил. Лицо его побагровело.
– Почему ты мне ничего не сказала, будь ты проклята? – закричал он.
Женщина опять всхлипнула.
– Я… я… не хотела верить в это. И думала, что если перестану думать об отметине, то она исчезнет… – Она снова начала рыдать.
– Тупая корова! Может, мы смогли бы ее спасти! Поговорить, разузнать у нее, что это за отметина… А теперь уже поздно!
Шреефогль бросился вон из комнаты и, хлопнув дверью, скрылся в верхних покоях. Симон побежал за ним. Оказавшись на лестнице, он услышал крики снизу.
– Хватит с нас! – кричал кто-то. – Схватим ее!
Симон передумал и поспешил вниз. Снаружи он налетел на толпу. Вооружившись факелами, косами и кольями, люди как раз двинулись в сторону Монетной улицы. Среди них шли и несколько стражников. Судебного секретаря и никого из советников видно не было.
– Что вы задумали? – крикнул Симон им вслед.
Один из бунтовщиков обернулся. Это был кожевник Габриель, который в свое время сообщил Симону о несчастье с Петером.
– Расправимся с ведьмой, пока она не погубила еще больше детей, – сказал он.
Факел бросал на лицо жуткий отсвет, в темноте сверкнули белые зубы.
– Но Штехлин в тюрьме, – попытался успокоить их Симон. – А Клару забрал, скорее всего, мужчина.
– Это был дьявол! – прорычал другой голос. Симон узнал мясника Антона, свидетеля, который утверждал, что видел похитителя.
– У него костяная рука, и он летел! – выкрикнул он, догоняя остальных.
– Но это безумие! – прокричал Симон в темноту, но его больше никто не слушал.
За спиной вдруг загромыхали шаги. Якоб Шреефогль торопливо спускался по лестнице. В правой руке он держал фонарь, в левой – шпагу. Казалось, он снова успокоился.
– Надо догнать их, пока дело не дошло до расправы, – сказал он. – Они же как с цепи сорвались.
Он уже приближался к Монетной улице, когда Симон пустился вслед за ним.
– Значит, вы тоже больше не верите в колдовство? – спросил он на бегу.
– Я больше ни во что не верю, – прохрипел Шреефогль, сворачивая на Винную улицу. – Ни в дьявола, ни в господа милостивого. А теперь быстрее, пока они не выломали дверь в тюрьму!
Судебный секретарь Иоганн Лехнер с нетерпением предвкушал, как залезет в горячую ванну. Он велел прислуге вскипятить на кухне котел. И вот деревянную бадью в комнате обложили тканью и заполнили до половины горячей водой. Лехнер скинул кафтан и брюки, беспорядочно сложил все на стуле и погрузился в воду. От наслаждения по телу пробежали мурашки. Пахло тимьяном и лавандой, по полу расстелили хворост и тростник. Секретарю необходима была такая ванна, чтобы поразмыслить.
Слишком много навалилось сразу. Убито два ребенка, сгорел сарай. Лехнер не знал пока точно, имелась ли какая-то связь между всем этим. Хорошо, пусть аугсбургцы подожгли хранилище, транспортная монополия Шонгау была им как кость в горле. И еще, разве они не делали давным-давно что-то подобное? Иоганн решил порыться в документах.
Но вот что аугсбургцы могли убить детей, в такое ему не верилось. С другой стороны… сгоревший склад, ужасные убийства, потом еще этот проклятый приют перед городом – лишь из-за какой-то прихоти священников… Воистину было немало причин впредь избегать Шонгау и выбрать другой маршрут. Так или иначе, бедствия города были только на руку аугсбургцам. За долгие годы службы секретарем в совете Лехнер, разбирая множество других дел, усвоил: если хочешь выяснить, кто стоит за каким-то происшествием, подумай, кому оно выгодно.
В чьих интересах?..
Лехнер с головой погрузился в горячую воду. Тепло и тишина окружили его, он наслаждался. Наконец-то спокойствие, никакой болтовни, никакой ругани советников, которых, кроме личной выгоды, ничего не заботит, и никаких интриг. Через минуту воздух кончился, и пришлось выныривать.
Все равно, связан ли как-то пожар с убийствами или нет, был надежный способ вернуть его городу спокойствие: Штехлин должна признаться. Все заботы разрешатся сами собой в пламени костра и улетучатся вместе с дымом. Завтра же допрос продолжится, пусть это и незаконно без постановления из Мюнхена.
Быть может, тогда сама собой отпадет и необходимость допрашивать этого задиристого Ригга и наглого аугсбургца. Извозчик Фуггеров! Будто что-нибудь этакое могло на него, Лехнера, подействовать! Единственно из-за этой вот дерзости, он продержит его еще несколько дней под арестом в городском амбаре.
В дверь постучали, и вошел слуга с ведром, от которого поднимался пар. Лехнер довольно кивнул ему, и горячая вода полилась на подставленную спину секретаря. Когда слуга удалился, Лехнер взялся за щетку. Постучали во второй раз. Он устало опустил руку.
– Что еще? – проворчал он в сторону двери.
Голос слуги звучал испуганно:
– Господин, простите за беспокойство…
– Говори, что стряслось!
– Еще одно несчастье. Говорят, дь… дьявол унес маленькую Клару Шреефогль, и теперь народ ринулся к тюрьме и хочет сжечь Штехлин. У них колья и косы. И факелы…
Выругавшись, секретарь отбросил щетку в воду и потянулся за сухим полотенцем. У него промелькнула мысль, не пустить ли просто все на самотек. Чем быстрее Штехлин сгорит, тем лучше. Но он все-таки еще представлял закон в городе.
Лехнер торопливо влез в одежду. Штехлин сгорит – но только когда он прикажет.
Палач посмотрел на толпу – и в тот же миг понял, чего они хотели. Он развернулся, пробежал обратно несколько метров и встал, расставив ноги, перед входом в тюрьму. Попасть в массивную башню можно было только отсюда. Если кому-то понадобилась Штехлин, пусть обойдут сначала его. Прищурив глаза и скрестив руки, Куизль ждал толпу – в ней насчитывалось примерно две дюжины мужчин. В свете факелов он разглядел недавних драчунов, в первом ряду шагал пекарь Михаэль Бертхольд. Шли среди них и несколько сынков советников. Якоб разглядел даже младшего отпрыска бургомистра Земера. Многие вооружились косами и кольями. Когда увидели палача, люди замедлили шаг, начали перешептываться. Потом к нему требовательно обратился, широко ухмыляясь, Бертхольд.
– Мы забираем ведьму! – крикнул он. – Отдай ключи, Куизль, или будет худо.
Раздались одобрительные возгласы, из темноты в палача полетел камень и ударил его в грудь. Куизль не шелохнулся. Вместо этого он окинул Бертхольда холодным оценивающим взглядом.
– Это сказал избранный свидетель сегодняшнего допроса – или бунтовщик, которого я этой же ночью вздерну на ближайшем дереве?
Ухмылка исчезла с лица пекаря. Но потом он снова подобрался.
– Ты, Куизль, похоже, еще не слышал, что случилось? – отозвался он. – Штехлин призвала дьявола, а тот забрал дочку Шреефогля и улетел восвояси. – Он оглянулся на своих подмастерьев. – Если не поторопимся, он и за ведьмой вернется. Может, она уже исчезла.
Толпа загудела и придвинулась ближе к тяжелым воротам, которые загораживал своей широкой грудью Куизль.
– Я знаю только, что здесь пока еще правят закон и порядок, – ответил он. – А не горстка безмозглых крестьян, которые хватают косы с цепами, бродят по городу и наводят страх на горожан.
– Уйди, Куизль, – подал голос мясник. – Нас много, а у тебя даже дубины нет. Мы забьем тебя до смерти, и глазом моргнуть не успеешь, а потом сожжем вместе с ведьмой.
Палач улыбнулся и поднял правую руку.
– Вот моя дубина, – сказал он. – Кто хочет опробовать ее своим хребтом? Никто?
Люди молчали. Куизль славился своей силой. И те, кто хоть раз видел, как он поднимает вора в петле или орудует мечом длиной в человеческий рост, остерегались затевать с палачом ссоры. Якоб занял место отца пятнадцать лет назад. Прежде, как говорили, он был на Большой войне, где убил народу больше, чем поместилось бы на всем старом кладбище Шонгау.
Толпа не сговариваясь отступила на пару шагов. Наступила тишина. Палач стоял, словно врос в землю.
Наконец вперед выскочил мясник Антон. В руках он сжимал цеп, который и обрушил на Куизля.
– Смерть ведьме! – закричал он.
Палач увернулся коротким движением плеч, перехватил древко и подтянул к себе мясника. Потом ударил его в нос и, словно бесформенный мешок, отбросил обратно в толпу. Люди подались в стороны, мясник свалился на мостовую, и на камни хлынула кровь. Крестьянин заскулил и пополз подальше от света.
– Кто еще? – поинтересовался Куизль.
Люди неуверенно переглядывались. Все произошло слишком быстро, в толпе начали перешептываться. В задних рядах погасли первые факелы, их владельцы улизнули по домам.
