Борис Акунин - Статский советник
Пожарский выслушал взволнованную речь молодого человека с вниманием и откомментировал так:
– Романтично, но в сути верно.
– Можно мне тоже сказать? – покраснев, подал голос Смольянинов. – Вы, господин полковник, конечно, очень хитро этого Рахмета завербовали, но мне кажется, что защитникам государства не пристало действовать нечестными методами. – Тут он заговорил быстро, очевидно опасаясь, что перебьют. – Я, собственно, давно хотел начистоту… Мы неправильно работаем, господа. Вот этот Рахмет командира полка застрелил, из-под ареста сбежал, нашего человека убил и еще бог знает каких дел натворил, а мы его отпускаем. Его в тюрьму надо, а мы за счет его подлости поживиться хотим, и вы еще руку ему жмете. Нет, я понимаю, что так мы дело быстрее раскроем, только нужна ли быстрота этакой ценой? Мы должны справедливость и чистоту блюсти, а мы еще больше, чем нигилисты, общество растлеваем. Нехорошо это. А, господа?
Ища поддержки, поручик оглянулся на обоих своих начальников, но Сверчинский укоризненно покачал ему головой, а Фандорин, хоть и смотрел с симпатией, ничего не сказал.
– С чего вы взяли, юноша, что государство – это справедливость и чистота? – благодушно усмехнулся Пожарский. – Хороша справедливость. Наши с вами предки, разбойники, награбили богатств, отняв их у собственных соплеменников, и передали по наследству нам, чтобы мы могли красиво одеваться и слушать Шуберта. В моем случае, правда, никакого наследства не было, но это частность. Прудона читали? Собственность – это кража. И мы с вами стражники, приставленные охранять краденое. Так что не морочьте себе голову иллюзиями. Лучше поймите вот что, если уж не можете без морального обоснования. Наше государство несправедливо и нечисто. Но лучше такое, чем бунт, кровь и хаос. Медленно, неохотно общество становится чуть-чуть чище, чуть-чуть презентабельней. На это уходят века. А революция отшвырнет его назад, к Ивану Грозному. Справедливости все равно не будет, только появятся новые разбойники, и опять у них будет всё, а у остальных ничего. Про стражников я еще слишком поэтично выразился. Мы с вами, поручик, золотари. Чистим отхожие места, чтобы дерьмо на улицу не хлынуло. А если вы пачкаться не желаете, то снимайте синий мундир и ищите другую профессию. Это я вам не угрожаю, добрый совет даю.
И полицейский вице-директор подтвердил искренность последних слов мягкой улыбкой.
Подполковник Бурляев дождался конца отвлеченной дискуссии и деловито спросил:
– Ваше сиятельство, так я распоряжусь, чтобы квартиру приват-доцента Аронзона обложили?
– Нет. Их там давно уж след простыл. Аронзона не трогать. Иначе рискуем выдать Гвидона. Да и что нам даст приват-доцент? Ерунда, „сочувствующий“. Сообщит приметы боевиков? Так мы их теперь и так знаем. Меня больше Игла эта занимает, партийная связная. Вот на кого бы выйти, и тогда…
Оборвав на полуслове, князь вдруг стремительно вскочил на ноги, в два шага подлетел к двери и рывком распахнул ее. Прямо в проеме застыл жандармский офицер с очень светлыми волосами и поросячьим цветом лица, которое прямо на глазах сделалось еще розовее. В офицере Эраст Петрович узнал штабс-ротмистра Зейдлица, преторианца генерала Храпова, который ныне находился в анатомическом театре и ни в чьей охране более не нуждался.
– Я… Я к господину Бурляеву. Узнать, не удалось ли выйти на след убийц… Мне шепнули, что вчера ночью произведен арест… Вы ведь князь Пожарский? А я…
– Я знаю, кто вы, – резко оборвал его флигель-адъютант. – Вы человек, проваливший задание огромной важности. Вы, Зейдлиц, преступник и предстанете перед судом. Я запрещаю вам отлучаться из Москвы до особого распоряжения. Что вы вообще здесь делали? Подслушивали под дверью?
Уже в третий раз за короткий срок с петербуржским гостем произошла решительная метаморфоза. Благодушный с коллегами и напористый с Рахметом, с проштрафившимся жандармом он был резок до грубости.
– Я не позволю! – вспыхнул Зейдлиц, чуть не плача. – Я офицер! Пусть под суд, но вы не имеете права со мной так! Я знаю, что мне нет прощенья. Но, клянусь, я искуплю!
– В арестантских ротах искупите, – бесцеремонно перебил его князь и захлопнул дверь перед носом несчастного штабс-ротмистра.
Когда Пожарский обернулся, в его лице не было и тени гнева – лишь сосредоточенность и азарт.
– Всё, господа, к делу, – сказал он, потирая руки.
– Распределим роли. На вас, Петр Иванович, агентурная работа. Прощупайте все революционные кружки, все связи. Отыщите мне если не Грина, то хотя бы мадемуазель Иглу. И еще вашим филерам задание – сесть на хвост Зейдлицу и его людям. После взбучки, которую я устроил этому остзейскому барбосу, он землю носом рыть будет. Ему сейчас нужно шкуру спасать, поэтому он проявит чудеса рвения. И в методах особенно миндальничать не будет. Пускай потаскает каштаны из огня, а кушать их будем мы. Теперь вы, Станислав Филиппович. Раздать приметы преступников вашим людям на вокзалах и заставах. Вы отвечаете за то, чтобы Грин не покинул пределов Москвы. А я, – князь лучезарно улыбнулся, – поработаю по линии Гвидона. В конце концов, это только справедливо, потому что завербовал его я. Поеду в „Лоскутную“, сниму хороший номер и отосплюсь. Сергей Витальевич, вас попрошу все время быть у аппарата на случай, если поступит сигнал от Гвидона. Немедленно дадите мне знать. Всё будет отлично, господа, вот увидите. Как говорят галлы, не будем опускать нос.
Возвращались на санях в полном молчании. Смольянинов, кажется, и непрочь был бы высказаться, но не решался. Сверчинский встревоженно вертел холеный ус. Фандорин же выглядел непривычно вялым и подавленным.
Честно говоря, было с чего.
В блеске столичной знаменитости лестный ореол, окружавший статского советника, изрядно потускнел. Из персоны первой величины, к каждому слову и даже молчанию которой окружающие прислушивались с почтительным вниманием, Эраст Петрович превратился в фигуру необязательную и даже несколько комичную. Собственно, кто он теперь такой? Следствие возглавил опытный, блестящий специалист, который справится с задачей явно лучше, чем московский чиновник особых поручений. Успеху розыска будет способствовать и то, что означенный специалист явно не стеснен излишней щепетильностью. Впрочем, в этой мысли Фандорин сразу раскаялся как в недостойной и нашептанной уязвленным самолюбием.
Главная причина для расстройства заключалась в ином – статский советник честно себе в этом признался. Первый раз судьба свела его с человеком, обладавшим большим сыскным дарованием. Ну, может быть, не в первый, а во второй. Давным-давно, еще в самом начале карьеры, Эрасту Петровичу встретился другой такой же талант, но вспоминать ту припорошенную временем историю он очень не любил.
И ведь устраниться от расследования тоже было нельзя. Это означало бы, пойдя на поводу у гордости, предать добрейшего Владимира Андреевича, ожидавшего от своего помощника содействия и даже спасения.
Доехали до Жандармского управления и все так же молча проследовали в кабинет Сверчинского. Здесь выяснилось, что полковник по дороге тоже думал о генерал-губернаторе.
– Беда, Эраст Петрович, – хмуро, без обычных экивоков заговорил Станислав Филиппович, когда уселись в кресла и задымили сигарами. – Вы заметили, что он даже представляться Владимиру Андреевичу не поехал? Всё, старику конец. В высших сферах вопрос решен. Это ясно.
Смольянинов жалостливо вздохнул, а Фандорин с грустью покачал головой:
– Для князя это будет страшным ударом. Он хоть и в преклонных летах, но т-телесно и умственно еще вполне бодр. И городу под ним было хорошо.
– Черт с ним, с вашим городом, – жестко сказал полковник. – Главное, что нам с вами под Долгоруким хорошо. А без него будет плохо. Меня, разумеется, в должности начальника управления не утвердят. Да и ваше привольное житье закончится. У нового генерал-губернатора будут свои доверенные лица.
– Н-наверное. Но что же тут можно сделать? Осторожного Станислава Филипповича было прямо не узнать.
– А то. Надо оставить Пожарского с носом.
– Вы предлагаете найти террористов раньше, чем это сделает п-полковник Пожарский? – не столько спросил, сколько констатировал чиновник.
– Именно. Но этого мало. Этот князек слишком шустр, нужно его нейтрализовать.
Эраст Петрович чуть не поперхнулся сигарным дымом.
– Станислав Филиппович, Г-Господь с вами!
– Не убить, конечно. Этого еще недоставало. Есть способы и получше. – Голос Сверчинского стал мечтательным. – Например, выставить этого попрыгунчика дураком. Сделать смешным. Эраст Петрович, дорогой мой, нужно показать, что мы, „долгоруковские“, стоим побольше, чем заезжий столичный хлюст.
– Я, собственно, от расследования не отказался, – заметил статский советник. – При распределении „ролей“ господин Пожарский оставил меня б-без дела. А сидеть сложа руки я не привык.
