Дело глазника - Персиков Георгий
Муромцев перехватил под локоть подошедшего Барабанова и ловко отвел его подальше от Бубуша, увлеченного разговором с рыбацкими старостами.
– Ну-ка, рассказывайте, Нестор Алексеевич, где это вы так ловко с народными массами обращаться научились? Я такой блеск в глазах и такой жар в речах ни с чем не спутаю. Признавайтесь, были в связи с кружками?
– Да что вы, что вы! – неожиданно замялся Барабанов. – Куда мне. Какие там еще кружки-квадраты? Ха-ха! Все, что знаю, все только из книг. Цицерон, знаете… Демосфен… Тренировки риторики…
Муромцев заметил, как, несмотря на мороз, уши патологоанатома приобретают пунцовый оттенок, но ничего более не сказал. И ему, и Бубушу и так было понятно, что перед ними народоволец с большим опытом и способностями.
Глава 13
На самой окраине деревни Валентиновки особняком стояла изба. С виду она была ничем не примечательна, такая же почерневшая, крытая кривым тесом. Сквозь закрытые ставни пробивался тусклый желтый свет. К избе, группами и по одному, шли люди. Холодный осенний дождь превратил дорогу в трясину, и жидкая грязь с чавкающим звуком так и норовила оставить путника без сапог.
Каждого гостя хриплым лаем встречал огромный черный пес, сидящий на цепи у небольшого сарая. На небольшой звоннице, что была устроена прямо во дворе, виднелась темная фигура звонаря. Он умело дергал за веревки, и три небольших колокола оглашали вечернюю тьму надрывным медным звоном. Дождь перешел в ливень, и пес спрятался в сарае, продолжая глухо рычать на проходивших мимо людей.
Заходили во двор по одному – каждый осторожно стучал в дверь замысловатым, дробным стуком и негромко произносил: «Христос среди нас». После отзыва «Есть и будет» дверь открывалась, и гость исчезал в сенях.
Отец Глеб быстро нашел нужную избу – люди в этот вечерний час шли только сюда, да и колокольный звон служил хорошим ориентиром. Одет он был в старенькую потертую рясу, которая совсем не спасала от ледяного ветра. Голову прикрывала смятая скуфейка, которую он натянул до самых ушей.
Дождавшись своей очереди, отец Глеб постучал в дверь условным стуком и сказал пароль. Дверь открыл здоровенный мужик. Увидев незнакомого монаха, он жестом пригласил его внутрь и спросил:
– Вечер добрый. Вы откуда будете?
Отец Глеб осенил мужика крестным знамением и ответил:
– Здравствуйте. Служу пономарем и певчим в небольшом приходе под Петербургом. Свояк мой, Почечуев Игнатий, направил меня к вам с Божьей помощью.
Привратник улыбнулся и открыл перед ним дверь в избу. Просторная горница была набита народом. Люди сидели на лавках, стоявших вдоль стен, а кто и просто расположился на полу. Отец Глеб перекрестился на красный угол, осторожно присел на край лавки у входа и стал осматриваться. В натопленной избе было жарко и влажно, как в бане. Под закопченным потолком висела керосиновая лампа, которая едва освещала тусклым светом центр горницы. Бросив взгляд на красный угол, отец Глеб с интересом заметил, что икон в нем не было – лишь сиротливо чадила масляная лампадка. От пола и лавок исходил запах сырой сосны, к нему примешивался едкий запах дегтя, которым мужики обильно смазывали свои сапоги.
Спустя некоторое время людской поток иссяк, и последним в избу вошел старик. Он низко поклонился собравшимся, на что те ответили ему таким же поклоном. Отец Глеб услышал, что вошедшего зовут Федот. Несмотря на преклонный возраст, он был крепкого телосложения. На босых ногах – холщовые штаны, простая длинная рубаха подпоясана черным кушаком. Худое морщинистое лицо обрамляла седая борода, лоснящаяся от лампадного масла, а из-под кустистых бровей пронзительно смотрели черные глаза. Держался Федот прямо и уверенно, и его цепкий взгляд сразу упал на Глеба.
– А, у нас гости! – обратился он к священнику. – Что ж, вам и псалмы начинать!
Отец Глеб, нисколько не смутившись, встал с лавки, прочистил горло и, перекрестившись, басовито запел первый псалом Давида:
– Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе; но в законе Господни воля его, и в законе его поучится день и нощь. И будет яко древо насаженное при исходищих вод, еже плод свой даст во время свое, и лист его не отпадет; и вся, елика аще творит, успеет.
Тем временем Федот вышел на середину комнаты, бросил косой взгляд на отца Глеба и сказал:
– Братья и сестры! Давайте помолимся за всех, кто истинную веру не понял и не принял!
Собравшиеся принялись монотонно читать молитву, отчего слова отца Глеба утонули в гуле нестройных голосов. Однако он не сдавался и продолжал:
– Не так – нечестивые, не так: но они – как прах, возметаемый ветром с лица земли. Потому не устоят нечестивые на суде, и грешники – в собрании праведных.
Федот стал обходить по кругу молящихся, сопя и дуя каждому в лицо. Покончив с обрядом испускания духа, он прервал отца Глеба:
– Спасибо, брат, достаточно. Я продолжу. – И выйдя в центр комнаты, громко, почти радостно запел: – Помилуй меня, Боже, по великой милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих изгладь беззакония мои. Многократно омой меня от беззакония моего и от греха моего очисти меня, ибо беззакония мои я сознаю, и грех мой всегда предо мною…
Отец Глеб вдруг с удивлением понял, что старик поет псалом на мотив песни «Ах вы, сени, мои сени». Тут все собравшиеся хором подхватили псалом-песню, и дальше началось интересное – Федот, продолжая петь, затрясся всем телом, а потом и вовсе заскакал по избе. Народ также начал прыгать, кто-то в экстазе повалился на пол. Какой-то мужик начал неистово кружиться, как юла, хрипя и брызжа слюной. Было слышно сквозь всеобщий гвалт, как во дворе завыл пес, как бы участвуя во всеобщем безумии.
Отец Глеб изумленно смотрел на корчащихся людей, потом взглянул на старика – Федот уже не пел, а что-то сбивчиво бормотал, изо рта его шла пена, глаза закатились. На мгновение отцу Глебу показалось, что он у себя в больнице, где всех буйнопомешанных вдруг поместили в одну палату. Глядя на радеющих с интересом и ужасом одновременно, он с содроганием подумал: «Неисповедимы пути Господни. Как только додумались люди до такого? Однако, может, они со своей простой и наивной верой ближе к Христу, чем я?»
Он подошел к Федоту и среди бессвязного потока слов смог разобрать: «Звонарь… убил…» Решив взять инициативу в свои руки, отец Глеб завершил псалом:
– Облагодетельствуй, Господи, по благоволению Твоему Сион; воздвигни стены Иерусалима: тогда благоугодны будут Тебе жертвы правды, возношение и всесожжение; тогда возложат на алтарь Твой тельцов.
Как только прозвучали последние слова, общее исступление закончилось так же внезапно, как и началось. Люди, кланяясь старику и друг другу, стали расходиться. Вскоре в избе остались лишь Федот и отец Глеб.
– Пойдемте чаю попьем, – пригласил старик.
Они сели на лавку у стола в углу, дверь открылась, и мужик, что стоял на дверях, внес самовар. Налив чай в цветастую фарфоровую чашку, Федот протянул ее отцу Глебу со словами:
– Что же вы не радели со всеми?
– Да, видимо, не созрел я еще, – ответил тот, принимая чашку, – учусь ведь только.
Федот улыбнулся и, положив в рот кусок колотого сахара, тихо сказал:
– Дальше можете не притворяться. Вижу, что вы из полиции. Нет-нет, не надо ничего объяснять. Мы уже привыкли к таким гостям. Вот, примите.
С этими словами старик достал из-за пазухи кошель, вытащил оттуда несколько ассигнаций и положил на стол перед отцом Глебом. Тот поставил чашку, медленно отодвинул деньги и ответил:
– Все так, да не так. Я действительно священник, а полиции помогаю лиходея искать, черную душу, что страху навел на Энск. Может, слышали? Есть мысль такая, не из вашей ли паствы он может быть?
– Слышал я про ужас этот. А почему вы думаете, что он из наших?
– У всех жертв вырваны глаза. Вот мы и подумали – а что, если преступник неправильно истолковал стих от Матфея?
