Марчелло Симони - Продавец проклятых книг

— Я не знаю, что такое семья… родители, — сказал Уберто. Его лицо стало грустным. — Моя единственная семья — братия монастыря Святой Марии Морской, но я всегда чувствовал, что я не такой, как монахи.

— А мой отец был столяром, — сообщил Гийом, не отводя своих голубых глаз от заката. — Я помню его руки — большие, шершавые, исцарапанные щепками. Он был высокий и крепкий, все его уважали. А моя мать, наоборот, была тонкая и хрупкая, со светлыми волосами. И моя сестра была такая же.

— А где они теперь?

Француз опустил глаза, пытаясь скрыть глубокое горе.

— В июле 1209 года папа Иннокентий Третий и аббат Арно-Амори, настоятель монастыря Сито, решили уничтожить мой родной город Безье. Когда это случилось, я даже не знал, какой тогда был год. Узнал позже, — заговорил Гийом, пока уклоняясь от ответа на вопрос мальчика. — Безье стоит близко отсюда, около моря. Они сказали, что наш город полон еретиков и уничтожить их — святое дело, достойное рыцарей Креста. Я не знаю, были они правы или нет, мне тогда было всего тринадцать лет. Но одно я знаю точно: ни я, ни моя семья еретиками не были. Мы даже не знали, что значат слова «альбигоец» и «катар».

Уберто смотрел на него с изумлением.

— На призыв папы откликнулись в основном рыцари с севера Франции под командованием графа Симона де Монфора. Его люди осадили Безье.

Гийом объяснил мальчику, что ополченцы города Безье сопротивлялись захватчикам, но крестоносцы одолели их и начали грабить город. Во время этого грабежа многие горожане были убиты при попытке защитить себя или свое имущество. Некоторых просто перерезали, других заставляли идти по горящим углям. В конце концов в городе начался пожар.

Француз нахмурился, и его лицо стало суровым.

— Во время осады многие горожане, убегая от крестоносцев, укрылись в церкви Святой Марии Магдалины. Там были мужчины, женщины и дети, еретики и католики. Все были одинаково напуганы. Я был среди них вместе с матерью и сестрой… Отца уже не было в живых. Его заколол копьем какой-то крестоносец за то, что он защищал нас. Укрываясь в этой церкви, мы думали, что солдаты пожалеют нас и пощадят. Но случилось иначе.

Гийому было очень больно вспоминать, но он продолжал свой рассказ. Он сказал о том, что отличить католиков от еретиков было невозможно, и тогда аббат Арно-Амори решил казнить всех, кто был в церкви, и, таким образом, уничтожить позорящую Бога альбигойскую ересь, а уж Бог сумеет отличить верных от неверных.

— Солдаты ворвались в церковь и убили всех, не пощадили даже детей. Мою мать и сестру вытащили из толпы у меня на глазах. Больше я их не видел. Никогда. Я один спасся, и то по чистой случайности. Меня ударили по голове, я потерял сознание и упал, и меня посчитали мертвым. Так я пролежал много часов. Когда пришел в себя, вокруг меня были только трупы. Сначала я подумал, что я в аду… Сотни мертвых, понимаешь? Все залито кровью. Я стал искать среди этих тел мать и сестру, но не нашел и убежал оттуда. Я до сих пор жалею, что не смог найти их и похоронить. Тогда у меня была бы хоть могила, где бы я оплакивал свою семью.

Гийом замолчал, словно сдерживая воспоминания. Его глаза увлажнились от слез. Он сжал кулаки и поднял к закатному небу гневный взгляд.

— Проклинаю Арно-Амори! Проклинаю Симона де Монфора! И пусть Иннокентий Третий горит в аду среди своих братьев-демонов!

Уберто не смог подобрать слова, чтобы выразить другу свое сочувствие. Хотел бы он взять на себя часть боли Гийома, облегчить его муку.

Гийом будто почувствовал его желание и улыбнулся ему. От этой улыбки его хмурое лицо стало немного добрей.

— Резня произошла в день праздника Марии Магдалины, — договорил он.

— А что ты делал после того, как спасся?

— Три года я бродил по миру без цели, был одинок, как бродячий пес, жил милостыней и мелким воровством. Однажды я встретился с толпой детей. Они шли как войско и размахивали хоругвями и знаменами. Большинство из них подростки-пастухи из Иль-де-Франса и с Рейна. Они говорили, что Бог избрал их, чтобы найти Истинный Крест. Я подумал, что они не совсем в своем уме, но если я пойду с ними, то хотя бы не буду голодать. Поэтому я сказал себе: «А почему бы и нет? В конце концов, что я от этого потеряю?» И пошел с ними. Нужно было только петь и молиться, когда идешь, а если кто-то заявлял, что видит в небе крест из света, соглашаться с ним и даже сказать, что тоже видишь этот крест. Остальные вдруг вставали рядом с тобой, пылкие, как пророки, и заявляли: «Это правда! Вот он! Как Бог свят, я его вижу!» Но никто ни разу не указал точно, где находится этот крест — справа или слева, внутри солнца или над облаком. По сути, я воспринимал это игрой. По крайней мере, она помогала мне забыть о моих бедах. Лишь поздней Игнасио объяснил мне, что я участвовал в так называемом Крестовом походе детей.

— А я думал, это только легенда.

— Нет, это было на самом деле, — заверил его француз. — Мы вбили себе в голову, что должны дойти до моря, сесть на суда и отплыть в Святую землю и найти Истинный Крест. Когда мы добрались до Марселя, некоторые покинули отряд и вернулись домой. У меня не было дома, поэтому я остался с наиболее отважными, сел на корабль, принадлежавший марсельским судовладельцам. Нас было столько, что понадобилось семь парусников, чтобы вместить всех. В пути часть судов отделилась от остальных, и говорили, что два из них потерпели крушение. Сам я слишком поздно понял, что судовладельцы нас обманули. Когда мы сошли на берег в Александрии, они продали нас маврам как рабов.

— Это ужасно!

— Бывает и хуже, — ответил Гийом с горькой улыбкой. — Мне даже было там не очень плохо. Переходя от одного хозяина к другому, я, в конце концов, оказался юнгой на корабле пиратов-мусульман, которые развлекались тем, что нападали на корабли крестоносцев. Со временем я тоже стал пиратом и обнаружил, что хорошо умею обращаться с саблей и ножом. Часть моей души искренне радовалась этому, так я мог отомстить крестоносцам, которые убили мою семью во имя жадности и лжи.

— Твоя жизнь была полна приключений, но ты был очень одинок, — сказал Уберто.

— Я жалею лишь об одном — что находился рядом с моими родными, когда их зарезали, и был бессилен им помочь. Я бы все отдал, чтобы исправить эту несправедливость.

Уберто хотел бы утешить Гийома добрыми словами и спросить, как он познакомился с торговцем из Толедо. Но в этот момент к ним подошел Игнасио и сказал:

— Уже темнеет. Нам лучше пойти спать.

— Тебя что-то беспокоит? — спросил его Гийом.

— В последнее время мы встретили в пути много солдат, которые направлялись в Тулузу. Это мне не нравится. Хозяин гостиницы сказал, что дело идет к войне.

Глава 36

Утренний свет начал проникать в предместья Тулузы, прокладывая себе путь между погруженными в сон стенами и крышами. Лучи зари блестели на шлемах часовых, стоявших между зубцами стены. Другие солдаты, расставленные на ее выступах, заряжали боевые машины и со страхом смотрели вдаль, за крепостной ров. Это было затишье перед бурей.

Ночью Славник вошел в Тулузу по тайному ходу, проложенному под стеной. Об этом ходе знали лишь немногие.

За предыдущие дни он наверстал упущенное время. Добравшись до Генуи, доплыл на корабле до Нарбона, потом на других судах вверх по рекам Лангедока и теперь бродил по спящей Тулузе, как привидение. За ним шли два воина, которых он забрал с собой из усадьбы Иерусалимских рыцарей.

— Мы на месте, — объявил Славник, указывая на богатый особняк. Он хорошо знал этот дом, который был когда-то конфискован церковью у купца, осужденного за ересь, и передан малоизвестному обществу из Кельна. Никто не знал, кому на самом деле принадлежит это здание.

Подойдя к особняку, чех стал изучать взглядом плети вьющихся растений, переплетавшиеся на стенах. Его внимание привлекли сводчатые окна. Ни в одном из них не было света, но занавески на нескольких окнах шевельнулись. Кто-то наблюдал за ними.

Как только Славник переступил порог особняка, его встретили три человека в черной одежде. Их лица были скрыты большими капюшонами. Ни один из троих не сказал ни слова, лишь жестами указав ему на дверь в глубине коридора.

— Ждите здесь! — велел чех своим спутникам.

Он дошел по коридору до указанной двери и открыл ее. В комнате было темно. Несколько лучей света пробивались через закрытые окна, но они скорей подчеркивали темноту, чем разгоняли ее. Когда глаза Славника привыкли к темноте, он разглядел в глубине комнаты огонь свечи. Закрыв за собой дверь, он пошел на огонь, ориентируясь по стуку пальцев, нетерпеливо выбивавших дробь на крышке стола.

— Садись, Славник, — приказал голос из полумрака.

Чех подошел еще ближе и сел на деревянную скамью. Напротив себя он видел силуэт говорившего.