Евгений Сухов - Царское дело
– …страх! – Доктор даже приоткрыл от возбуждения рот. – Ну конечно, именно страх! Понимаете? – Он во все глаза смотрел на Воловцова: – Не могу в это поверить… Это не укладывается в голове, господин следователь… Ведь, получается, что убийца он, Александр!
– Я знаю, – спокойно ответил Иван Федорович.
– И что, вы его заарестуете?
– Позже… И прошу вас, – судебный следователь подался всем телом к Бородулину, – о нашем с вами разговоре не говорите никому ни слова. Иначе мы спугнем убийцу. Если будут спрашивать, неважно кто: Александр, Алоизий Осипович, ваша супруга, служанка, знакомые – говорите просто: следователь, мол, спрашивал про вечер пятнадцатого декабря прошлого года и про то, что вы увидели в квартире Кара, когда вас туда привели. И ничего более. Вы поняли?
– Понял, – твердо произнес Бородулин и нахмурился.
– Ну что ж… Разрешите откланяться и заверить вас в совершеннейшем к вам расположении и почтении, – витиевато попрощался Иван Федорович и, провожаемый служанкой, покинул квартиру Бородулиных. Когда он вышел в общие сени, то мельком глянул на двери квартиры Кара. Похоже, она была пуста.
Ничего, он побеседует с Алоизием Осиповичем на заводе…
Глава 10
Распеканция у прокурора, или Неделя на все про все
Что такое распеканция, милостивые судари?
Это вовсе не грозный рык начальства, недовольного вашей службой или неисполнением поставленных задач.
Не нагоняй за неряшливый внешний вид и амбре после вчерашнего бурного возлияния.
И вовсе не суровый выговор с занесением в формулярный список (хотя случается и такое у особо нерадивых к службе, а то и вороватых).
Распеканция, судари вы мои, это и грозный рык, и нагоняй, и суровый выговор вкупе. Но главное – распеканция есть некий показатель бездарности вашего руководства, будь оно даже в генеральских чинах. Ибо если начальство вами недовольно и распекает вас, по-иному, поносит, ругает и учит жить, то этим оно лишь расписывается в собственной слабости и неумении руководить. Поскольку руководитель грамотный и умный, скажем, как председатель департамента уголовных дел судебной палаты статский советник Геннадий Никифорович Радченко, никогда на своих подчиненных орать не станет, равно как и стучать кулаком по столу, потому что организует работу таким образом, что его присутствия в департаменте зачастую и не требуется. Конечно, на первый взгляд может показаться, что такой начальник, как его высокородие Радченко, службу свою попросту манкирует и бьет баклуши в собственной усадье, почитывая газеты на мягком диване. Но на второй взгляд, а тем более если присмотреться, становится очевидным, что этот начальник – выдающийся руководитель, функцией которого является правильная организация деятельности всех служащих, находящихся в его подчинении, а также контроль за их деятельностью. А контроль при правильной организации всей работы, конечно, необходим, но вовсе не ежечасный.
Совсем иного склада прокурор судебной палаты, действительный статский советник Владимир Александрович Завадский. Его превосходительство, кавалер семи орденов, в том числе ордена Святой Анны второй степени, был дотошен и мелочен. Он донимал своих подчиненных разными проверками, требовал отчетов, докладов и рапортов и любил быть в курсе всего, что бы ни происходило в обоих департаментах, гражданском и уголовном. Впереди у него уже маячило почетное и ко многому обязывающее звание сенатора, которое дается за беспорочную и деятельную службу во благо Отечества и во имя Государя Императора, а потому допустить какой-либо промах или, не дай бог, грубую ошибку и тем самым отдалить от себя столь желанное сенаторское звание было никак невозможно. Да и характером его превосходительство прокурор московской судебной палаты отличался весьма нервическим и крайне тревожным.
Отчасти таковому характеру Завадский обязан был своим предкам, ибо замечательные пращуры Владимира Александровича все как один обладали кипучей деятельностью и были крайне беспокойного нрава, чему способствовала горячая польская кровь.
Отчасти же причиной неугомонного характера являлась и сама специфика службы Владимира Александровича в области юриспруденции, весьма запутанной и сложной, как раз и требующей дотошности и умственного проникновения во все малейшие детали и многочисленные нюансы. Что, несомненно, откладывает отпечаток на характер.
К тому же накопилась усталость, грозящая перерасти в хроническую. Ибо шестьдесят один год, господа, из которых почти сорок лет проведены на государевой службе, – это все-таки вам не шутка! Как сказал однажды его давнишний приятель и одногодок, присяжный поверенный при московской судебной палате, «златоуст» Федор Никифорович Плевако:
– Нам уже пора на отдых, досточтимейший Владимир Александрович. У нас на исходе жизненные ресурсы, которые необходимы для исправления служебных обязанностей…
Конечно, Завадский не согласился с Плевако и ответил ему что-то вроде «мы еще послужим государю», но внутренне был абсолютно согласен с соперником-приятелем, с которым они когда-то вместе учились на юридическом факультете Московского Императорского университета, а потом поступили на службу в судебную палату. Только Федор Плевако пошел по адвокатской части и стал присяжным поверенным, а Владимир Завадский двинулся по части обвинительной и сделался прокурором.
Уже около сорока лет оба служили в той же судебной палате, правда, действительного статского советника Владимир Александрович Завадский получил на два года раньше, нежели Федор Никифорович Плевако. Бывало, они встречались на процессах, где Завадский выступал обвинителем, а Плевако – защитником, и скрещивали шпаги в непримиримом судебно-следственном поединке, а потом, после окончания слушания дела в суде, ходили друг другу в гости и пили чай с вареньем, а иногда что-либо и покрепче. В последнее время такие совместные посиделки сделались обязательными и едва ли не ежевечерними, ибо их объединяло многое: оба поляка, примерно одного возраста, окончили Московский университет, а потом рука об руку трудились в московской судебной палате, а к этому еще следует добавить общие взгляды на мир, на окружающих, одинаковые привычки, выработанные долгой службой…
Двадцать второго сентября была очередь адвокату Плевако отдавать визит прокурору, поскольку Завадский гостил у него двадцатого. За день до визита к старому другу Федор Никифорович имел долгий разговор с дочерью Варей, которая просила помочь его своей близкой подруге, Клаве Смирновой. Судя по словам дочери, вернее, по тому, что ей рассказала подруга, некто судебный следователь Иван Воловцов, которого Плевако не знал лично, но о котором слышал немало, буквально третирует и изводит необоснованными подозрениями жениха Клавдии Смирновой. Его зовут Александр Кара, и он перенес год назад тяжелую утрату: у него прямо на квартире в Хамовническом переулке убили мать и сестру, а младшую сестренку сильно покалечили, сделав ее навсегда инвалидом. Так вот, этот следователь Воловцов плетет интриги против Александра Кара, явно намереваясь сделать из него главного обвиняемого, ибо найти настоящего убийцу не может, да и неспособен, в силу недостаточности ума и опыта, а возможно, и отсутствия желания. Но он метит на место помощника прокурора судебной палаты, а для этого ему просто необходимо раскрытие весьма непростого и очень громкого дела. Вот Воловцов и намерен обвинить в убийстве матери и сестры Александра Кару, чтобы таким образом приблизиться к своей заветной цели быстро и без особого труда…
Конечно, Плевако слышал об этом деле в Хамовническом переулке, о котором знала практически вся Москва, однако подробностей не ведал и, естественно, подумать не мог, что это мог совершить кто-либо из семьи самого Кары. К тому же налицо была явная несправедливость: некто карьерист Воловцов намерен ради своих меркантильных интересов обвинить в двойном убийстве и отправить на каторгу, если не на виселицу, ни в чем не повинного молодого человека, и так перенесшего совсем недавно страшное семейное горе. А всякая несправедливость для защитника Плевако, впрочем, равно как и для обвинителя Завадского, была неприемлемой и требовала немедленного разрешения. Потому, заявившись в гости к Завадскому, Федор Никифорович рассказал ему обо всем, что поведала ему дочь, и попросил разобраться с «этим Воловцовым». На что прокурор московской судебной палаты его превосходительство действительный статский советник Завадский ответил:
– Не беспокойся, Федор Никифорович. Я с этим Воловцовым завтра же разберусь.
– Вот и славно, – сказал Плевако, и они принялись обсуждать новое Уголовное уложение, принятое весной этого года, сетуя на несовершенство статей, касающихся государственных и религиозных преступлений…
