Алексей Поярков - Ликвидация. Книга первая
— Худо, Давид Маркович? — поднял тот глаза от стола. — Вы не спали ночь… Вам надо вздремнуть хотя бы немного. А то… — Он выразительно постучал пальцами в области сердца.
— Пустое, — отмахнулся Гоцман. — Вы лучше за Фиму… Подтвердилось?
— К сожалению, — вздохнул судмедэксперт. — Как я уже говорил — опытная рука, явно профессионал. Фима… не мучился. Умер мгновенно.
Гоцман скрипнул зубами, сунув руки в кармане, покачался на каблуках.
— Ничего, доктор. Когда мы его найдем, он у нас… помучается.
В следующие три дня участников воровского совещания можно было видеть в самых разных уголках Одессы и в компании самых разных людей.
Можно было наблюдать, как Писка беседует с братьями-близнецами Матросовыми за кружкой пива в маленькой привокзальной пивной…
Можно было встретить Мужика Дерьмо, прогуливавшегося с полным, одышливым лейтенантом интендантской службы вдоль каменной стены склада. Офицер энергично жестикулировал — то стучал себя кулаком в обтянутую кителем грудь, то указывал всей пятерней на стену, то кривил рот, передразнивая чью-то манеру разговаривать. Мужик Дерьмо кивал с непроницаемым видом…
Или Иону, который обстоятельно осматривал подворотню, где Чекан избивал Лепу. Сам Лепа, для большего правдоподобия жалостливо шмыгая носом, показывал Ионе на сберкассу напротив и демонстрировал, как именно ему заломали руку за спину…
После погребальной конторы Гоцман поехал на Привоз. Как ни странно, курага в пустоватом Фруктовом пассаже нашлась, и даже не особенно дорого — немолодая усатая гречанка уступила уважаемому Давиду Марковичу полкило за червонец, поскольку здоровье Давида Марковича чрезвычайно интересно по всей Одессе. Изюм Давид решил не покупать. Постоял перед торговкой, продававшей свежее молоко, но преодолеть своей давней нелюбви к этому напитку не смог. Вставали в памяти желтая пенка, налипшая на поверхности большой кружки, и мамины худые усталые руки: «Пей, Додечка, полезно, сынок, у тебя же слабое здоровье…». Полезно, может, и полезно, мама, но вот не научился ваш сын до сих пор молоко пить, и все тут. Когда я в последний раз был на могиле?.. Теперь в моей странной жизни появился еще один повод бывать на кладбище, думал Гоцман, лавируя между покупательницами бычков. Вот так живешь, живешь, и все меньше становится людей в твоем городе, и все больше — на кладбище. Ну что же, это справедливо, с годами смерть начинает преобладать над жизнью, пока не заполнит все вокруг. И это означает, что умер уже ты сам. И тогда начинается что-то другое, может, не менее грандиозное, чем жизнь…Он обернулся, ища взглядом в толпе Ваську Соболя. Тот замешкался перед большой, разрубленной на куски камбалой и вежливо общался с ее продавщицей.
— Молодой человек, пострадавший на фронте за наше счастье! Такому герою, как вы, рыбка будет только в пользу…
— Мадам, этот кецык уже имеет запах, — галантно отвечал Васька, тыча ногтем в камбалу.
— То не запах, то аромат. А запах будете иметь вы, когда закончится ваша жизнь, сильно укороченная тем, шо вы не покушали сегодня этой камбалы…
— Васька!.. — окликнул водителя Гоцман. — Ша за болтовню. Иди заводи. Я пока выберу венок…
— Не, Давид Маркович, — решительно помотал головой Соболь, нагоняя шефа, — я тоже хочу. Я к Фиме со всей душой… Мы ж через него себе «Адмирала» достали.
— Да? — удивился Гоцман. Странно, он напрочь забыл об этом эпизоде Фиминой биографии.
— Ага, — печально вздохнул Васька. — Его же немцы на углу Перекопской Победы бросили, когда отступали… Так Фима договорился с одним знакомым, шоб у него в курятнике постоял. А потом оформили на наше управление… А так — тю-тю, уплыла бы в обком или еще кудой. И потом — где брать запчасти?.. Так он мне посоветовал одного инженер-майора, его часть сейчас в Яссах стоит… Кстати, Давид Маркович, надо бы карбюратор менять, вы б замолвили где словечко…
— Ладно, хватит уже твоих баек, — оборвал Давид ссохшимся от напряжения голосом. Лицо убитого друга снова встало перед ним, и он с трудом сдерживал себя.
Венок купили большой, хороший. Ими торговал остроносенький седой дед в пиджачке, на лацкане которого болтался серебряный Георгиевский крест на замусоленной ленточке.
— Желаете черный креп, Давид Маркович?.. То будет на десятку дороже, но покойник обрадуется… И белыми буквами можно написать: «На кого ж ты нас оставил» — и даже еще красивее… До войны можно было написать серебром, но теперь же куда?.. Сегодня уже заказывали один венок, так тот был с надписью…
— Не надо, — оборвал его болтовню Гоцман, отсчитывая деньги, и вдруг, сам не зная зачем, спросил: — За что Георгия получил, отец?
— Та то за Фердинандов Нос, — равнодушно отмахнулся старик, сосредоточенно перебирая смятые купюры, — полтора года мы там как проклятые в окопах сидели… 66-й пехотный Бутырский… А шо, може, нельзя носить? — неожиданно спохватился он и даже порозовел от волнения. — Я слыхал, шо вроде как было постановление СНК…
— Та можно, можно, — скупо усмехнулся Гоцман, поднимая венок, — не митусись. И еще цветов нам… побольше… шоб Фиме было приятно.
— Пожалуйте-с, — обрадовавшись, снова засуетился старик.
Они набрали еще цветов, чтобы Фиме было приятно, и, расплатившись, молча поволокли это богатство в машину. Завалили цветами заднее сиденье «Опеля», и еще букет Давид вез в руках. В салоне машины запахло остро, тревожно и влажно. На ухабах розы кололи Гоцману руки, и он невольно отдергивал пальцы. Васька косился на букет, взглядывал в зеркало заднего вида на венок и изредка жалостливо шмыгал носом…
Опергруппа уже ждала его в кабинете. Мешочек с курагой Давид выложил на всеобщее обозрение на своем столе — мол, налетайте. Взял из него горсть и принялся расхаживать по комнате. Арсенин же присоветовал ходить, вот и ходи…
— Ну шо, с кого начнем?.. — Гоцман ткнул пальцем в Тишака. — Давай ты, Леня. Шо у тебя по Радзакису?
— По Радзакису сделан запрос у контрразведку, но оттуда пока не ответили, — виновато вздохнул Тишак. — Поднять довоенные архивы НКВД мне пока также не удалось…
— Почему? — перебил Гоцман на ходу.
— По объективной причине, — развел руками Тишак, — они еще не прибыли из эвакуации… В силу чего где именно сидел Радзакис и по каким статьям, сказать не представляется возможным. Следователей, которые вели его дело, не осталось, все поумирали или погибли. Сделали запрос в центральную картотеку ГАУ note 4, но это — неделя, а то и больше… Родных и близких отыскать не удалось. Был, вернее, двоюродный брат, 1926 года рождения, прописанный по Садовой улице, шесть. Призван сразу после освобождения Одессы, в апреле сорок четвертого, и в июне того же года погиб под Витебском. Кое-какие мелкие связи нашли, но пока ничего интересного… Работаем.
— Понятно, — буркнул Гоцман, жуя курагу, и одобрительно кивнул Довжику, выбравшему из мешка несколько штучек: не стесняйся. — Леша, шо у тебя?..
Якименко поднялся с места.
— В городе семнадцать автомастерских, четырнадцать уже проверили. Пока ничего. ЗИСов в последнее время ремонтировалось четыре, но из них одна керосинная цистерна, один — автокран, а два бортовых чистые — с хлебного склада в торговом порту и с Одессы-Товарной. Я съездил проверил — вроде как до сгоревшего им еще очень далеко… Плюс ко всему они не уральские, а еще довоенные, московские. Переданы из армии. В чужие руки не попадали… Еще есть мастерские у армейцев. И оборонный завод. Но если б грузовик был ихний, они бы уже стукнули.
— А если он был с Николаева? — возразил Гоцман. — Или с тех же Сум?
— Маловероятно, — вздохнул с места эксперт Черноуцану. — Двигатель перебирали только что. Еще кольца поршнев не притерлись… И работал он километров пятьдесят-семьдесят, не больше.
— Ясно… Леша, ты обещался пошустрить по «Доджу». — Гоцман снова обернулся к Якименко.
— В городе выявлено двадцать шесть машин. Но из них четырнадцать — закрытые, санитарки, летучки, бортовые или вообще трехосные. Наш же, согласно свидетельским показаниям, был обычным арттягачом «три-четвертых», без лебедки, с тентом… Номер на УО…
— А то ничего, шо в Одессе все номера на УО? — мрачно поинтересовался Давид.
— Он мог быть, между прочим, и с номерами области, и вообще с измаильскими или еще какими, — не расслышал юмора капитан. — Из подходящих под дело двенадцати машин вчера восемь были на выезде, четыре проверили. Все машины чистые. Две из них — нашего производства, ну, то есть с автосборочного, собраны в августе прошлого года… Пока все.
Якименко с выражением выполненного долга на лице запустил руку в мешок с курагой. Черноуцану, как школьник, поднял руку. Гоцман кивнул ему.
